— Мы должны это сделать.
— 57 будут искать там в первую очередь!
— Да, я знаю.
— Пит, я работала с этими людьми больше десяти лет, так что поверь мне. Когда за тобой охотятся, нужно убегать и прятаться. Ты же хочешь выскочить у них прямо перед носом. Известно, чем все это кончится.
— И все же.
— Пит, — умоляет она.
— Мы должны узнать, за что Белла вызверилась на маму, — настаиваю я. — Мама скрывала совершенное ею убийство. Не просто же так Бел напала на нее с ножом.
Ингрид не соглашается.
— Пит…
Я перебиваю:
— Ты сама видела, что она сотворила с Ригби. Да, возможно, по заслугам, но Бел была в бешенстве. Тут что-то личное. Пожалуйста, Ингрид. Ты можешь не идти со мной, но я должен знать. Я должен продолжать идти по ее стопам.
— Мы пошли по ее стопам, и они привели нас сюда. Это тупик.
— Не совсем. Мы узнали про блокнот. Ригби сказал, что у Бел был черный блокнот.
Перед моим мысленным взором предстает мама: в халате в нашей раскуроченной кухне, в темно-синем коктейльном платье в ожидании вручения награды, бегущая за мной прямо перед тем, как угодить под нож собственной дочери. И каждый из этих образов дополняет неизменный тонкий черный блокнот в твердой обложке.
— Бел читала мамины записи. Что-то в ее работе выводило ее из себя.
— Пит…
— Просто сама подумай… — теперь умоляю я. Разгадка непременно окажется в этом. — Кто выживал после нападения Бел? Только Доминик Ригби и мама. И оба раза она была в ярости. Действовала без обычной беспристрастности. В присутствии Ригби она читала мамины рабочие материалы, а потом в музее…
— Наблюдала за тем, как та готовится получить награду за свою работу, — закончила Ингрид с нотками беспокойства.
— Все дело в маминой работе. Что-то в этих заметках настроило Бел против мамы. Что-то настолько ужасное, что Бел не смогла спокойно смотреть на то, как ее работа удостаивается такого признания.
— Нельзя утверждать наверняка. — Возражения Ингрид звучат последней отчаянной попыткой переубедить меня. — Твоя сестра сумасшедшая. Может, ей не нужны причины? Ты ведь спрашивал ее однажды, помнишь? Она сказала, что твоя мама действовала ей на нервы. Может, для нее уже и этого достаточно? В конце концов, — она угрюмо пожимает плечами, — ничто не толкало ее к первой жертве. Никто не заставлял охотиться на Бена Ригби.
У меня перехватывает горло.
Я вижу Бел, сидящую на моей больничной койке. Она держит меня за руку, стараясь не задеть иглу капельницы. Голос у нее мягкий, но взгляд жесткий.
Кто это сделал с тобой, Пит?
— Кое-что толкнуло, — говорю я.
Ингрид смотрит на меня вопросительно.
— Что?
— Я.
РЕКУРСИЯ: 2 ГОДА И 9 МЕСЯЦЕВ НАЗАД
Первое, что я заметил, когда проснулся: что-то твердое и острое впивалось в кожу на тыльной стороне ладони. Второе: невероятная жажда. Я открыл глаза, и мир на мгновение расплылся, а потом обернулся бежевой стеной с семью нарисованными заводными солдатиками в красных мундирах. Язык приклеился к нёбу, как липучкой, и я захрипел, требуя воды. Мозг ощущался засевшим в голове булыжником.
Я почувствовал страх на кончике языка. Я не узнавал этих солдатиков. Не узнавал эту стену. Не узнавал ни бугристую автоматическую кровать, на которой очнулся, ни напяленный на меня зеленый халат цвета жидкости для полоскания рта. Моя левая нога казалась гигантской. Я сел, попытался пошевелить ею и закричал.
Ощущение было, будто кость отрывалась от сухожилий. Я рухнул обратно на матрац, задыхаясь и всхлипывая. Больница. Я был в больнице. Что со мной случилось? Тут дверь в небольшую палату открылась, и в комнату ворвалась знакомая фигура, оглянувшись через плечо, чтобы рявкнуть: «Конечно, все стерильно, кретин. Моя перхоть разбирается в принципах микробиологии лучше, чем ты».
Да, мама. Верный способ расположить к себе людей, ответственных за мои обезболивающие.
— Питер, — она нависла надо мной. — Как ты себя чувствуешь?
— Моя нога…
— Ты ее сломал. Упал с крыши.
— Голова…
— Ты и это сломал. Скажи еще спасибо.
— Спас…?
Я пронаблюдал за тем, как мама, нарушив шестьдесят с гаком норм медицинской практики, ввела в капельницу своего родного сына шприц. Голова сразу показалась мне снежной сферой, где по жидкой взвеси гулял вихрь бессвязных идей. Я посмотрел на свою руку: она распухла и была изодрана в кровь, а из-под кожи торчал кончик пластиковой трубки. Ах. Морфий. Класс. Будет иронично, если я, человек, у которого все на свете вызывает привыкание, загремев в больницу со сломанной бедренной костью, выпишусь отсюда с зависимостью от опиатов.
— Ты раскроил себе череп, — сказала мама, — но, слава богу, не о бетон. В черепной кости нашли фрагменты коры. Вероятнее всего, ты налетел на ветку, пока падал вниз, и удар изменил положение твоего тела. Если бы не это, вся сила столкновения пришлась бы на шею. Шрам будет здоровенный.
Она легонько провела пальцами по повязке, обернутой вокруг моего лба. Я чувствовал, как бинты пропитала кровь: раны на голове буквально фонтанируют кровью.
— Но тебе невероятно повезло, Питер.
— Ну да. — Желудок скрутило от разочарования, когда я вспомнил, как мокрый бетон несся прямо на меня. — Повезло так повезло.
— Что ты вообще забыл на крыше?
Мама нервно покусывала заусенец на большом пальце. Никогда раньше не видел, чтобы она так делала.
— Гулял, — автоматически соврал я. — Я не знал, куда вела эта дверь. На крыше было мокро, и я поскользнулся.
— Правда?
— Да. Ну мама. Ты же знаешь, как я боюсь высоты. Не думаешь же ты, что я специально туда пошел?
Ее лицо стало не таким серым.
— Что ж, в таком случае будем радоваться, что это не было…
— Мама, — перебил ее голос Бел, и я вздрогнул.
Моя сестра, должно быть, все это время тихо сидела в углу палаты. Наблюдала, как я просыпаюсь, слушала мои крики, не произносила ни слова.
— Можно мне поговорить с Питом наедине?
Мама помялась в нерешительности, пожала плечами, улыбнулась и удалилась. Только когда дверь за ней захлопнулась, Бел подошла к кровати. Она села в моих ногах, пряча лицо за завесой красных кудрей, и спросила, не глядя мне в глаза:
— Как ты упал с крыши, Пит?
Я застыл.
— Ты была здесь. Ты слышала…
— Я слышала то, что ты будешь рассказывать остальным, — она уставилась на свои сложенные лодочкой ладони. — Но что ты расскажешь мне?
Я сглотнул и решился:
— Я прыгнул.
Я ждал, что Бел станет ругаться, кричать, обнимет меня или ударит, но она только кивнула и спросила:
— Почему?
— Запаниковал.
— Почему?
— Я узнал, что в математике существуют проблемы, не имеющие решений.
Ответ завис между нами на целых шесть секунд, а потом Бел безудержно расхохоталась.
— Бел!
— Прости, Пит, просто это… так на тебя похоже. Единственный человек в мире, который чуть не умер из-за математики.
Я не имел права удивляться, но все-таки был разочарован.
— Ты не понимаешь.
— Кто б спорил.
— Ладно, смотри. Существует семнадцать…
— О господи, Пит, только не это, умоляю, давай без арифметики.
— Существует семнадцать, — продолжил я упрямо, и она, должно быть, заметила слезы в моих глазах, потому что замолчала, — семнадцать элементарных частиц. Они составляют всё во Вселенной, от черных дыр до клеток мозга. Можно сказать, что, по сути, все на свете создано из одних и тех же кирпичиков. Разница лишь в их количестве и в том, как они расположены, — разница всегда заключается в числах.
Я скрутил в руке простыню, намеренно причиняя боль своим расцарапанным рукам, продолжая говорить:
— Разница между четырьмя сотнями девяноста пятью и шестьюстами двадцатью нанометрами в длине световой волны — это разница между синим и красным. Разница между пятьюдесятью четырьмя и пятьюдесятью шестью килограммами урана — это разница между токсичным пресс-папье и ядерным взрывом. Ты считаешь, никто до меня не умирал от математики, Бел? Все, кто когда-либо умирал, умирали от математики.
