Сразу после рождения Фрэнки было ясно — с ним что-то не так, однако прошло несколько месяцев, прежде чем выяснилось, насколько серьезно его состояние. Специалисты осторожно объяснили родителям, что, наверное, он не сможет ни ходить, ни говорить, ни контролировать мышечную деятельность и работу сфинктеров, но с помощью необходимых лекарств, курса реабилитации и хирургического вмешательства с целью коррекции деформированных конечностей ребенок сможет достичь какого-то прогресса. Шерил отказывалась принять этот кошмарный диагноз, она перепробовала все, что только могла предложить традиционная медицина, затем бросилась в погоню за достижениями альтернативной терапии и врачей-колдунов, включая того, который лечил ментальными волнами по телефону из Портленда.
Она научилась понимать движения и звуки, издаваемые сыном, и была единственной, кто хоть как-то мог с ним общаться. Таким образом, она знала, кроме всего прочего, как вели себя няни в ее отсутствие, и потому указывала им на дверь.
Фрэнк Лерой воспринимал сына как свой личный позор. Никто не заслуживает такого бедствия, зачем, когда он родился весь синий, его возродили к жизни, лучше бы проявили сострадание и дали уйти, вместо того чтобы приговорить к страданиям, а родителей — к вечным заботам. Он перестал обращать внимание на ребенка. Пусть о нем заботится мать. Никто не мог убедить его в том, что церебральный паралич или диабет — дело случая, он был уверен, что виной всему поведение Шерил, которая во время беременности пренебрегала запретами на алкоголь, табак и снотворные. Жена родила ему больного ребенка и больше не могла иметь детей, так как после родов, едва не стоивших ей жизни, ей удалили матку. Он считал, что Шерил как супруга — сплошное несчастье: она комок нервов, она одержима заботой о Фрэнки, фригидна и всегда в положении жертвы. Женщина, которую он выбрал для себя пятнадцать лет назад, была настоящая валькирия, чемпионка по плаванию, сильная и решительная, и он никак не мог предположить, что в ее груди амазонки бьется такое вялое сердце. Она была почти такая же высокая и сильная, как он, запросто могла дать сдачи, как это было вначале, когда они затевали страстные поединки, которые начинались обменом ударами, а кончались сумасшедшим сексом, — опасная и возбуждающая игра. После операции огонь в ней погас. Фрэнк считал, что жена превратилась в какую-то неврастеническую курицу, и это выводило его из себя. Ее пассивность он воспринимал как провокацию. Она ни на что не реагировала, терпела и молила о пощаде, и это тоже было провокацией, которая лишь усиливала ярость Фрэнка, он терял голову, а потом беспокоился, поскольку синяки могли вызвать подозрения; проблемы были ему ни к чему. Он был связан с семьей из-за Фрэнки, чьи перспективы на жизнь были как у любого ребенка-инвалида, но он мог прожить еще много лет. Лерой был прикован к этому несчастному браку не только из-за сына, главная причина была в том, что развод мог дорого ему обойтись. Его жена слишком много знала. Шерил, не слишком вдумчивая и с виду покорная, сумела достаточно вникнуть в дела мужа и могла шантажировать его, разорить, уничтожить. Она не знала всех подробностей его деятельности и сколько у него денег на тайных счетах в банках Багамских островов, но она много чего подозревала и неплохо во всем этом ориентировалась. Так что да, Шерил могла бросить ему вызов. Если речь пойдет об интересах Фрэнки или о защите ее собственных прав, она будет драться зубами и ногтями.
Когда-то они любили друг друга, но появление Фрэнки убило любые иллюзии, которые у них, возможно, были. Когда Фрэнк Лерой узнал, что скоро станет отцом и у него родится сын, он устроил праздник, роскошный, как свадьба. Он был единственный мальчик в семье, среди стольких сестер, и значит, только он мог передать фамилию своим потомкам; это дитя продолжит наш род, так сказал дедушка Лерой, когда произносил тост на празднике. «Род» — термин, малоподходящий для трех поколений проходимцев, как однажды заметила Шерил, когда под действием алкоголя и транквилизаторов разоткровенничалась перед Эвелин. Первый Лерой в этой семейной ветви был француз, сбежавший в 1903 году из тюрьмы в Кале, где отбывал срок за кражу. Он прибыл в Соединенные Штаты с огромным запасом наглости, составлявшим весь его капитал, и преуспел благодаря воображению и отсутствию принципов. Несколько лет ему удавалось пользоваться благоволением фортуны, но потом он опять попал в тюрьму, на этот раз за мошенничество в особо крупных размерах, в результате которого тысячи стариков-пенсионеров остались нищими. Его сын, отец Фрэнка Лероя, последние пять лет жил в Пуэрто-Вальярта [48], скрываясь от североамериканского правосудия, которое преследовало его за совершенные преступления и неуплату налогов. Для Шерил было благом, что свекор жил далеко и не имел возможности вернуться.
Философия Фрэнка Лероя, внука того французского канальи и сына другого, точно такого же, была простой и ясной: все средства хороши для собственного обогащения. Любая выгодная сделка — это хорошая сделка, даже если она станет роковой для других. Одни выигрывают, другие проигрывают — таков закон джунглей, а он не проигрывал никогда. Он умел добывать деньги и умел их прятать. Он так их распределял, что представал перед налоговым управлением почти нищим благодаря изобретательной бухгалтерии, однако делал вид, что купается в роскоши, когда это было надо. Так он вызывал доверие у клиентов, таких же, как он, людей без чести и совести. Он внушал зависть и восхищение. Он был мошенник, как его отец и дед, но, в отличие от них, у него был размах и холодный расчет, он не тратил время на ерунду и избегал рисков. Безопасность превыше всего. Его стратегия состояла в том, чтобы действовать через других лиц; они могли попасть в тюрьму, он — никогда.
С первой же минуты Эвелин относилась к Фрэнки как к обычному человеку, основываясь на том, что, несмотря на внешний вид, он наверняка очень умный. Она научилась перемещать его, не утруждая спину, мыть, одевать и кормить не спеша, чтобы он не подавился. Очень скоро ее заботливое и нежное отношение к Фрэнки убедило Шерил, что она может возложить на няньку и контроль за диабетом. Эвелин мерила ему сахар перед каждой едой и регулировала дозы инсулина, который сама колола ему несколько раз в день. В Чикаго она в достаточной мере изучила английский, но там она жила среди латиноамериканцев и ей не часто предоставлялась возможность практиковаться. В доме Лероев английский ей только вначале был нужен, чтобы общаться с Шерил, однако скоро их отношения стали такими дружескими, что им не нужно было много слов, они и так понимали друг друга. Шерил во всем зависела от Эвелин, и девушка, казалось, угадывала ее мысли. «Не знаю, как я жила без тебя, Эвелин. Обещай мне, что никогда не уйдешь», — часто говорила сеньора, особенно когда ее одолевали тоска и тревога или после очередного нападения мужа.
Эвелин рассказывала Фрэнки сказки на своем англо-испанском, и он внимательно ее слушал. «Ты должен научиться, тогда мы сможем поверять друг другу секреты и нас никто не поймет», — говорила она ему. Вначале мальчик схватывал только основной смысл фразы, то одной, то другой, но ему нравился звук и ритм этого мелодичного языка, и вскоре он стал неплохо понимать. Он не мог произносить слова и отвечал Эвелин на компьютере. Вначале их знакомства нелегко было справляться с частыми приступами гнева у Фрэнки, которые она объясняла чувством отверженности и скукой, и тогда она вспомнила про компьютер, на котором играли в Чикаго ее младшие братья, и подумала, что, если они в таком нежном возрасте могли им пользоваться, тем более справится Фрэнки, самый умный мальчик из всех, кого она знала. Ее знания по информатике были минимальны, и сама мысль о том, что один из этих потрясающих приборов будет в ее распоряжении, казалась невероятной, однако, как только она изложила свою просьбу, Шерил тут же полетела покупать сыну компьютер. Молодой иммигрант из Индии, нанятый специально для этой цели, изложил Эвелин основы компьютерной грамотности, а она, в свою очередь, обучила Фрэнки.
