Тот стукнулся спиной о стену и, отскочив от нее, как мяч, навалился на Чарлза, стараясь схватить его за горло. Это было последней каплей, переполнившей его терпение: он покажет этим лондонским паршивцам, что нельзя без конца обирать честного человека с Севера. Чарлз еще раз с размаху ударил его в грудь. Полисмен, маячивший по ту сторону площади, зашагал к ним, доставая на ходу свисток, на случай если понадобится. Хотя едва ли. Просто двое ночных гуляк. К этому часу для настоящей драки задора в них не наберется.
Увидев, что полисмен двинулся с места, Чарлз вырвался и побежал. Столп общества, поколебленный ударом в грудь, поморгал по сторонам, увидел полисмена и быстро смылся в другом направлении. У него были основания остерегаться полицейской огласки, а у Чарлза тем более. Как загнанный заяц, он нырял в один убогий переулок за другим, страшась даже взглянуть, нет ли за ним погони. Сигареты он бросил. Он ударил пожилого человека после того, как попытался надуть его; неужели опять все сначала? Он стал задыхаться. Надо сбавить темп и куда-нибудь спрятаться. Ворота. Он на полном бегу свернул туда, чувствуя страшную боль в боку, чувствуя, как рвутся, взрываются легкие. Бац — и прямо в объятия мистера Блирни.
Который сказал с укором:
— Полегче, приятель. И почему бы не надеть трусы и не поехать за город, если вам так хочется побегать перед завтраком?
Выходя из двери, мистер Блирни надевал пальто, и, когда Чарлз прижал его к стене, правая рука его была еще в рукаве за спиной. Он высвободился и влез в оба рукава пальто.
— Хорошо еще, что я не курил, — продолжал он. — Иначе вы выжгли бы себе глаз моей сигарой.
— Пустите меня… наверх, — задыхался Чарлз. — Мне нельзя быть на улице… понимаете, неприятность… только бы присесть… отдышаться.
— Но клуб-то ведь уже закрывают, — с сомнением произнес мистер Блирни. — И он вовсе не наверху, а внизу. Но это неважно. Разве что на несколько минут.
Они спустились по грязным ступеням. На дверях значилось: Клуб «Золотой персик».
— Золотые персики все разбрелись по домам, — заметил мистер Блирни.
Комната смердела перегаром табака и спиртного. Пот и дурной запах изо рта добавили свой аромат к этой господствующей вони. Чарлз старался дышать поглубже, но здесь не было того, чем можно было бы взбодрить усталую кровь.
— Вот Ада. Директриса, — коротко кинул мистер Блирни.
Жирная особа с копной крашенных хною волос смотрела на него поверх подноса с грязными стаканами.
— Ваш друг, Артур? Не поздно ли для клуба? Лучше возьмите его с собой, а я буду запирать. Договорились, кажется, с одиннадцати до шести.
— Не сердитесь, Ада, — умолял Блирни. — Я сейчас уведу его к себе завтракать.
— С одиннадцати до шести, — сказала она. — Хорошенько запомните это.
— Выпейте, приятель, и пойдем домой.
Виски было плохое. Чарлз выпил рюмку, и они ушли.
Слуга мистера Блирни на этот раз не был одет в белоснежную куртку. Далеко не безупречной чистоты рукава его сорочки утомительно мелькали взад и вперед, по мере того как он приносил сэндвичи, яичницу и кофе. Чарлз чувствовал, как с невероятной быстротой он оживает, перед концом завтрака он уже вкратце и с большими пропусками рассказал о своем вчерашнем и сегодняшнем положении. Мистер Блирни — достаточно искушенный человек, чтобы сразу понять, как много в этом рассказе умолчаний, — был достаточно стар и осторожен, чтобы подавить в себе всякую попытку узнать опущенное. Достаточно он наслушался всяких секретов, с него до конца жизни хватит. Глядя на оплывшее, шишковатое лицо старого лицедея, Чарлз недоумевал, почему этот человек расположен к нему. Возможно, имелось одно-единственное объяснение: основной движущей силой этого человека была добросердечность, которая поглотила все остальное. Если бы не было у него под рукой человека, на которого он мог щедро изливать ее, он, вероятно, умер бы. Кроме того, между людьми типа мистера Блирни и людьми обычного традиционного склада все время шла необъявленная война. Первые, всегда в меньшинстве, активно стремились поддерживать друг друга против косной, инертной массы, на которую они взирали со смешанным чувством подозрения, покровительственной приязни и презрения. Когда масса реагировала правильно, — это была «публика» («публика, черт ее побери, приняла меня сразу с первой реплики»); когда масса была неотзывчива, — это были просто «они» («их сегодня не расшевелишь», «если их и этим не проймешь, ну и черт с ними»), а при низкой конъюнктуре делали ставку на самые низменные вкусы, которым подвержена масса, состоящая из простаков и дурней («рождаются по одному в минуту, так что на наш век хватит»). Это непостижимое меньшинство, бессознательно взявшее на себя обязанность порождать смятение и потрясение основ нормальной жизни, сознательно обязавшееся привести в равновесие все, что не укладывалось в рамки нормальной работы, этот невидимый «тред-юнион» ожидал Чарлза с того самого момента, как он не смог укорениться на краю бездны, в которую сползает потрясенная буржуазия. Он пробовал черную работу; испробовал преступление; пытался быть слугой; а сейчас сидел против мистера Блирни, директора (в числе многих предприятий) и клуба «Золотой персик», — сидел, пользуясь его гостеприимством и ожидая от него совета, как ему выйти из своего трудного положения. С необычайной ясностью, отчасти порожденной усталостью, сознание Чарлза отделялось от тела, сидевшего здесь за столом, и наблюдало со стороны за происходящим, насмешливо выхватывая аллегорические элементы этого моралите.
Молодой человек (Отчаявшийся) вырывается из тюрьмы Социального и Экономического Неустройства, он тащит на своих плечах тяжелый груз того, что именуют Образованием. После схватки с драконом Похоти, в которой ему помогает мнимый друг Преступление, он добирается до иллюзорной крепости Отказа от Надежд. И так далее. Какое из этого получилось бы моралите! Конечно, надо было бы придумать еще какие-нибудь завлекательные имена для всех этих абстракций, но это уже совсем нетрудно.
— Как это вам нравится? — воскликнул мистер Блирни.
— Что нравится? — рассеянно спросил Чарлз и, запнувшись, вдруг заметил, что хозяин уже пять минут, как о чем-то говорит, а он не слышал из всего этого ни слова.
Очнувшись, он принялся пространно извиняться, ссылаясь на усталость и сумбур в голове после всего пережитого.
— Ладно, ладно, тогда короче, — сказал мистер Блирни, проявляя изумительное терпение. — Всего несколько слов, чтобы вы поняли, в чем дело. Так вот, говорю я, нам в «Золотом персике» сейчас нужен вышибала. Клуб у нас не для буянов. Нам еще никогда не приходилось кого-нибудь выпроваживать. Но с некоторых пор Ада жалуется, что ей некому помочь, если кто-нибудь начнет безобразничать. Конечно, там есть двое официантов, но им платят как официантам, и что с них спрашивать, если они воротят нос от всякого скандала. Одно дело разносить стаканы на подносе, а другое — давать кому-то по уху и получать сдачи.
Чарлз молчал. Вышибала в кабаке. Ничего не поделаешь, да и что он такое, чтобы привередничать?
— А сама Ада утверждает, что она всего-навсего женщина, — продолжал мистер Блирни. — Я, конечно, принимаю ее слова на веру. Хотя, как говорится, это внушает законные сомнения.
— И за плату? — спросил Чарлз.
Он с большим трудом удержался, чтобы не процедить эти слова, скривив рот, как заправский бродяга. Все это слишком начинало походить на голливудский фильм. Он закурил папиросу на манер Алана Лэдда.[15]
— Само собой, за плату, приятель! Больше того: плата натурой — сколько влезет. И никакой поживы для налогового инспектора. Каждый вечер сытный ужин, постель в одной из свободных комнат, — он перешел на скороговорку, словно для того, чтобы скорее перемахнуть через этот пункт соглашения, — и пять кругликов за час дежурства, итого тридцать пять шиллингов в ночь. Это почти столько же, сколько получает сама Ада!
— А за увечья?
— Видите ли, — раздумчиво сказал мистер Блирни, отодвигая свою чашку кофе в самый центр стола. — Мы не будем разглашать, что вы у нас на службе. А в случае, если кто-нибудь нанесет вам увечье, мы обеспечим свидетелей, которые дадут показания, что затеяли драку не вы, и, как всякий гость нашего клуба, вы можете подать на них в суд. И знаете, — добавил он уже совсем весело, — за какое-нибудь явное увечье, ну, скажем, за потерю глаза, с них можно будет содрать изрядную сумму.
— Ну, лишнее запрашивать я не стану, — заверил Чарлз.
— Значит, заметано, приятель, а? В одиннадцать в клубе. А пока располагайтесь здесь. Советую вам снять ботинки и лечь на этом диване. Надо вам будет привыкать к тому, что спать придется днем.
— Прекрасный совет, — сказал Чарлз. — И, между прочим, спасибо за все.
