– Ты что-то бормотал. Чарли не могла смотреть, как ты с ума сходишь. Я за ней смотрел. Сначала она притворялась, что ей плевать, но дергалась. И Фил тоже из себя выходил, глядя на тебя. Он побежал за тобой на поле, и я за вами пошел, привел его обратно. Потом Набао решила, что с тебя довольно. Начала на меня поглядывать. Ты хотел еще трубку, но я сказал Набао, не надо тебе трубки давать. Тебя же тошнило. Выворачивало по-страшному, Дэнни. Честное слово.
Тошнило? Я не помнил. Внезапно у меня в голове мелькнуло, как Фил бежит по маковому полю, стаскивая с себя рубашку.
– А сколько трубок я выкурил?
– Сам посмотри.
На циновке еще лежали банановые листья. Я насчитал пятнадцать черенков.
– Ты мог себя угробить, – сказала Чарли.
– А мне понравилось. Я бы вечерком повторил.
– Вот уж! – воскликнул Фил.
– Нет, Фил, – сказала Чарли. – Так быстро не подсаживаются. Он еще ничего не понял.
Ее уверенность в собственном превосходстве раздражала меня.
– Я-то как раз много чего понял, – завелся я. – Да, много. Рассказать вам? Могу. Вот, например, чего хочет отец? Хочет просто любить своих детей и в ответ хочет, чтобы его просто любили. А это оказывается сложно. Он надеется, что дети, когда вырастут, продолжат его жизнь. А с какой стати им продолжать его жизнь, когда у них своя есть? Но он все же вправе надеяться, что они сохранят общий язык, язык, на котором смогут по-прежнему понимать друг друга.
Я чувствовал, что говорю слишком напыщенно, но остановиться не мог. Да я и не выбирал слов, они сами меня выбирали и срывались у меня с губ с таким звуком, будто ткань лопается. Что-то у меня внутри надламывалось, обрывалось.
– Почему у меня даже этого нет? Почему я не понимаю своих детей? На каком языке вы говорите? Где вы его взяли?
Что-то во мне ожесточилось, но не против Чарли, а против ее позиции. Что касается опиума, я понял, как он хорош, как он чертовски хорош. Он мне понравился, и это только меня касалось, лично. Это был мой пусть слабый, но зато самостоятельный протест, и он стоял вровень с ее протестом. Был ничуть не хуже, чем у нее, у него, не важно у кого. И в этом была такая роскошь, такое царственное бесстыдство, такое отсутствие предела, что падение становилось бесконечным. Можно было падать, падать и падать и, если попросят поменять проводку в аду, не раздумывая согласиться.
– Я сам виноват. Я каким-то образом заставил своих детей носить маски и разговаривать на дурацком языке. Вы его сами выдумали, чтоб только со мной не общаться. Но я еще не понял, чем же я вас так напугал?
– Папа, прекрати, – сказала Чарли.
– Прекрати? За два года тебе не пришло в голову из элементарной вежливости позвонить нам домой, сообщить, что ты в порядке!
– Неправда. Я все время звонила маме, пока сюда не попала.
– Что?
– Да. Ты просто не знал.
– Что? – Меня как оглушило.
– Ну, я просила не говорить тебе. Я была так зла на тебя. Сейчас это кажется глупым.
От этой новости все у меня как-то перевернулось. Я даже не знал, что сказать. Значит, Шейла общалась с Чарли у меня за спиной, а я ничего не знал. Они решили на два года без меня обойтись. Я посмотрел на Фила:
– А ты?
Я видел, как он кивнул и сложил ладони, пытаясь найти ответ. Чарли потянулась к моему плечу.
– Не трогай меня! – сказал я срывающимся голосом. – Я не хочу, чтобы ты меня трогала!
У меня на циновке лежал солдатский нож. Я поднял его.
– Знаешь, каково это – услышать такое? Я тебе покажу. Это вот так. – Я сжал лезвие пальцами и выдернул нож. Ладонь тут же разошлась глубоким пузырящимся надрезом. Прежде чем они успели остановить меня, я выскочил из хижины, совершенно потерянный.
– Папа! – закричала Чарли.
Она бросилась за мной.
– Папа! Вернись!
Я остановился. Она сбежала с крыльца и кричала:
– Папа!
Я сжал руку, чтобы остановить кровь, льющуюся на красную пыль. Боль обжигала, но вдруг резко прошла. Я посмотрел на Чарли:
– Ты вышла из хижины?
Она в ужасе подняла лицо к небу. Потом снова взглянула на меня, приоткрыв губы. – Да.
Мы стояли на Млечном Пути, смотрели друг на друга, менялись галактиками космического пространства, и, когда она наконец вернулась в хижину, я зашел следом за ней. Она приложила мою ладонь к губам.
– Чарли, – сказал я, – ты сможешь?
– Я смогу, папа, – ответила она. – Сегодня смогу.
– Чарли, родная моя. – Я обнял ее. – Фил, иди к нам. – Он подошел, и я положил окровавленную руку ему на плечо. Они уже испачкались в моей крови. Мы прижались друг к другу, обнявшись, в каком-то полном опустошении. Я только чувствовал, как ладонь пульсирует и болит.
Мик, глядя на нас, прищелкнул зубами.
Позже, когда мне перевязали руку, я отправился на маковое поле. Крестьяне провожали меня странными взглядами, а я все пытался привести мысли в порядок. Мне не удавалось понять, приходил ли я сюда вчера на самом деле или мне это только привиделось. Я искал место моей встречи с Повелителем Мака, разглядывал красную почву, надеясь обнаружить хоть какие-то оставшиеся следы. Детали нашего разговора начали забываться, и сама встреча походила теперь на мозаику, красочные фрагменты которой то ли осыпались, то ли раскрошились и никак не хотели складываться вместе.
На обратном пути я наткнулся на Мика. Он разговаривал с Пу, остановившись неподалеку от радиоприемника. Мик подозвал меня:
– Ну, что? Сегодня ночью Чарли пройдет через Ворота духов, так?
– Так.
– А праздник у них, я думаю, до утра затянется. Пока суть да дело, этот паренек выведет нас на тропу и покажет, как до Чиангмая добраться. Я уже с ним договорился. Верно я говорю, Пу? – Мик похлопал по бумажнику.
Пу покачал головой:
– Я не быть уверен.
– Может, зайдем в сарай? – предложил я.
Мы втроем зашли в генераторную, где все еще стояли коробки с «Калполом». Присели на корточки. Мик вытащил пачку долларов и показал деньги Пу.
– Это задаток, – сказал он, отсчитав несколько банкнот, – а это потом.
– Ууу… – сказал Пу. – Не быть я уверен. Джек узнать, сразу убивать.
Мик еще раз показал ему деньги. – Ууу!…
Мик повернулся ко мне:
– Пу говорит, когда Чарли пройдет через Ворота, начнутся песни, пляски, веселье. Праздник Полнолуния, одним словом. Для нас это самый удобный момент, чтобы ускользнуть. Другого такого случая не будет. Никто ничего не заметит. И Джек в отъезде. Вот Пу приведет нас к реке и дальше на плотах…
Я особого энтузиазма не испытывал. Думаю, что Джек прекрасно знал, что случилось с его племянником. И завести нас в джунгли, подальше от крестьян, которые к нам в принципе нормально относились, было бы для него страшно выгодно.
– Да что с тобой творится? – прошептал Мик. – Ты только подумай, Дэнни! Только подумай! Нам позарез надо сматываться отсюда, пока этот головорез не вернулся. Ждать-то нам нечего. Они, того и гляди, на труп наткнутся. Мы переправимся через реку, а там нас грузовик будет ждать. Пу все устроит.
– Интересно как? – полюбопытствовал я.
Пу расстегнул нагрудный карман и вытащил телефон.
– Селефон! – радостно объявил он.
– Кроме того, пока ты гулял, тут такое случилось! – Мик протянул мне на ладони свой амулет. – У хижины нашел!
– Ну это меняет дело, – сказал я. – Поздравляю! Мне не очень-то нравилась затея Мика, но, с другой стороны, он был прав. Упускать такую возможность мы не имели права.
– Так, значит, ты нам поможешь? – спросил я Пу. Пу почесал подбородок и еще раз взглянул на пачку долларов.
– Ууууууууууу! – сказал он.
Мы провели тяжелый день. Чарли спала урывками, ей снились кошмары, она вскрикивала, махала во сне руками и потела. Я сидел рядом с ней и гладил по ноге. Как она поведет себя вечером, я и представить не мог. Мы коротко посвятили Фила в наши планы, и он отправился бороться со своими демонами.
В целом все могло получиться. Мы не могли больше ждать, это становилось опасно. Я пытался разбудить Чарли и поговорить с ней, но ничего не вышло, она спала как убитая.
Кьем появился к концу дня, снова поджег благовония в горшочках, совершил в хижине свои ритуалы, напевая при этом что-то ритмичное.
– Луна! – сказал он мне. – Луна! – Он хотел, чтобы я был готов. Еще он жестами попросил некоторые личные вещи Чарли, и я дал их ему.
Перед наступлением темноты Набао принесла нам свой суп с лапшой, но ни у меня, ни у Чарли аппетита не было. У нее так громко бурчало в животе, что мы с Миком проводили время на улице, чтобы не смущать ее. Мик тоже вел себя странно. Он притих и постоянно крутил в пальцах свой амулет.
– В чем дело, приятель? Он глубоко вздохнул:
– Помнишь буддийского монаха в Чиангмае?
– Ну и что?
– Я все думаю об одной его фразе. Он сказал мне, что, когда горшок разобьется, он вновь становится глиной. Ущербное становится целым. Странно, да? Вот Чарли думает, что проступок оказал влияние на луну, и та стала ущербной. И тут появляюсь я, а на амулете у меня лунный месяц. Я теряю этот амулет, а сегодня, в канун полнолуния, нахожу его. Это же все неспроста? Что-то за этим стоит?
