Ее звали Ивон Пиментель. Оскар считал, что с нее началась его настоящая жизнь.
Она жила через два дома от де Леонов и, как и они, поселилась в Северном Мирадоре недавно. (На их дом мать Оскара зарабатывала в две смены на двух работах. На свой Ивон тоже зарабатывала в две смены, но в окне квартала красных фонарей в Амстердаме.) Она была из тех рыжеватых мулаток, что на франкоговорящих Карибах называют шабинами, а мои ребята – чикас де оро, золотыми детками; копна вьющихся, сражающих наповал волос, глаза медного цвета и кожа настолько светлая, насколько это возможно у дочери местной голытьбы.
Поначалу Оскар думал, что она здесь в гостях, эта крошечная, слегка полноватая куколка, всегда на высоких каблуках и разъезжавшая на «патфайндере». (Она не пыталась походить на американку, как большинство его соседей.) Дважды Оскар видел ее на улице – отдыхая от сочинительства, он гулял по жарким тихим закоулкам либо сидел в ближайшем кафе, – и она улыбалась ему. В третий раз, когда они встретились, – приготовьтесь, чудеса начинаются – она присела за его столик и спросила: что ты читаешь? Сперва он не понял, что происходит, а потом до него дошло: мать честная! С ним заговорило существо женского пола. (Беспрецедентная перемена участи, словно измочаленную нить его судьбы случайно перепутали с другой, покрепче и покайфовее.) Выяснилось, что Ивон знакома с Ла Инкой, подвозит ее иногда на своей машине, когда Карлос Мойя занят доставкой товара. Я видела тебя на фотографиях у нее дома, лукаво улыбнулась она. Я тогда был маленьким, занервничал Оскар. И к тому же это было до войны, которая меня сильно изменила. Она не засмеялась. А, так вот в чем дело. Что ж, мне пора. Темные очки вниз, попа вверх, и красавица удалилась. Эрекция Оскара указывала ей вслед, как лоза кладоискателя.
Когда-то очень давно Ивон училась в университете, но науки ее не слишком увлекли; у нее были морщинки вокруг глаз, казавшихся (Оскару, по крайней мере) невероятно распахнутыми, невероятно понимающими, излучающими ту проникновенную серьезность, которая соблазнительным женщинам средних лет дается легко. В следующий раз он столкнулся с Ивон у ее дома (он выслеживал ее); доброе утро, мистер де Леон, поздоровалась она по-английски. Как поживаете? Хорошо, ответил он. А вы? Она широко улыбнулась: хорошо, спасибо. Он не знал, куда девать руки, поэтому сцепил их за спиной, словно угрюмый священник. Дальше пауза на минуту, она уже отпирала ворота, и он сказал в отчаянии: очень жарко сегодня. Ой, да, откликнулась она. А я-то думала, у меня климакс начался. Она обернулась через плечо то ли из любопытства – что это за странный персонаж, который старается совсем на нее не смотреть, – то ли сообразила, насколько сильно он на нее запал, и сжалилась над ним. Заходи. Выпьем, я угощаю.
Дом почти без мебели – в гнездышке его абуэлы тоже было просторно, но здесь как-то совсем пусто, – никак не найду времени обставиться, небрежно бросила она, и поскольку в доме ничего кроме кухонного стола, стула, комода, кровати и телевизора не было, они уселись на кровать. (Оскар скосил глаза на астрологические книжки и стопку романов Пауло Коэльо под кроватью. Она заметила, куда он смотрит, и улыбнулась: Пауло Коэльо спас мне жизнь.) Налила ему пива, себе двойной скотч, а затем на протяжении шести часов развлекала его историями из своей жизни. Оскар в основном только кивал и смеялся, когда она смеялась. И все время потел, лихорадочно размышляя, в какой момент ему нужно пустить в ход руки или что еще. Лишь примерно на середине их «беседы» до него дошло: работа, о которой Ивон столь откровенно распространяется, – проституция. Ни фига себе! Пусть шлюхи и значились среди важнейших статей экспорта Санто-Доминго, в гостях у проститутки Оскар отродясь не бывал.
Из окна ее спальни он увидел свою бабушку на лужайке перед домом, она явно высматривала его. Он хотел открыть окно и окликнуть Ла Инку, но Ивон так увлеченно болтала, что он побоялся ее перебить.
Ивон была очень, очень странной птахой. Вроде бы разговорчивая, легкая в общении женщина, с такой братану в самый раз расслабиться, но в то же время в ней чувствовалась некоторая отстраненность, словно (цитирую Оскара) она была заброшенной на Землю инопланетной принцессой, существующей отчасти в ином измерении; из тех женщин, что, какими бы привлекательными они ни были, выветриваются из твоей головы слишком быстро; она это знала и ничуть не огорчалась; напротив, казалось, короткие вспышки внимания, на которые она провоцирует мужчин, доставляют ей явное удовольствие, но что-либо посерьезнее – спасибо, не надо. Ее не напрягало, если ей звонили раз в несколько месяцев в одиннадцать вечера, чтобы узнать, «не занята ли она» в данный момент. К более глубоким отношениям она и не стремилась. В связи с чем я вспомнил наши детские забавы с мимозой: дотронешься до растеньица – оно закроется, уберешь руку – опять раскроется, только с Ивон все происходило в обратном порядке.
Впрочем, ее джедайские уловки на Оскара не подействовали. С девушками наш парень становился истинным йогом. Если прилепится, по своей воле не отлепится. Когда к вечеру он вышел от нее и потопал домой, отбиваясь от миллионной армии островных комаров, душой он оставался с нею.
(И если Ивон после четвертого бокала начала мешать испанские слова с итальянскими и чуть не растянулась на полу, провожая его, что это меняет? Да ничего!)
Он был влюблен.
Мать и абуэла встретили его на пороге; обе, простите за клише, вылитые Медузы горгоны, обе потрясены его бесстыдством. Ты в курсе, что эта женщина ПУТА? Ты в курсе, ЧЕМ она заработала на свой дом?
Сперва их ярость подавила его, но он быстро взял себя в руки и открыл ответный огонь: а вы в курсе, что ее тетя была СУДЬЕЙ? А ее отец работал в ТЕЛЕФОННОЙ КОМПАНИИ?
– Тебе нужна женщина, я добуду тебе женщину, – сказала мать, свирепо глядя в окно. – Но эта пута хочет только твоих денег.
– Я не нуждаюсь в твоей помощи. И она не пута.
Ла Инка вперила в него невероятно властный взгляд, коим она многих вгоняла в трепет.
– Ихо, слушайся матери.
И он чуть было не послушался. Обе женщины сфокусировали на нем всю свою энергию, но затем он ощутил вкус пива на губах и помотал головой.
Тио Рудольфо, смотревший игру по телевизору, улучил секунду, чтобы донести до него голосом дедули Симпсона: проститутки сгубили мою жизнь.
Чудеса продолжаются. На следующее утро Оскар проснулся, и, несмотря на нечто грандиозное, творившееся в его сердце, несмотря на пылкое желание немедленно бежать к Ивон и приковать себя кандалами к ее кровати, он остался на месте. Он понимал, что штурм и натиск ему противопоказаны, понимал, что должен держать себя в узде, иначе он все испортит. Чем бы это все ни было. Разумеется, его одолевали буйные фантазии. А куда без них? Тем более Оскару. Он был лишь слегка похудевшим толстяком, который никогда не целовал девушку и ни с одной не лежал в постели, а теперь перед его носом размахивали прекрасной шлюхой. Оскар был убежден, Ивон – последняя попытка Высших Сил, прежде чем поставить на нем крест, обратить его на путь истинный, путь доминиканской мужественности. Если он запорет эту возможность, играть ему в «Злодеев и мстителей» всю оставшуюся жизнь. Вот он, сказал Оскар себе. Его победный шанс. Он решил разыграть самую надежную карту в колоде. Карту «Затаиться». Целый долгий день он бросал страдальческие взгляды на ее дом, пробовал писать, не смог, посмотрел комедийное шоу, в котором черные доминиканцы в юбках из травы кладут белых доминиканцев, одетых для сафари, в каннибальские котлы и спрашивают друг друга, а что у них будет на десерт. Жутковато. К полудню он довел Долорес, тридцативосьмилетнюю со шрамами по всему телу мучачу, стряпавшую и убиравшую у них, до истерики.
На следующий день ровно в час он надел чистую чакабана, рубаху со строчкой, и прогулялся до дома Ивон. (Ну, скорее пробежался рысью.) У калитки морда в морду с ее «патфайндером» был припаркован красный джип. С полицейскими номерами. Он стоял у ограды под давящим солнцем. Чувствуя себя законченным болваном. Конечно, она замужем. Конечно, у нее есть бойфренды. Его оптимизм, раздувшийся красный гигант, рухнул в прожорливую черную дыру, откуда нет возврата. Что не помешало ему наведаться опять на следующий день, но дома никого не было, и к тому времени, когда он снова ее увидел, три дня спустя, он уже вообразил, что она умчалась обратно в тот далекий мир человекоподобных предвестников, что ее породил. Где ты была? – спросил он. Я уж подумал, что ты упала в ванну и барахтаешься, не в силах выбраться. Она улыбнулась и слегка повела бедрами. Я укрепляла мощь страны, ми амор.
Он застал ее перед телевизором, она занималась аэробикой в лосинах и чем-то вроде поводка с петлей вместо лифчика. Он с трудом отводил глаза от ее тела. Увидев его, она заверещала: Оскар, керидо, дорогой! Входи! Входи!
