А вот в штатском платье Коровкин смотрелся гораздо менее выигрышно. Блин, он вообще никак не смотрелся!
Как-то в пору летних отпусков обнаружилась острая нехватка живой силы на этажах. По такому случаю Коровкина, как и всех прочих колченогих приказом Верховного Главнокомандующего срочно призвали под гордые знамена ударных соединений «Куранта». Кое-как в спешке поднатаскали, и с маршевой ротой отправили на передовую. Правда, попал Коровкин на свое счастье не в самое пекло, а ко мне – на второй этаж.
С болью в сердце осмотрел я его нескладную, мосластую и кадыкастую фигуру. Выглядел он почти мультипликационно – что-то вроде ранней версии диснеевского пса Гуффи, только очень унылого, сосредоточившего в себе всю скорбь нашего несовершенного мира.
Мощные крестьянские запястья сантиметров на десять торчали из куцых рукавов кургузого пиджачка, брюки больше походили на модные в ту пору у продавщиц с мелкооптовых рынков штанишки «капри-клеш», а галстуков таких оригинальных я вообще давно не встречал – легендарный «индийский огурчик», завязанный в преогромный узел. Судя по характерным заломам – лет эдак двадцать назад. Настоящий пуленепробиваемый нижнекамский кримплен, продукт высоких технологий времен экономной экономики и стыковок «Союза» с «Апполоном». У Фродо Бэггинса была кольчуга из мифрила, подарок добрых эльфов, а у Коровкина – гаврилка из кримплена, подарок папе на свадьбу от кузена-агронома.
Уши бойца торчали как две тарелки космической связи, буквально отбрасывая тень. Пузцо вместе с пиджачком как-то ассиметрично оттопыривалось. Носочки «старшина в отставке» и дивная кружевная сорочка с колоссальным воротником в стиле «Песняры-Сябры, гоп-гоп!» сочными, размашистыми штрихами завершали портрет тотон-макута Коровкина. Дискотека восьмидесятых, словом. В клуб приехал ансамбль из райцентра. Будут танцы и песня про малиновку. Не исключена массовая драка с соседней деревней на карданных валах.
«И куда мне, интересно, ставить это замечательное чучело?» – задумался я.
Налюбовавшись на Коровкина вдоволь, спрашиваю его с тоской:
– Ты что же это, Сань, костюмчик с трупа снял, что ли?
Коровкин аж присел от неожиданности:
– С какого трупа, Фил?!
– С такого! С мертвого. Или ты его в машине стиранул? Отжимал оборотиков так на восемьсот, да? У меня был, понимаешь ли, похожий случай…
– Нету машинки стиральной у нас. А что?
– Тогда какого хера у тебя штаны до колен? – не выдержал я. – Что это, блять, за демонстрация протеста? Здесь вот, по-твоему, что – Третьяковская галерея или пионерская зорька?
Коровкин потупил очи:
– Ну… а что не так-то? – поинтересовался он, подрагивающей рукой расправляя свой фантастический галстук. Аксессуар не поддавался.
– Да нет, – говорю, – все прекрасно. Сегодня ты в шортах. Завтра Лариосик в кедах придет. Послезавтра Гжельский вообще штаны надеть забудет. Шарады-горелки. Все отлично!
Сотрудник был смущен и напуган.
– Это еще со школы, с выпускного бала костюм… – застенчиво пробубнил он.
Я чуть не прослезился, услышав от Саши Коровкина словосочетание «выпускной бал».
– Ладно, – сразу смягчился я. – Будем называть это оксфордским стилем.
– Чего?
– Ну про мистера Бина смотрел телепередачи?
– Про кого?
– Так… – сказал я. – Следующая станция Вылезай. Обязанности помнишь? Перечисли основные.
– Ну это… Чтоб не кушали еду в залах… Потом, чтоб не хулиганили… Чтоб картины руками не трогали… – Коровкин напрягал все свои невеликие силы. – И это… Еще чтоб по лестницам не бегали.
Вот ведь скотопёс… Пытаясь подавить раздражение в голосе, я спросил:
– Коровкин, дорогой ты мой человечек! У тебя выпускной бал после какого класса был? После третьего?
– А что, я что-то забыл?
Эта его странная манера переспрашивать перестала уже меня забавлять.
– Ну, это если мягко говорить, и не вдаваться в подробности. Соберись, мать твою!
Коровкин был в панике. Чтобы как-то снять возникшую напряженность я задал ему несложную задачу:
– Подскажи-ка, братец, как до «третьей» зоны пройти?
Не в силах выразиться словами, он принялся руками показывать направление. Разумеется, совсем не туда.
Ёп, думаю, блянах! Этак его самого сторожить придется.
– Коровкин! – я был намеренно суров. – Ты учти, пожалуйста: один прокол – и десять процентов, как с Кусто. Два прокола – двадцать процентов. И так далее, со всеми остановками. Тут тебе не «восьмерка», родной! У меня, брат в носу не поковыряешь, я жутко строгий начальник. Понял, собака Павлова?
– Понял… – прошептал Коровкин и сел на банкетку.
Не было в «Куранте» более страшного проступка, чем сидеть на посту. Зевс-Побегалов при сотворении мира в начале времен определил три смертных греха: болтание на посту, читание на посту, и сидение на посту Все остальное прощалось. То есть спи на посту, но стоя.
– Десять процентов тебе, сынок, – вздохнул я.
Коровкин в отчаянии обхватил голову руками. Естественно, никаких рапортов я и не думал писать, но взбодрить сотрудника – это ведь мой служебный долг. Однажды, кстати говоря, я так взбодрил некоего Павла Макаровича Тюрбанова, что он бедный потом три дня ходил зеленого цвета. Но про это в следующей серии.
Через час, обходя подшефные зоны, я имел удовольствие наблюдать картину объяснения Саши с группой европейских пенсионеров. Бодрые, румяные старички (все как один в кроссовках Asics и экологичных шортах, натянутых чуть ли не до сисек), всячески демонстрируя дружелюбие и позитив, на нескольких языках пытались разузнать у нашего мсье швейцарского гвардейца Коровкина где же в этом богоугодном заведении находится restroom. Мол, Шишкин-Мишкин оно конечно совсем неплохо, но им, старичкам пора уже и того… Пришло время покряхтеть по-стариковски, в общем.
Как назло Коровкин оказался совсем не полиглот. Вспотевший от натуги и ужаса, он в ответ лишь орал страшным голосом: «Ноу! Ноу!», и энергично мотал кудлатой башкой. Наверное бедняга воображал, что его вербуют в изменники Родины. Соблазняют, так сказать, продать иностранным разведкам секреты волшебных третьяковских ящичков SLO. Заметив меня, он вообще чуть не накатил в рыло самому дружелюбному из евростаричков.
Ах, ну да! Коровкин и креветки! Незабываемые мгновения! Напомню суть: дружеский ужин на «восьмерке», в меню мореживотные, Коровкин вне игры.
Коровкин этот распрекрасный только-только женился. Свежайший, с пылу с жару супруг. Муж – объелся груш, и все такое. Краем уха я был наслышан про какие-то нереальные, поистине шекспировские страсти-мордасти, через которые Коровкину и его возлюбленной пришлось пройти ради манящей перспективы совместного просмотра бразильских сериалов и зубодробительных шоу дневного телеэфира. Там у них действительно имела место какая-то необыкновенно романтическая история. Разумеется, со всеми поправками на российскую, и даже черноголовскую действительность.
В пьесе присутствовала и строгая мать Джульетты, коей Коровкин пришелся категорически не по вкусу (что ж, я ее, как ни горько, но понимаю!); и брат-самодур, разрядник по вольной борьбе (трижды чистивший коровкинский пятачок); и слухи, распускаемые недоброжелателями о моральном облике будущей фрау Короффкин (без комментариев); и прочие препоны.
Имел место и дерзкий побег из отчего дома, и путешествие инкогнито под вуалью на электричке, и кратковременное проживание во грехе у двоюродной тети Коровкина, и явление с повинной перепуганных родителей («а ну как обрюхатит, и бросит!»), и финальная сцена благословления с последующими бурными свадебными торжествами. Всю Черноголовку обтошнили на радостях. Остается добавить, что источником информации являлся земляк Коровкина Иван Иванович, за что ему спешал сенкс, оф корс.
Вследствие счастливого разрешения всех своих несчастий, а также ввиду медового месяца, Коровкин пребывал в состоянии розовой эйфории и душевного подъема. Через это дело сделался мечтательным и томным, он напевал под нос, и временами, тихо урча и прикрыв глаза, о чем-то с наслаждением вспоминал.
Однако, невзирая на подъем, эйфорию и прочее, ему наверняка тоже хотелось и пива и креветок. Одно другому, согласитесь, никак не мешает. Но напрямую попросить Коровкин все-таки стеснялся, так как мало того, что находился при исполнении служебных обязанностей, но еще и в поле зрения своего непосредственного начальника – Вани Чернова.
Вот Ваня ничего не стеснялся. Чего ему, Ване, нашему доброму коллеге и славному мужчине стесняться-то! Сидит Ваня и пожинает за милую душу плоды нашего спортивного триумфа, уже полведра шелухи наметал. Коровкин же тем временем страдает, и это страдание написано на его простодушном лице так же ясно и отчетливо, как в букваре написана фраза «мама мыла раму». Ходит кругами, извелся прямо весь, бедняжечка.
