— Колени?! Я не заметил, у меня времени на это нет, — отвечал я смущенно, возвращаясь к чтению и оставаясь слепым и глухим к ее намекам.
Вот так и текла моя жизнь до одной ноябрьской среды 1947 года, когда я получил полномочия «от имени народа» присутствовать при национализации книжного магазина «Пеликан», принадлежавшего некоему Гавриле Димитриевичу. Дело для того времени обычное — решение, инвентаризация товара, новый замок, пломба на входную дверь, и готово. Если бы только не дочь хозяина магазина, Наталия, барышня с огромными глазами. И ее решительное требование оставить себе несколько книг чисто сентиментального содержания.
— Вообще-то не полагается, ну да ладно, берите, тем более что это не та литература, которая интересует классово сознательных граждан, — ответил я, сам не веря тому, что могу быть настолько чувствительным к просьбам такого рода, при этом я, правда, не упустил отметить, что она забрала с полок все тридцать экземпляров одной и той же книги, романа «Мое наследие» некоего Анастаса Браницы.
Я был вдвойне заинтригован. Не только ее подозрительным поведением, но и тем, что впервые в жизни обратил внимание на нечто, выходившее за рамки моей специальности, а именно на привлекательность, которой может обладать существо женского пола. Первого обстоятельства было достаточно для того, чтобы завести дело. Второго — для того, чтобы сделать первый шаг к собственной гибели. Оставив все другие дела, я бросил все силы на изучение ситуации, принялся плести сеть вокруг дочери книготорговца, не чувствуя, что нити судьбы стягиваются вокруг меня самого.
Положение, которое я занимал, позволяло мне беспрепятственно получать всю нужную информацию. Очень скоро я знал о Гавриле Димитриевиче все: о его поведении во время войны, о добровольном участии в спасении слов из разрушенной Национальной библиотеки, а также и о конвертах из вощеной бумаги, содержащих его переписку с профессором Чайкановичем и владыкой Николаем Велемировичем. Очень скоро я узнал все о его меланхоличной женушке, о ее необыкновенном голосе, который унаследовала и Наталия. Но к ней самой мне приблизиться не удавалось. Она была немного старше меня, в конце двадцатых посещала класс оперного вокала примадонны Паладии Ростовцевой, потом неожиданно бросила пение и занялась обычной работой в отцовском магазине. Никто к ней не приходил, сама она тоже никуда особенно не ходила, разве что имела привычку в дни поминовения навещать могилу автора того самого романа, все экземпляры которого она оставила у себя, автор был неизвестный, вернее известный тем, что, как я разузнал, утопился в Дунае после того, как критики плохо отозвались о его литературном дебюте. Все это меня не могло удовлетворить, и я решил посетить ее там, где она проживала, — в родительской квартире по адресу улица Пальмотича, 9. Хотя я и пишу здесь — посетить, но на самом деле я хотел ее припугнуть, дав понять, кто таков Сретен Покимица.
— Пожалуйста, ищите, делайте свое дело, — насмешливо заявила она, когда я предъявил ей свое удостоверение и ордер на обыск в семейной библиотеке, расположенной в комнате с большими пятистворчатыми окнами, разделенными переплетом на множество мелких квадратов и похожими на стенку оранжереи в ботаническом саду.
— Желаю успеха в подъеме уровня вашего образования, — дерзко добавила она, когда я протянул ей расписку взамен якобы временно изъятых экземпляров «Моего наследия», но меня это не смутило, я заметил, что нескольких не хватает, по-видимому, она ловко спрятала их среди огромного множества других книг.
— Я бы предложила вам черного хлеба и чаю, но ваша комиссия по перераспределению излишков жилья распорядилась поставить новую перегородку таким образом, что мы остались отрезанными от кладовки со старыми реакционными формочками для печенья и оппортунистической соковыжималкой, — холодно проводила она меня до двери.
Роман я прочитал на одном дыхании.
— Товарищ Сретен, что будем записывать? — спросила Косана важно, держа наготове карандаш и блокнот.
— Ничего, на этот раз ничего... Здесь нет ничего достойного внимания... Никаких событий... Нет действия... Даже нет героев... Досужие фантазии... Воображение... — ответил я задумчиво, а секретарша окинула меня разочарованным взглядом.
— А может, принести чего-нибудь поесть? Американцы прислали такие вкусные рыбные консервы! А у меня есть зрелый, сочный помидорчик, и если вы дадите мне вашу бритву, я разрежу его пополам... — Косана искала предлог, чтобы еще немного побыть в моем обществе.
— Какую бритву?! Товарищ Косана, о чем ты?! Я не голоден! Можешь отправляться домой! — Мне пришлось повысить голос, она вышла обиженная, а я остался обдумывать, что мне делать с новыми, тревожно-упоительными чувствами.
Каковы бы ни были результаты моих прежних расследований, я никогда ничего не скрывал от Партии. Никогда не пытался что-либо оставить при себе. Но история Анастаса Браницы ввела меня в искушение. История без истории, страницы и страницы описаний, и все это ради женщины, которая за пределами книги никогда его не узнала. Сад и вилла, созданные так, что ясно видишь и то, о чем, казалось бы, ничего не сказано, слышишь звуки и чувствуешь запахи. Да, и запахи, одновременно со мной роман читала еще одна особа, кухарка Златана, так она мне представилась, совсем глухая, потом я навел о ней справки — оказалось, что она значилась в списках пропавших без вести во время войны, хотя на самом деле целыми днями занималась приготовлением еды на кухне «Наследия» трагического Браницы, и стоило мне там появиться, принялась гостеприимно угощать меня всякими деликатесами, кстати, может быть именно поэтому я и не был голоден, когда закрыл книгу.
Возможно, в ту ночь, сидя у себя в кабинете, я не имел полного представления о том, что делать дальше. Возможно, я не сдал эту необычную книгу в архив, решив, что пусть лучше она останется неизвестной даже самой Службе. Возможно, я подумал, что это уединенное место могло бы стать вполне достойной резиденцией, домом отдыха для наших высших руководителей, тем чтением, в котором благодаря мне они смогли бы навсегда взять на себя роль отсутствующих обитателей виллы. А кроме того, и это я полностью осознаю, где-то в глубина души я пожелал чего-то похожего и для себя, и для Наталии Димитриевич, я был убежден, что она здесь появляется часто...
Как бы то ни было, я совершил недопустимый проступок — не занес в протокол ничего из того, что узнал. Более того, на всякий случай я осуществил некоторые чисто формальные процедуры, но сделал это только для того, чтобы замести следы на случай появления будущих читателей, а вовсе не затем, чтобы дать им необходимые пояснения, как это предписывали Правила службы. Все экземпляры книги, кроме своего собственного, личного, я отнес в книгохранилище, основанное еще в старой, довоенной Югославии, не заполнив при этом формуляров и не внеся в каталог ни имени автора, ни названия книги, ни года и места издания. Я знал, что в катакомбах коридоров и полок книги без инвентарного номера будут спрятаны надежнее, чем где бы то ни было. Позже я пополнял эту подземную бездну. Я начал собирать экземпляры, недостающие до полного, весьма скромного, тиража книги, я отыскивал их в личных библиотеках и в читальных залах, в букинистических магазинах и на книжных развалах, конфисковывал или покупал, одну за другой, злоупотребив своим служебным положением. Я даже направил секретное предписание моим коллегам в другие города, с тем, чтобы они и там провели аналогичные розыски. Одну из книг я просто вырвал из рук у какой-то пожилой дамы, читавшей на скамейке в Калемегданском парке, и она кричала мне вслед так, словно с нее сдирают кожу...
Принимая во внимания бурные события недавнего времени, разрушения, вызванные войной, уничтожение фонда Национальной библиотеки, а в придачу и традиционно короткую память, которой так славится наш народ, я был удовлетворен, когда оказалось, что собран почти весь тираж, недоставало всего нескольких экземпляров. Кроме того, меня приятно волновала мысль, что, вполне возможно, единственными владельцами этой книги во всей стране, а может быть, даже на планете, остались только я и крупноокая барышня Наталия Димитриевич.
Я читал и читал, выжидая, что появится и она, иногда даже начинал сомневаться в себе и отправлялся на улицу Пальмотича под предлогом необходимости проконтролировать записи ее отца, все еще занимавшегося пеплом сгоревших слов, собранным на пепелище на улице Косанчичев венац. Она встречала и провожала меня по-прежнему холодно, независимо от того, во что выливался мой визит: в многочасовое строгое и педантичное расследование деятельности Гаврилы Димитриевича или же в великодушные предложения вернуть ее на работу в «Пеликан», который теперь был превращен в магазин по продаже канцелярских товаров и бланков, кстати говоря, в конце концов я добился, чтобы ей это разрешили.
