Мама вздрогнула, будто ее ударили.
— Что она от тебя хотела?
Я не ответила. Мама сделала шаг назад, затем еще один, и еще, будто хотела сбежать от меня. Затем она дошла до двери и пробормотала что-то по поводу кухни. Через несколько минут она вернулась с чашкой горячего питья, от которого поднимался пар. Она даже взяла мои руки и обхватила ими чашку, чтобы я случайно не облилась. Я не сопротивлялась, потому что пальцы онемели.
Я сделала глоток и тут же поперхнулась обжигающим чаем.
— Она собиралась уезжать, — прокашляла я. — Она так решила, потому что здесь было слишком скучно и моя жизнь даже не стоила того, чтобы красть ее, но потом кое-что изменилось.
— Что?
Я разглядывала маму так, будто очень давно не видела ее.
— Ты. Мы говорили о тебе, и это все изменило.
— Кэти, тебе надо было отпустить ее… из наших жизней.
— Я должна была защищать тебя, — с жаром ответила я. — Она должна была знать, что ты только хотела спасти ее.
Мама схватилась за стул, чтобы не упасть.
— И что она тебе сказала?
Меня снова затрясло, и зубы застучали по краю чашки.
— Она сказала, что существует определенная причина, почему у нас с ней столько общего.
Ее глаза забегали, зрачки расширились, и я даже засомневалась, стоит ли мне продолжать свой рассказ. Мне очень хотелось прекратить, сделать вид, будто прошлой ночи вообще не было и все останется таким же, как раньше. За исключением того, что с тем, что я узнала, я уже не могла продолжать жить по старому сценарию. Единственное, что я смогла сделать, это крепче зажмурить глаза и выпалить ужасную правду.
— Женевьева сказала, что мы родственницы. И не просто сестры, а двойняшки.
— И ты ей поверила? — прошептала мама.
Я поставила чашку на столик и закрыла лицо руками.
— Это глупо и невероятно, ужасно и отвратительно, но…
— Но?
— Других объяснений нет. Почему мы думаем одинаково и копируем друг друга, сами не подозревая, и с детства нам снится один и тот же сон.
Я подумала, что мама сейчас взорвется, но она села, и в какой-то момент мне показалось, что она выглядит лет на двадцать старше. Минуты шли, и я наблюдала, как различные эмоции сменяются на ее лице, и тишина в комнате все усиливалась, чтобы под конец стать просто оглушающей. Затем она наконец сказала, словно потерпев какое-то поражение:
— Это правда.
— Ты разделила нас! — накинулась я с обвинениями, стиснув зубы так, что заболели челюсти. — Неудивительно, что Женевьева так относится к тебе.
— У нее есть все причины на это, — со странным спокойствием ответила мама.
Я говорила все громче и злее.
— Ты что, бросала монету? Или оставила себе ту, которая меньше плакала? Как вообще может мать поступить так?
— Я хотела сделать, как лучше.
— Не смей так говорить…
— Я считала, что делаю, как лучше, — повторила она.
Она сидела в кресле, склонив набок голову и безвольно соединив руки. Мне захотелось подойти и встряхнуть ее.
— Даже не надейся на то, что она уйдет. Она — часть нашей жизни, независимо от того, хотим мы этого или нет.
— Уже слишком поздно менять что-либо, Кэти. Ты знаешь, что она из себя представляет. Она просто уничтожит нас.
— Ты думаешь только о себе!
— Нет. Я думаю о тебе и вещах, которые она сделала.
Невероятно, но я стала защищать Женевьеву.
— Может, она не справляется сама. Ты никогда не давала ей шанс…
Мама не возражала.
— Ты права, Кэти, все было так, как ты сказала: либо ты, либо она, и выбор был очень тяжелым.
— Даже и не надейся, что я сейчас начну благодарить тебя за то, что ты выбрала меня, — презрительно ответила я.
Она пристально смотрела на меня где-то минуту и затем опустила глаза.
— Я не ожидала никакой благодарности, но… теперь, когда ты все знаешь…
— Я ничего не хочу слышать! — закричала я.
Мама грустно замолкла, но я не могла побороть в себе желание как следует наказать ее.
— И ты придумала всю эту историю с наркоманкой, жившей по соседству. Это просто чудовищно!
Ее лицо из бледного стало пепельно-серым, и на нем отражались сразу и шок, и обида, и стыд, но мое сердце не дрогнуло.
— Я тебе не врала, — смогла только вымолвить она.
— Конечно, ты соврала, ты и сейчас врешь. Вся моя жизнь — это сплошное вранье.
Я поднялась на ноги, собираясь уйти.
— Не уходи, на самом деле все не так, как ты думаешь, — попросила она. — Я расскажу тебе правду, Кэти. Всю правду.
Я с треском захлопнула дверь гостиной и бурей вылетела на улицу. Сначала я подумала, что она может пойти за мной, и несколько раз оглянулась, но она осталась дома. Было всего лишь семь утра, и по дороге я встретила только местного молочника на машине с прицепом. Он чуть не свернул шею, когда увидел меня в вечернем платье, но потом улыбнулся и погромыхал дальше. Теперь осталось только одно место, в которое я могла пойти, и я твердо это знала. Перестроенный амбар стоял на окраине города на полуакре земли, где хватило бы места для лошади. Я перелезла через ограду и пошла коротким путем через поле, покрытое толстым слоем снега. Подол платья быстро промок и измочалился. Хрупкие атласные туфельки были уничтожены, в них хлюпала вода, мои ноги опасно проскальзывали с каждым шагом и один из каблуков практически сломался. Скоро мне пришлось идти, нелепо задирая ноги вверх, я быстро устала и обрадовалась, когда невдалеке увидела дом. Ворота амбара были заменены большими стеклянными дверями до самой земли, и я увидела Женевьеву, сидящую за столом. Она подняла голову и помахала мне.
— Я знала, что ты придешь, — сказала она так просто, будто ничего и не произошло.
— А я знала, что ты знаешь, что я приду.
Мы впервые за все время знакомства искренне засмеялись, не пытаясь соперничать или подкалывать друг друга.
— Пойдем, — кивком она подозвала меня ближе. — Я дам тебе что-нибудь из своих вещей переодеться.
Весь первый этаж был одной просторной комнатой, в которой большую часть пространства занимали огромный пухлый угловой диван, модный обеденный стол на восемь персон, и рабочий уголок, скрытый за ширмой. Даже яркая красная кухня будто специально была на виду, такая сверкающая и чистая, что я засомневалась, готовили ли в ней когда-нибудь. Везде старинные вещи странным образом сочетались с современными, но от этого внешний облик только выигрывал. Наверху было что-то вроде балконного полуэтажа, отделанного светлым дубом, к которому подводила такая же винтовая лестница с четырьмя поворотами.
Я поднималась за Женевьевой, смотря вверх и слушая, как наши шаги раздаются в пустом пространстве. У нее была небольшая спальня с видом на сельский пейзаж. Сегодня он напоминал прелестную картинку: белые обледенелые крыши, заснеженный церковный шпиль, деревья и кусты с пушистыми белыми ветвями. Женевьева достала из своего гардероба джинсы и свитер, и я безо всякого смущения разделась, думая, что по насмешке судьбы теперь она почувствует себя дополнением ко мне. Ее одежда и кроссовки сели на меня, как влитые. Он дала мне расческу, и когда я взглянула в зеркало, то обнаружила, что мои волосы все еще собраны в аккуратный французский пучок, который совершенно не вязался с повседневной одеждой. Я осторожно вынула шпильки и вытянула заколку, и волосы упали мне на плечи кудрявыми локонами, будто я специально завивала их щипцами.
— А ты была сорванцом? — с любопытством спросила Женевьева. — Когда была маленькой?
Я кивнула.
— Ага… Вечно пыталась влезть в компанию к Люку и его банде.
Она сделала недовольную гримаску.
— И я тоже, но меня все время заставляли носить платьица цвета розовой жвачки, с сердечками и лентами, и блузки с рюшками.
Затем мне кое-что вспомнилось — одна заметка в журнале.
— Я читала, что у некоторых близнецов есть собственный язык и они годами не говорят вслух, а потом… Но мы не идентичные, так что…
— Это не имеет никакого значения, — с жаром перебила она. — У близнецов все общее. Наверное, правильно, что нам лучше быть вместе, как считаешь?
В ее устремленном на меня пристальном взгляде было что-то такое, от чего я слегка поежилась.
— Просто не верится, что я здесь с тобой… вместе…
— Теперь я уже не могу от тебя уехать, Кэти, ты это понимаешь? Я слишком долго тебя разыскивала.
Я кивнула, ощутив, как меня одолевает уже привычное чувство ужаса, хотя сейчас в кои-то веки она вела себя совершенно нормально.
— Ты решила не уезжать, так что… Мы теперь сможем гораздо чаще общаться, — проблеяла я.
— Я не хочу просто встречаться с тобой, — пренебрежительно отмела она. — Мы вместе были в животе мамы целых девять месяцев, и так со всеми близнецами… Они принадлежат друг другу, так же, как ты принадлежишь мне, Кэти.
Мне внезапно вспомнились ее слова. «Все сложится так, будто тебя никогда и не было». Я до сих пор не понимала, что она имела в виду, но по коже у меня побежали мурашки.
