Башня
В конце лета вода на пирсе стала сладковатой, во рту и особенно на зубах от нее налипала как будто бы легкая пленка, а на синеватых стенках бутылей, в которых Астра таскала ее, скоро завелись изумительные разводы: очевидно, стоило бы брать воду чуть подальше, никто не знал, что там забилось под пирс, но и ближний бросок до парка был пока что неблагоразумен, и она даже не смотрела подолгу в ту сторону с привычного летнего места. Огромное тело стадиона, проступавшее за парком, все больше свисало к реке, угрожая сорваться; деревья же в августе стали почти такими величественными, как на немецких этапах биатлонного чемпионата, виденных по матч-тв. Собственно, и их с мамой башня отсюда, с пирса, выглядела почти итальянской: имперский текстильщик увенчал ею свою фабрику единственно для красоты, внутри нее не было ничего, кроме лестниц с двумя небольшими площадками, на верхней из которых они разместились, когда потеплело, и выстеленного металлическими листами полуподвала, куда они отвели эрца. Всю весну и почти все лето тот вел себя сдержанно, но к осени стал неспокоен и принялся люто греметь по ночам, разбивая ладони о плоское железо: его шумное волнение заражало и их, и без этого засыпавших обычно только к рассвету, и раз мама попробовала воспитать эрца, оставив его без утренних хлопьев, но от такой обиды он стал биться еще отчаяннее, даже не дождавшись вечера.
Дорога, уводившая от пирса туда, где они когда-то жили, за последние месяцы просто рассыпалась в мелкое зерно и тихую пыль, хотя по ней никто не ходил; Астра считала, что это произошло от тоски. Их прежний район, скорее всего, тоже давно превратился в сыпучее месиво, несъедобные хлопья: из их башенной прорези все равно ничего не было видно, кроме сáмого неба, и она чувствовала, что по крайней мере в тех местах города, которые ей сколько-то известны, все станет именно так, как она сама решит. Маме не нравились эти выдумки и особенно Астрина уверенность в них; как-то она, поднявшись от эрца, сказала, что все еще предполагает однажды сварить себе кофе на прежней кухне, хотя бы и на электрической плитке. Возражать было странно, и Астра просто удивилась про себя, насколько эрц все еще обладал даром убеждения; кухню и всю остальную квартиру она помнила уже очень примерно и скучала разве что по ванной, где было слышно соседей: снизу жили алкоголические русские, справа многодетные ферганцы, и сквозь перекрытия речь и тех и других казалась совсем одинаковой и необъяснимо далекой. Вода же и в доме была чаще всего нехороша, а потом и вовсе перестала добираться к ним на этаж.
Спокойней всего было прийти на пирс ранним утром, а после вернуться и доспать; в августе, однако, похолодало, и заставить себя подняться где-то между шестью и семью стало много сложней. Бутыли дожидались на нижней площадке, в углу наискосок от их с мамой ночного ведра, как на ринге для бокса; отец в свое время показывал ей какие-то великие бои, но она все равно не могла ни за чем уследить. Громоздкая пустота их была по-своему тяжела: Астре казалось, что внутри бутылей, как и за квадратной подвальной дверью, распухает незримое для нее присутствие, и на пирсе она хорошо выполаскивала их, чтобы наверняка от него избавиться. Другое дело, что порой без ощутимых причин присутствие это распространялось всюду, даже будучи предположительно изгнанным из пластикового объема: сам неподвижный воздух держал на себе и в себе простое короткое имя, написанное со строчной буквы, как собственно воздух, осень, плесень, болезнь. Астре нравилось писать диктанты, даже самые глупые; свободная бумага у них с мамой кончилась раньше, чем иссякли шариковые ручки, и Астра приспособилась было писать у себя на руках, но мама сказала ей прекратить.
Вскоре после этого на пирсе случился единственный инцидент, о котором было нездóрово вспоминать: Астра попробовала приспособить под прописи его древние широкие плиты, на одной из которых был давным-давно нацарапан нелепый рисунок: раскрытый зонт, воткнутый в кирпич. Нужно было найти подходящий инструмент для такого труда; поискав вокруг башни, она подобрала плоский металлический крюк размером, наверное, с папину ладонь, и в следующий поход за водой неплохо для первого раза справилась с буквой А, и вернулась на башню размышлять, что делать дальше. Школьная кириллица не то чтобы казалась ей недостаточно монументальной, вопрос был скорее в том, кто сумеет прочесть ее надпись: свои или чужие, пускай и с пролетного спутника. За раздумьями она перестала говорить с мамой, и та в итоге на весь вечер ушла к эрцу; через день, ничего не решив, Астра снова отправилась на пирс и уже по дороге придумала, что пока нарисует еще одну А на должном расстоянии от первой. В этот раз бетон сопротивлялся ей больше, чем в прошлый, и работа затянулась, но она увлеклась и еще поняла, что вполне может написать еще T ровно посередине; выведя вертикальную палку, Астра поднялась с корточек размять затекшие ноги и увидела, что в дальнем конце пирса стоит свой: голова его мелко-мелко тряслась, в обступающей тишине из нее доносился словно бы песчаный шорох, но глаза смотрели с такой бешеной пристальностью, что Астру сейчас же вырвало на ее две с половиной буквы.
Бояться было в любом случае поздно, и она, чуть отступив от расползавшегося пятна, только пусто вздохнула; оставленный крюк чернел перед ней на бетоне, но мама сказала бы: не поможет, только больше изляпаешься. Поджав губы как у доски при коварном вопросе по тексту, Астра наконец разглядела, что у своего по самые плечи отняты руки: налетавший с воды ветер болтал его рукава запросто, как никчемные ленточки, и ей стало ужасно смешно, она расхохоталась впервые за все это долгое время. Ее смех произвел впечатление на своего: трепещущая голова его унялась, он чуть склонил ее вперед, словно прислушиваясь повнимательней, а когда Астра умолкла, свой побежал к ней таким частым, дробным бегом, что пирс задрожал так же жутко, как до этого его голова.
Астра выдержала первый выстрел паники и устояла на месте, приготовившись броситься в противоход, когда тот добежит, но на полдороге свой внезапно сбился с курса, его выгнуло так просто, как будто вся его одежда, а не только рукава были пусты, и он еще быстрей понесся прямо к воде, и даже когда пирс уже кончился, еще успел, как показалось Астре, пробежаться просто по воздуху, прежде чем оглушительно рухнуть в реку. Секунду назад она была готова взлететь, а теперь чувствовала, что ноги ее вросли в бетон: она даже подумала, что превратилась в музейную статую, даже не успев подписать себе табличку. Вопреки ее ожиданиям свой не стал как-то биться в реке и некрасиво орать, а лег спиной на воду, как на ровную постель, и только заклинившая голова его опять часто кивала, как если бы он спешил согласиться со всем, что уже произошло и еще может произойти.
Течение повлекло его к мосту, под которым, помнила Астра, была установлена решетка, где он, видимо, должен был крепко застрять; наконец оторвав ноги от пирса, она чуть прошлась вдоль воды, провожая уплывавшего, и почти собралась помахать ему на прощание, но догадалась, что это будет выглядеть скорее как издевательство. Впрочем, еще до того, как свой достиг моста, со стороны Астриной школы выпорхнул санитарный дрон, дважды в неделю сбрасывавший им гуманитарку; приблизившись и повиснув над плывущим, он уронил из себя что-то невидимое, но шумное, и своего покрыло высокое пламя: тот, однако, не дернулся и на этот раз, так что Астра подумала, что он, возможно, получил ровно то, за чем пришел. Она дождалась, пока пламя наестся, и вернулась на башню, постаравшись стереть с себя торжественный вид, чтобы мама не заподозрила, что снаружи что-то приключилось.
Уже вечером, когда мама опять оставила ее одну, Астра сообразила, что оставила на пирсе свой пишущий крюк и никак не прибрала за собой; ночью же начался колоссальный дождь, и она легко и обнадеженно заснула, но к утру пирс был вымыт настолько чисто, что и крюк куда-то пропал. С тех пор она регулярно пыталась отыскать ему замену в фабричных развалах, но все было не то: не ложилось в руку, обдирало кожу, было слишком тяжелым или слишком тупым; через две недели бесплодных копаний Астра с досады предложила маме попросить у эрца устроить им пару общих тетрадей, которые в школе заводили класса с шестого, а то и позже: это был, она хорошо помнила, предмет тихой зависти, и мама сперва посмотрела на нее почти ненавидящим взглядом, а потом, как будто смягчившись, сказала: мы здесь не за этим. Астра уже слышала от нее эти слова, подразумевавшие под собой будто бы некую тайну, до которой она все равно еще не доросла, но в этот раз все же решилась спросить: а зачем же тогда. А что ты предлагаешь еще, удивилась мама; ты думаешь, где-то может быть лучше? А кому если и дают бумагу, то заставляют писать такое, что глаза на лоб. Я не знаю, потупилась Астра, чувствуя, что мама ускользает от нее, как уплывал по реке свой: я просто боюсь, что еще чуть-чуть – и я просто всему разучусь, буду только чесаться, как кот. Мама шагнула к ней и обняла: будем две с тобой кошки, уляжемся вместе, и даже зимою не страшно; а когда мне было как тебе, я хотела быть дельфином, мы все-таки мало похожи. Астра задрала голову, и склоненное мамино лицо почти напугало ее, но она смотрела, пока не привыкла.
