— Откуда у тебя фонарь под глазом?
— Мы с Бертраном сегодня подрались.
— Подрались? А он ничего не сказал. Что вы не поделили? Подрались, ну и дела!
— Он велел мне не разевать рот на чужое; я сказал — не дождетесь, ну и началось.
— Мы же с тобой все решили… Или ты передумал?
— Не передумал. Мне просто не хотелось, чтобы он вообразил, будто я его слушаюсь.
— Подрались, надо же. — Кристина как будто сдерживала смех. — И ты проиграл, судя по твоему виду.
Диксону это не понравилось; вдобавок он вспомнил, как Кристина хихикнула за чаем в гостинице.
— Ничего подобного. Прежде чем выводы делать, кто проиграл, а кто победил, посмотри повнимательнее на ухо Бертрана.
— На которое?
— На правое. Впрочем, может, по уху и незаметно. Пострадали главным образом внутренние органы.
— Так ты его нокаутировал?
— Еще бы. Он даже не сразу с полу поднялся.
— Боже. — Кристина смотрела округлившимися глазами, пухлые сухие губы чуть приоткрылись. Приступ желания, безнадежного, как малярия, обрушился на Диксона, отяжелил, придавил — так же Диксон тяжелел, когда с ним заговаривал Уэлч. Никогда еще первая встреча с Кристиной не всплывала в памяти столь детально и остро; за какие-то две минуты Диксон пережил все заново. Он поднял взгляд.
Момент истины испохабил Бертран — выскочил, как черт из табакерки, из-за жены члена совета графства. Повадки больше пристали леворукому подающему, который в обход судьи появляется в поле зрения бэтсмена. Так, лицом красен: явно вне себя от ярости — либо в чистом виде, либо осложненной иной эмоцией. За Бертраном семенила и жаждала подробностей Кэрол.
— С меня хватит, — тявкнул Бертран. — Что и требовалось доказ-э-эть. — Он схватил Кристину за локоть и поволок прочь, но перед стартом заметил Диксону: — Все, сопляк. Тут тебе и конец. Можешь приступать к поискам новой работы. Я не шучу. — Кристина оглянулась — в глазах был испуг — и повиновалась собственному выносу к группе, оснащенной дядей Джулиусом. Кэрол тоже посмотрела на Диксона — что, дескать, так и будем ушами хлопать? — и ушла за Бертраном и Кристиной. Ректор утробно хохотнул и погладил воображаемый топор.
Диксон вспомнил «и ты проиграл»; стало тошно. Через несколько секунд это ощущение полностью смела паника. Бертран наверняка не голословен; наверняка в голове Уэлча уже идет напряженная работа. Катализатор — факты, которые сын просто не мог больше скрывать; если же их недостаточно, у миссис Уэлч найдется что добавить, или уже нашлось, без сыновних просьб. Диксон жестоко заблуждался, полагая, что войне конец, что Бертрандия в руинах; нет, из руин целится последний снайпер, а безоружный Диксон один в поле. Все дурные предчувствия оправдались. Диксон позволил себе увлечься, в горячке сражения позабыл об осторожности. И вот он повержен — лежит в пыли и не может дать по рукам этому бородатому борову, чтобы не смел лапать Кристину за плечи, чтобы не стоял тут такой самоуверенный, такой сознающий свои права, такой победоносный. Кристина была готова провалиться из-под этой лапы, ссутулилась, но лучшей манеры держаться Диксон и представить себе не мог.
— Что, Джеймс, решил бросить прощальный взгляд?
Маргарет обеими ногами стала на любимую мозоль;
Диксон чувствовал себя как человек, затеявший драку с пешим полисменом и вдруг заметивший полисмена конного.
— Что?
— Посмотри, посмотри на нее хорошенько. Другого случая не представится.
— Нет, не думаю, что я…
— Если только ты не решил время от времени ездить в Лондон, чтобы с ней не было по принципу «с глаз долой — из сердца вон».
Диксон уставился на Маргарет в искреннем удивлении — еще и на то, что Маргарет смогла его удивить, в такой-то момент.
— Что ты имеешь в виду? — вяло спросил он.
— Запираться бесполезно. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы твои мысли прочесть. — Кончик ее носа шевелился, как обычно, когда она говорила. Маргарет стояла расставив ноги, скрестив руки на груди; эту позу она облюбовала для светских бесед как в актовом зале, так и в небольших учительских на верхних этажах, и ни в малейшей степени не казалась ни напряженной, ни взволнованной, ни сконфуженной, ни раздраженной.
Диксон позволил себе тяжкий вздох — и погряз в запирательствах и оправданиях, предусмотренных данным конкретным сценарием. Он говорил и дивился, как легко, с какой воровской ловкостью в сценах с Маргарет его лишили единственного морального преимущества — самостоятельного решения не проявлять интереса к Кристине действием. Жестоко упрекать человека в тоске по объекту его же добровольного отказа. Диксону хотелось лечь на пол, вывалить язык и дышать, двигая боками. Он уронил виртуальную ракетку и сгорбился под тяжестью Утешительной Призовой Маргарет.
Прерваться пришлось из-за того, что возглавляемая ректором группа перекочевала к двери. Гор-Эркарт был явно поглощен Бертраном и Кристиной.
— Готовы, Диксон? — выкрикнул Уэлч. Рядом с миссис Уэлч он более, чем когда-либо, походил на старого боксера, которого поколачивает жена — бывшая посудомойка.
— Увидимся в зале, Профессор, — отозвался Диксон; бросив Маргарет «я сейчас», он чуть не побежал в туалет. Его охватил страх перед аудиторией; руки были ледяные и потные, ноги — как изношенные резиновые трубы, наполненные мелким песком; дыхание прерывистое. Пока мочился, он изображал лицом Ивлина Во; недоизобразив, бросил в пользу лица куда более дикого, чем обыкновенно им практикуемые. Диксон зажал язык между зубами; максимально раздул щеки; верхнюю губу натянул на нижнюю, добившись полного идиотического эффекта; подбородок выставил лопатой. Параллельно он пучил и скашивал глаза. Обернулся, встретил взгляд Гор-Эркарта, уничтожил достигнутое и выдал:
— Ох, это вы.
— А это вы, Диксон. — Гор-Эркарт проследовал по первоначальному назначению.
Диксон подошел к зеркалу и стал рассматривать фингал. Фингал был теперь куда ярче, чем Диксону помнилось. В сложившихся обстоятельствах любые попытки оправить пиджак или причесаться казались излишними. Диксон взял с полки папку, украденную еще во времена службы в ВВС (папка содержала его записки), и хотел идти, но услышал:
— Эй, Диксон, погодите минутку.
Диксон остановился. Гор-Эркарт смотрел внимательно, будто замыслил нарисовать на Диксона карикатуру — возможно, углем, а то и тушью, причем сразу после лекции.
— Ну что, юноша, поди, страшно?
— Очень.
Гор-Эркарт извлек из недр мешковатого своего пиджака плоскую, но явно увесистую фляжку.
— Отведайте вот этого.
— Спасибо.
«Непременно закашляюсь», — подумал Диксон. Взял фляжку, глотнул не стесняясь (субстанция оказалась чистейшим шотландским виски — по крайней мере чистейшим из тех, что Диксон пробовал прежде), зашелся кашлем.
— Что я говорил. Глотните еще.
— Спасибо. — Диксон снова не постеснялся, разинул рот, выпучил глаза, утерся рукавом, вернул фляжку. — Моя благодарность не знает границ.
— Оно вам на пользу пойдет. В хересной бочке выдержано, не как-нибудь. Ну, пожалуй, пора — народ зрелищ заждался.
Самые небыстрые еще подтягивались в лекторий. На верхней лестничной площадке ждали Голдсмиты, Бертран, Кристина, Уэлч, Бисли и лекторы с исторической кафедры.
— Сядем в первый ряд, сэр, — настаивал Бертран. Они пошли в зал, теперь безнадежно заполненный.
Первый ряд балкона оккупировали студенты. Гудел, нарастал, жил своей жизнью один сложносоставной разговор.
— Давайте, Джим, покажите класс, — подбодрила Кэрол.
— Удачи, старина, — подхватил Сесил.
— Ни пуха, приятель, — не отстал Бисли. Они пошли рассаживаться.
— Ну, юноша, пробил ваш час, — шепнул Гор-Эркарт. — Не волнуйтесь: в конце концов, что вам все эти люди? — Он стиснул Диксону локоть и сразу разжал пальцы.
Каждой клеткой ощущая шарканье и хлопки откидных кресел, Диксон последовал за Уэлчем к подиуму. Ректор и член совета графства (тот, что потолще) сидели в первом ряду. Надо же было так напиться, подумал Диксон.
Уэлч издал трубный звук, сходный с сыновним лаем. Он всегда так призывал к тишине — Диксону доводилось слышать пародии от студентов. Возня постепенно сошла на нет.
— Мы собрались сегодня в этом зале, — сообщил Уэлч, — чтобы послушать лекцию.
Пока Уэлч, подсвеченный настольной лампой, говорил и в такт словам мерно качался над кафедрой, Диксон рассматривал аудиторию с жадностью, вызванной по большей части стремлением не уловить ни единого слова Уэлча. Ишь набежали; правда, на задних рядах просторно, зато на передних и средних мест нет. В основном преподаватели с семьями и местные жители разной степени социальной значимости. Галерка, насколько Диксон мог видеть, тоже битком набита — некоторые даже стоят. На ближайшем к кафедре ряду Диксон различил члена совета графства (того, что потоньше), местного композитора и священнослужителя; титулованный врач, по всей вероятности, приходил исключительно за хересом. Прежде чем Диксон бросил взгляд на следующие ряды, его плавающее возвратное недомогание склонилось в пользу близости к обмороку; снизу, со спины, ударила горячая волна — и обосновалась в черепной коробке. Под угрозой стона Диксон усилием воли стал вгонять себя в норму. Обычное волнение; ничего, кроме волнения. И алкоголя, конечно.
