— Какого числа, сэр? — спросила она.
Я ответил и услышал в трубке шелест листаемых страниц.
— В какое время дня?
— Примерно в половине первого. Я и сам тогда звонил в Найроби, по телефону двадцать один, девяносто один, одиннадцать. Есть об этом запись?
— Одну секунду… Нашла… В двенадцать сорок… Найроби, двадцать один, девяносто один, одиннадцать.
— А по каким номерам звонили незадолго до меня?
Она продиктовала шесть номеров.
— Именно в такой последовательности?
— Да-да.
Поблагодарив, я повесил трубку.
Дважды фон Шелленберг звонил в Найроби по номеру 48-91-55, между первым и вторым звонками был международный разговор с Цюрихом.
Я снова набрал 21-91-11 и подозвал Сэма.
— Решил все-таки еще кое о чем тебя попросить, — сказал я и продиктовал номера.
— Сорок восемь — это индекс столичного района Левингтон, — сообщил он.
— Сам знаю. Как скоро можно выяснить адрес?
— Скоро.
— Скажем, к вечеру?
— Уже и так вечер, старина! Рабочий день кончился, позвони утром.
— Ну что же, идет.
— Но не раньше восьми, — произнес он с напором, — и не домой, а сюда, на службу. Не перепутай!
— Все ясно, — ответил я.
Раз он назначил звонить в восемь, значит, кто-то займется этим прямо сейчас.
— Ты был у Омари? — спросил Сэм.
— Его нет на месте. Не знаешь, где он может быть?
— Где угодно, — ответил Сэм. — Столько важных шишек понаехало — яблоку негде упасть. Вечером улетает президент Филиппин, Омари может быть в аэропорту. Конференция уже закончилась, слыхал?
Стало быть, я могу вздохнуть с облегчением: Омари больше не нуждается во мне для охраны глав делегаций. Однако весьма настоятельной становится проблема моей собственной безопасности. Клиент нередко утаивает кое-какие сведения от телохранителя, но заведомо врать по меньшей мере не по-джентльменски! Особенно когда последний рискует собственной жизнью.
Тут в памяти возник голос Сэма: "Позвони в восемь утра". И ведь он опять первый положил трубку!..
Я приехал в международный аэропорт в девять вечера, до прилета Ганса Мюллера оставался еще целый час. В зале отлета толпились пассажиры и провожающие — главным образом делегаты и журналисты, разъезжающиеся после конференции ЮНКТАД. Зато в зале прилета практически не было ни души. Очевидно, в этот час никаких рейсов не ожидалось.
Я отправился прямехонько в бар "Ямбо" и заказал пиво. Репродукторы объявили вылет рейса 488 компании "Пан-Америкен": Киншаса — Дуала — Лагос — Нью-Йорк. Какого-то мистера Джонсона торопили пройти к выходу на посадку. Я надеялся, что Янос не опоздает к прибытию рейса "Люфтганзы", иначе как я разыщу среди пассажиров Ганса Мюллера?
Тут мне пришло в голову взглянуть на табло. Оставив недопитый стакан с пивом на стойке, я прошел на середину зала. Нынче в Найроби должны были прибыть всего четыре самолета, и лишь один из них до полуночи — самолет из Джидды, столицы Саудовской Аравии.
В международном аэропорту Найроби конторы всех авиакомпаний находятся в зале вылета. Представительство "Люфтганзы" помещается в секторе № 2. Чтобы навести справки, мне придется пересечь огромную стоянку для автомашин. Расплатившись за пиво, я неохотно отправился туда. Вечер был холодный, на небе ярко мерцали звезды, над взлетной полосой только что взошла луна.
Сектор № 2 был забит пассажирами. Служащие и носильщики багажа сбивались с ног. Я протиснулся сквозь толпу к двери служебного помещения и постучал. Громкий голос пригласил меня зайти.
За столом, заваленным бумагами, сидел управляющий. Он поднял на меня голубые глаза и спросил нетерпеливо:
— Да?
Я задал свой вопрос, и он покачал головой:
— Мы сегодня уже наших самолетов не ждем.
— Так что же, этот рейс отложен по техническим причинам?
— Такого рейса нет в расписании.
Я уставился на него, он на меня. Потом он пожал плечами, хотел даже улыбнуться, но оказалось, что на это у него просто не осталось сил — слишком устал…
— Да как же, есть рейс, — сказал я неуверенно.
Он изобразил неподдельное изумление.
— В самом деле?
— Номер триста девяносто один, — сообщил я ему.
— Такого рейса не существует, — ответил он. — Уж я-то знаю, можете мне поверить.
Я по-прежнему пялил на него глаза. Голова работала плохо.
— Вы уверены? — переспросил я.
Он в отчаянии всплеснул руками.
— Уверен ли я? — Его задел мой вопрос. — Я здесь уже полгода, и ни разу ни один самолет "Люфтганзы" не прилетал сюда в ночное время. Их рейсы все утренние — с восьми пятнадцати.
Голова моя заработала чуть быстрее.
— Может быть, чартер?
— Сегодня у "Люфтганзы" нет чартера.
— А у других компаний?
— Этого я знать не могу. Обратитесь в справочную аэропорта.
Я покачал головой.
— Ганс Мюллер прибывает триста девяносто первым рейсом "Люфтганзы".
Тут управляющий затряс головой, провел пятерней по волосам.
— Говорят же вам, сэр, такого рейса в нашем расписании нет. Попытайте счастья утром. Ваш друг мог ошибиться.
— Спасибо, — буркнул я и пошел к двери.
Продираясь сквозь толпу пассажиров, я услышал, как репродукторы выкликают мое имя: меня ожидали у справочного бюро. Я еще энергичнее заработал локтями.
Янос поджидал меня у окошка справочной с коренастым бледнолицым мужчиной в очках с металлической оправой.
— Познакомьтесь, это Ганс Мюллер, — представил его Янос.
Мы пожали друг другу руки. Ладонь у Мюллера была твердой и грубой, взгляд отсутствующий, хотя он и улыбался, и говорил, что очень рад нашей встрече.
— Ганс прилетел раньше, чем должен был, — объяснил мне Янос, — другим рейсом.
Я не стал задавать вопросов: все равно правды не скажут.
— Извините, что доставил столько хлопот, — добавил Ганс, хотя по всему было видно, что ему на меня плевать.
— Ничего, — ответил я. — Фон Шелленберг мне за это платит.
Последовала неловкая пауза, затем Янос, кашлянув, сказал:
— Ну что ж, господа, поедем?
Мы отправились к машине, оставленной в дальнем неосвещенном углу парковочной площадки. Это была серая "тойота" с двумя дверцами. Янос сначала отпер ту, что для пассажира, потом обошел машину и сел за баранку. Я полез назад, и тут словно разрывная пуля угодила мне в затылок, я окунулся во мрак.
Когда я очнулся, машина неслась куда-то в кромешной тьме. Я валялся, как куль, на заднем сиденье, отчаянно болела голова. Густая липкая кровь сползла с затылка за воротник и вниз по спине. Я различил голоса.
— Его пушка у тебя? — спросил один.
— Ага, — отозвался второй.
Я попытался сесть. При этом острая боль пронзила меня, и я громко застонал.
— Очухался вроде, — сказал тот, что сидел рядом со мной.
— Не имеет значения.
Машина съехала с асфальта и задребезжала по проселку, запахло пылью. Я старался понять, за что они едва не прикончили меня, но дальше слова "почему" дело не шло.
Через несколько минут машина остановилась, распахнулись дверцы, и меня выволокли наружу. Мы были в лесу на пустынной заброшенной дороге. Ганс Мюллер прислонил меня к капоту. Голова шла кругом. Обогнув машину, ко мне приближался Янос. Вот и конец, подумал я.
Я хоть и ждал чего-то в этом роде, но к такой силы удару не был готов. Кулак угодил мне в живот, поднял в воздух. Меня точно вывернуло наизнанку. Потом я полетел в бездну, на самое дно ночи. Пыль набилась в рот. Ударом в ребра меня перевернули на живот, следующий удар пришелся по голове и словно оторвал ее от туловища. Удары сыпались градом, и я, вероятно, потерял сознание. Когда же наконец пришел в себя, то не мог вспомнить, где я; в затуманенном сознании звучали голоса:
— Ты едва его не прибил.
— Туда ему и дорога!
Я занялся судорожным кашлем.
— Живучий, ублюдок. Помоги мне оттащить его в кусты.
Они взяли меня за руки и поволокли с проселка в заросли. Огромным усилием воли я приоткрыл глаза и увидел мерцающие звезды. Эх, жаль, не умею летать. Глаза слипались, но я снова их раскрыл. Мозг отказывался умирать!
Откуда-то издалека доносилось шарканье подошв и голоса.
— Пристрелим его, и дело с концом, — предложил один.
— Без тебя знаю! — огрызнулся другой.
— Тяжелый, скотина!
— Трупы все неподъемные.
Тишина, только шорох и шарканье — это мои ноги волочатся по земле.
— Никогда раньше не кончал черномазого.
— И у меня он первый.
Голоса отодвинулись, зазвучали еще более бесстрастно.
— Он мне не нравится.
— Сейчас что-нибудь придумаю.
Я напряг мускулы — руки, как ни странно, меня слушались.
— Что у него за пушка?
— Тридцать восьмой калибр. Он ведь раньше в полиции служил.
