– М-м-м? – издаю я глубокомысленный звук.
– Есть действия, которых следует избегать, и есть действия, которых избегать нельзя, а какой из поступков относится к каждой из этих категорий, тебе подскажет внутренний голос, ибо каждый человек, даже самый глупый и самый скверный, в глубине своего «я» всегда знает, какой его поступок на пользу Жизнесвету, а какой – во вред, но скверный человек тем и скверен, что находит оправдания и отговорки, лишь бы не следовать списку простых и ясных правил, первое из которых гласит…
(Что она делает?! Ты с ума сошла!)
Я затыкаю уши, всё равно Иван Иванович не увидит. Мне хочется уснуть и увидеть во сне Давида, хотя бы разочек.
Но я так устаю, что никаких снов мне не снится…
(Так тебе и надо, свинья, отворачивающая пятак от рассыпанного жемчуга! Из-за твоей дурости «простые и ясные правила» Ивана Ивановича остались мне неизвестны. Бог весть, сколько из-за этого я совершила в своей жизни нелепого и недостойного!)
Мы добрались до заброшенной столицы «Амурской Калифорнии» за девять дней – прекрасный результат, свидетельствующий о том, что Иван Иванович не ошибся в «масти» нашего проводника.
Обширная вырубка, где когда-то стояли сотни домов, успела зарасти разнолесьем, и кроме ям да гнилых остатков бревенчатых срубов ничто не напоминало о недолгой и бурной истории золотой республики.
Сначала, когда Иван Иванович остановился на вершине низкого, покрытого ельником холма и объявил: «Вот центр поселка, здесь было Правление», я подумала, не заблудился ли он. Но потом заметила торчащий из мха ржавый угол, не без труда вытянула жестяную вывеску и прочла на ней трудно различимые буквы: «Управленiе Желтугинскими прiисками».
Иван Иванович машет вниз на заросли:
– Этот пустырь назывался Орлиное поле, там были гуляния и сборища, а тут наверху стояли две пушки, из них палили, когда президент хотел держать речь или когда объявляли смертные приговоры. Прямо рядом с Правлением, вот здесь, – показал он на буйные кусты, – был дом самого диктатора, с гладкими круглыми колоннами, – (руки рассказчика сделали поглаживающее движение), – и деревянной башней, откуда он обращался к собравшимся, а еще он поставил там большой телескоп и по ночам смотрел из него на звезды – так мне говорили наши китайцы, которые не знали, что такое телескоп и думали, что правитель по большой трубе читает волю небес, я ведь и сам-то лишь много позднее понял, чем занимался на башне грозный и справедливый повелитель Желтуги, которого, кстати сказать, несколько лет спустя я повстречал в Екатеринбурге, где он служил младшим маркшейдером на шахте и ни у кого не вызывал интереса, потому что про «Амурскую Калифорнию» в тех краях не слыхивали, а человек – такое существо, что в одних обстоятельствах он может быть великаном, в других же – карликом, и бывший распорядитель жизни и смерти пятнадцати тысяч подданных влачил в Екатеринбурге существование мелкой сошки, по субботам пил в трактире дешевое пиво и мечтал накопить деньги на драповое пальто…
(На этот раз я и не заметила, как память утащила меня в свои недра, но я уже не в палате, верней, не только в палате, но еще и на холме. Верчу головой, тяну шею – не могу поверить, что мы наконец у цели.)
– Где тайник? – прерываю я разглагольствования Ивана Ивановича. – Далеко отсюда?
Он поворачивается лицом к солнцу, которое начинает клониться к закату, однако до верхушек деревьев ему еще ползти и ползти. «Что если всё разрешится сегодня, прямо сейчас?» – думаю я и задыхаюсь от волнения.
– Мы сегодня туда попадем?
– Видишь ли ты водяную мельницу, до нее примерно треть одного ли?
Его рука показывает прямо на сплошную зеленую массу тайги.
– Хотя ее, наверное, давно снесло весенними паводками… Неважно, нужно пройти треть ли на запад.
И он идет первым, уверенно огибая стволы деревьев и перешагивая через коряги. Треть ли – это всего километр. Так близко?
Бао связал мулов вереницей и ведет ее по нашим следам; сзади доносится треск, хруст, фырканье.
– А от того места, где была мельница, далеко? – нетерпеливо спрашиваю я, но Иван Иванович слишком сосредоточен, он не отвечает и не оборачивается.
Я сдергиваю накомарник. Плевать на кровососов, мне от возбуждения не хватает воздуха.
Что это? Кажется, шум воды.
Мы выходим на берег неширокой и неглубокой, но быстрой реки, русло которой испещрено большими камнями.
– Мельница была здесь.
Беру Ивана Ивановича за рукав, подвожу к куче черных бревен. Несколько обрубков торчат и из воды.
– Теперь нужно пройти семьсот пятьдесят шагов вниз по течению, к валунам, я покажу где, я уже чувствую это место, я обослышу масть. – И вдруг его лицо, всегда такое спокойное, озаряется улыбкой несказанного блаженства. – О, как мне не хватало этой масти!
Теперь он идет очень быстро, я едва за ним поспеваю и боюсь, не споткнется ли он о камни. Иван Иванович действительно чуть не падает, но я успеваю его подхватить.
– Слепцам бегать нельзя… – Он смущенно улыбается. – Ты лучше возьми меня под руку и веди…
Бао далеко отстал со своими мулами, но нам не до него. Не знаю, кто больше взволнован – я или Иван Иванович.
– Сколько уже шагов? Вы не сбились? – спрашиваю я.
– Я не считаю, это теперь не нужно… Справа от реки должно быть несколько больших камней, один размером с буйвола, с восточной стороны он шершавый, а с западной гладкий.
Я вижу гряду серых валунов, но они не на берегу, а в стороне от реки. Говорю об этом Ивану Ивановичу. Он:
– Это ничего. Река могла за столько лет поменять русло, а мой буйвол никуда не денется. Ты видишь его?
По мне все камни напоминают лежащих буйволов. Я срываюсь, бегу вперед, чтобы попробовать их на ощупь.
Старик, оставшись один, не замедляет шага. Споткнулся, упал на четвереньки, но сразу выпрямился и перешел на странный, семенящий бег. Я вижу, что он движется к самому большому из валунов и тоже несусь туда.
– Этот? Этот?
Иван Иванович опускается на колени, проводит ладонью по серому боку камня. Я делаю то же самое. Действительно, освещенная закатным солнцем поверхность удивительно гладка – вероятно, в какие-то давние времена ее отполировало потоком.
– Какая сильная масть, – шепчет Иван Иванович, – какая сильная!
Меня всю трясет.
– У золота? Оно здесь? Вы его чувствуете?
– Нет, золота я не чувствую, его масть гораздо слабее.
– О чем же вы тогда говорите! Нам нужно золото! Где был тайник?
Как же меня бесит его идиотски-блаженная улыбка, это сонное выражение лица!
– Что? А, тайник. Понадобится кирка и лопата. Подождем, пока подойдет Бао.
Нет, ждать я не могу. Я мчусь назад, навстречу мулам. Вынимаю из тюка инструменты, снова бегу к валунам.
– Сначала нужно снять вот эти плиты.
Он показывает на плоские камни, сваленные у подножия «буйвола». Я смотрю на них с сомнением: кажется, одной мне не справиться, придется все-таки ждать Бао.
Но Иван Иванович наклоняется, легко берет верхний камень и снимает его – оказывается, это узкая плита. Вторую мы убираем вместе, за ней третью, четвертую, пятую.
В толще базальта зияет щель.
– Хорошее место, – говорит старик, ощупывая ее края. – Там внизу галька, и во время сильного дождя или таяния снегов вода не застаивается, уходит под землю. Он не мог испортиться.
– Золото не боится воды, – говорю я удивленно.
Я уже вижу сквозь зазор: в яме что-то лежит, но щель слишком узка.
– Теперь нужно упереться киркой вот сюда, а когда край отодвинется, подпереть его лопатой.
Я так и делаю. Базальт подается – он не монолитен, как мне показалось вначале. Теперь я вижу, что когда-то Иван Иванович вполне мог управляться с этим природным кладохранилищем в одиночку.
– Как вы нашли это место? – спрашиваю я сиплым от натуги голосом.
– Искал и нашел, – отрывисто говорит Иван Иванович. – Ну, что ты там видишь?
– Мешки из плетеной коры. Они как-то странно блестят, – докладываю я, заглядывая в каменистую яму.
– Я хорошо смазал их жиром тигра. Не знаю, помогает ли он обрести храбрость, но от прения и плесени это средство очень хорошее и к тому же долговечное. А сколько там мешков?
– Кажется, три. Сейчас погляжу вблизи. – Я спрыгиваю вниз. – Нет, четыре.
– Ну, значит, всё на месте.
Дрожащими руками я пробую развязать кожаные ремешки, но они слиплись. Достаю нож, взрезаю лоснящийся бок мешка. Острие с глухим стуком ударяется о металл, из прорехи высыпается несколько тускло-желтых комков со странно зазубренными краями. Я никогда не видела настоящих самородков, но сразу понимаю: это золото.
Хочу подвинуть мешок – еле получается. В нем веса столько же, сколько во мне. Если не больше.
