— Свежо предание, да верится с трудом. Ты что, стал альтруистом?
— Альтруизм, как говорили великие, является неосознанным эгоизмом. Я тоже не внакладе. Наши игры — это наши игры. Тебе, технарю, не понять. Бери, пока даю, а то опоздаешь, все разберут.
— Сколько дашь?
— Как просил. Залог оформишь отдельным договором. Дерьмо твой залог, конечно, но что для друга не сделаешь. Кстати, ты тоже друга не забудь, вспоминай о штрафах за нецелевое использование.
— Вымогатель…
— Зачем так грубо? Еще скажи, что я взяточник… Вообще ничего не получишь.
— Ладно. Не дави. Хотя в тебе в последнее время стали органично сочетаться материальные, моральные и аморальные начала.
— Как и положено. Триединство…
— Не богохульствуй, а то Бог накажет.
— Уже наказал. Заставляет таких, как ты, терпеть.
— Ты делаешь мне комплимент. Легко терпеть только дураков. Тяжесть же разума, а особенно моей гениальности велика. Ты еще мемуары напишешь о том, как давал великому мне первый в моей жизни кредит.
— Пошутили, и хватит. У меня дел миллион. Если хочешь получить деньги на этой неделе, то приезжай сегодня подписывать бумаги.
— Есть, мой генерал! Слышишь, как я стою по стойке смирно и держу трубку у виска?
— Левое плечо вперед и марш ко мне. Не забудь печать и бутылку коньяка.
— Пять…
— Что — пять?
— Пять бутылок.
— Это слова зрелого коммерсанта, но лучше бери ящик.
— А не поперхнешься?
— Никогда. И не жмись со звездочками. Предпочитаю, чтобы вместо них буквы были. Все… Извини, должен бежать.
— Спасибо, — сказал Родик, хотя трубка уже издавала короткие гудки.
Постояв в раздумье, Родик принял окончательное решение: кредит надо брать и брать быстро, а для этого требуются не только бумаги.
«Бумаги — это, конечно, ерунда, — думал Родик. — Сделаем быстро, а вот все остальное намного серьезнее… За день-два необходимо арендовать склад, организовать закупку и реализацию товаров, проработать финансовые схемы. Каждый день простоя после получения кредита стоит при таких кредитных процентах несколько тысяч долларов. Допустить простой даже на час нельзя, а лучше, чтобы кредитные деньги начали работать еще до их поступления. Слава богу, в стране еще верят гарантийным обязательствам. Кроме того, надо перепроверить каналы обналичивания рублей и обмена их на доллары. Я в этом году ими не пользовался…»
Родик прервал мыслительный процесс и начал, как он любил это называть, телефонный штурм. Первой жертвой стала Серафима. Далее телефонному допросу подверглись крупные оптовые предприятия, торгующие товарами из разработанного Серафимой ассортимента. Потом Родик допросил свою жену об ассортименте буфетов и маркетов в тех странах, где она побывала. Присоединив к этому свой опыт, Родик составил дополнительный список товаров, в который вошли зарубежные безалкогольные напитки, шоколадные изделия, фасованные непортящиеся закуски, отсутствующие на московском рынке. Особенное внимание он уделил восстановлению каналов конвертации рублей и выяснению порядка покупки и стоимости дефицитных и ходовых импортных товаров. В первую очередь сигарет и алкогольных напитков. События начала года научили Родика бояться слова «инфляция», а экономическая литература, которую он теперь почитывал, пугала дефолтами и другими обвалами курса рубля. Это могло привести к самому страшному — невозможности возврата кредита, если оперативно не перевести рубли в конвертируемую валюту или в ликвидный дефицитный товар, цена которого отслеживала курс рубля по отношению к иностранным валютам.
Родик осознавал, что такую коммерческую игру можно сравнить со спринтерским бегом на марафонской дистанции. Иногда цена доллара утром и вечером разнилась на пятнадцать-двадцать процентов. Поэтому каждый час ценился в буквальном смысле на вес золота. Ночи превращались для коммерсантов в кошмар из-за постоянных дум о девальвации полученных вечером и не обмененных рублей. Часто поутру они печально констатировали потерю нескольких десятков тысяч долларов. Любимая пословица Родика «Утро вечера мудренее» превращалась в насмешку.
Такое положение усугублялось рисками при продаже и покупке валюты. Коммерсантов часто грабили, а то и убивали, узнав, что они перемещают или хранят огромные суммы наличных денег. Дополнительно к этому валютные операции оставались криминальными. Еще совсем недавно за них сажали в тюрьму, а иногда и расстреливали. Известную всем восемьдесят восьмую статью Уголовного кодекса никто не отменил. Просто ее как бы забыли, но гарантии, что не вспомнят, не было. Хотя курсы валют, продажи валюты широко практиковались и почти не маскировались. Прикрытие в виде совместных предприятий и деклараций на ввезенную валюту у Родика имелось, но надежность вызывала сомнения. Однако отказаться от покупки долларов было равносильно потере бизнеса. Все это долго отвращало Родика от подобной коммерции, но, поняв, что альтернативы практически нет (если не считать рекомендованного в банке тупого обмена всех кредитных рублей на безналичную валюту и ожидания обвала курса рубля), он отбросил сомнения и со свойственной целеустремленностью принялся за дело.
Свободен только одинокий — его ошибки и грехи падают только на его голову.
А. Кони
Человеческий мозг имеет массу защитных функций. Одно из следствий работы такой защиты — вытеснение или перемещение куда-то в периферийные зоны вредной информации. Вероятно, поэтому, поняв бесперспективность усилий по исправлению ситуации, созданной Борей Центнером, мозг Родика задвинул танзанийские проблемы на достаточно далекий уровень и позволил своему хозяину некоторое время успешно заниматься другими делами.
Однако, как только Родик, придя утром в офис, столкнулся в коридоре с вернувшимся из Лондона Айзинским, мозг разбудил все реакции, связанные с танзанийским крахом.
— Ты скоро в Лондоне поселишься, — вместо приветствия хмуро произнес Родик. — Надо поговорить… Срочно.
— Я прямо с самолета. Дай отдышаться, — ответил Григорий Михайлович, внешне не выражая никаких эмоций и надев на лицо дежурную улыбку. — Как дела?
— Ты еще спрашиваешь?.. — ехидно поинтересовался Родик. — Пойдем к тебе, поговорим.
— Давай через час? Мне нужно с Валентиной финансы разобрать, за командировку отчитаться…
— Подождет Валентина, не горит. Пойдем, — взяв Айзинского под руку, жестко произнес Родик.
— Насильник… — пытаясь сохранить доброжелательный тон, согласился Григорий Михайлович. — Не драться же мне с тобой. Дай хоть ключ от двери кабинета найду. Не тащи меня… Рукав оторвешь.
— Рассказывай… — войдя в кабинет и закрыв за собой дверь, предложил Родик.
— А что ты хочешь услышать? — спокойно закуривая сигариллу, спросил Григорий Михайлович.
— Кончай придуриваться. Давай серьезно. У нас огромная проблема… Да нет, не проблема — беда.
— Что я могу сказать? Про результаты анализа тебе известно не меньше моего. Про Борю ты знаешь даже больше, чем я. Извечные вопросы «Что делать?» и «Кто виноват?». На первый вопрос отвечу — не представляю, а на второй — догадываюсь, но что это изменит? Желтый кардамон станет зеленым?
— В Танзании продолжают работать люди. Кстати, не только на сушилке. Не забывай о Сировиче и его ребятах. Он, между прочим, тоже почти год жизни на это отдал. Вложены огромные средства. В конце концов, надо как-то разбираться с партнерами. Они и деньги затратили, и сейчас еще работают и надеются. Что-то нужно делать. Тянуть нельзя. Твоя любимая страусиная политика продержится несколько дней — а дальше? Ты со своим спокойствием хоть это понимаешь? Или у тебя только лошади в голове?
— А чего ты ждешь от меня? Чуда? Чуда не будет. Следует честно все объяснить танзанийцам и затем действовать по обстоятельствам.
— Кто и как будет объяснять?
— Рифат… Бориных ребят срочно отзовем, а Сирович с командой и сам скоро вернется. Другой вопрос: когда танзанийцам все рассказать? Лучше, если никого из наших там уже не останется. Рифат — фактически личность нейтральная. Может, даже больше их сотрудник, чем наш. Или еще чей-то…
— Хорошо… А что, по-твоему, будет с результатами Сировича? С деньгами в банке?
— Думаю, все геологические изыскания станут трофеем танзанийцев. Впрочем, это касается и базы по сушке кардамона, и, возможно, денег. Вообще-то надо дать Сировичу установку на ускорение возвращения, а после приезда объяснить ему, что инвестиционные средства пропали во Внешэкономбанке. Кстати, это соответствует действительности. Они, вероятно, пропадут, а наши танзанийские усилия будем рассматривать как попытку вернуть их.
— Попытка, как ты это называешь, стоила нам, а вернее, мне больших денег. Это помимо того, что мы, как ты выразился, пытались спасать в банке. Кстати, идея твоя, и гарантии, данные тобой, никто не отменял.
