— Что именно?
— Какие-нибудь слухи о том, что шоу на следующий год больше не будут финансировать?
— Твое шоу? Ты шутишь. Они в жизни не выкинут «Шоу Марти Манна» из программы!
— Запросто выкинут. Дело в том, что шоу с приглашенными людьми вымирают. — Марти печально покачал головой. — Вот в чем проблема современного мира, Гарри. Людям уже осточертели люди.
* * *
— Мужчины умирают раньше, чем женщины, — начал свою речь мой новый адвокат. — Мы чаще, чем женщины, заболеваем раком. Мы чаще совершаем самоубийства. У нас больше шансов стать безработными, чем у женщин. — Его гладкое полное лицо сморщила ухмылка, как будто все произнесенное было шуткой. — Но почему-то женщин всегда считают жертвами, хотя я никак не могу этого понять, мистер Сильвер.
Найджела Бэтти мне порекомендовали коллеги: режиссер по освещению и звукооператор. Оба они за истекший год прошли через всю эту муть, связанную с разводом.
Бэтти, по слухам, сам два раза разводившийся, обладал репутацией фанатичного борца за права мужчин. Для него болтовня про долговременную безработицу, рак простаты и про мужчин, заходящих в гараж и оставляющих мотор включенным, была не просто демагогической уловкой. Он считал, что борьба — единственно верный путь, и готов был стать основателем зарождающейся новой религии.
Несмотря на невысокий рост, полную талию, скрытую хорошо сшитым костюмом, и очки с толстыми стеклами, Бэтти производил впечатление боксера-профессионала. Мне сразу стало лучше оттого, что он был солидарен со мной и собирался сражаться за мои права.
— Предупреждаю вас, что закон стоит не на стороне отца в таких делах, как ваше, — с сожалением в голосе произнес он. — Закон должен защищать ребенка. И в теории так оно и есть. В теории благополучие ребенка должно быть главным фактором. Но на практике все выходит не всегда так. — Он посмотрел на меня неприятным, почти злым взглядом. — Закон упрямо стоит на стороне матери, мистер Сильвер. Для многих поколений судей благополучие ребенка зависело от матери. Я предупреждаю вас об этом заранее, еще до того, как мы приступим к решению ваших проблем.
— Сделайте что угодно, чтобы обеспечить мне опеку над сыном, — попросил я.
— Это больше не называется опекой. Хотя средства массовой информации до сих пор по инерции говорят о битвах за опеку, со времен Акта о детях 1989 года родитель больше не борется за опеку над ребенком. Он добивается совместного проживания с ребенком. Вы хотите получить право на проживание совместно с сыном?
— Конечно.
— Проживание заменило опеку, чтобы смягчить конфронтационную природу вопроса о том, с кем живет ребенок. Право на проживание не лишает второго родителя родительской ответственности. Закон изменился, чтобы прояснить, что ребенок — не собственность, которую можно выиграть или проиграть. При условии совместного проживания ребенок живет с вами, но он не принадлежит вам.
— Я ничего не понимаю, — остановил его я. — Так в чем разница между борьбой за проживание и за опеку?
— Никакой разницы на самом деле нет, — улыбнулся Бэтти. — Это точно такой же конфронтационный вопрос. К сожалению, изменить закон значительно проще, чем изменить человеческую природу.
И он погрузился в изучение бумаг, время от времени одобрительно кивая головой.
— Развод, как мне кажется, будет довольно простым. И, похоже, вы прекрасно справляетесь со своим маленьким сыном, мистер Сильвер. Ему нравится ходить в школу?
— Очень нравится.
— Он видится с матерью?
— Она может видеться с ним, когда пожелает. И она это знает.
— И все же она хочет его вернуть себе, — уточнил Найджел Бэтти. — Она требует совместного с ним проживания.
— Совершенно верно. Она хочет, чтобы ребенок жил с ней.
— Она сожительствует?
— Что?
— У вашей бывшей жены есть сожитель, мистер Сильвер?
— Да, — сказал я, испытывая благодарность за то, что он перевел отношения Джины с Ричардом в такую грязную категорию, как сожительство. Большой бриллиант на безымянном пальце ее левой руки ровным счетом ничего не означал для Найд- жела Бэтти. — Она живет с каким-то парнем, с которым познакомилась в Токио.
— Давайте разберемся, — сказал он. — Она ушла и оставила вас с сыном?
— Ну, получается, что так. Правда, сначала она забрала Пэта — нашего сына — и ушла к отцу. А когда она уехала в Японию, я забрал его и привез домой.
— Итак, она покинула супружеский дом и фактически оставила ребенка под вашим присмотром, — подытожил Найджел Бэтти. — А теперь она вернулась в Англию и решила, что хочет немножко поиграть в маму.
— Она говорит, что осознает, насколько сильно его любит…
— С этим мы еще разберемся, — пообещал мой адвокат и многозначительно покачал головой.
Мой отец катастрофически быстро худел. Он раньше никогда в жизни не был худым, но теперь шеки у него ввалились, и кожа под подбородком болталась небритыми складками. Он все меньше походил на самого себя.
Даже его руки утратили привычную мускулистую силу, и татуировки, прославлявшие его верность моей матери и морской пехоте, выцвели, как фотографии прошлого века.
Плоть таяла, и кости с каждым моим посещением все более выпирали скозь тонкую кожу. Загар тускнел, и я содрогнулся, поняв, что отец, возможно, никогда больше не увидит солнца.
Но он улыбался.
Сидел на кровати и улыбался. И это была настоящая улыбка. Не та, которую через силу выдавливают из себя, пытаясь показаться смелым, а улыбка неподдельного восторга при виде внука.
— Здравствуй, милый мой, — начал отец, когда Пэт подошел к кровати вместе со мной, мамой и дядей Джеком. Отец поднял правую руку, где в вену на запястье была вставлена игла капельницы. — Посмотри, в каком состоянии твой старенький дедушка.
Пока мы ехали в машине дяди Джека, Пэт весь извертелся в возбуждении оттого, что в этот день ему не нужно идти в школу, радуясь, что прокатился на заднем сиденье роскошной служебной машины вместо пассажирского сиденья изуродованного хулиганами спортивного автомобиля. Но теперь он молча, осторожно подошел к кровати, глядя на небритое, исхудавшее лицо дедушки.
— Подойди сюда, — попросил мой отец голосом, охрипшим от переполнявших его чувств, и протянул к внуку свободную руку. Пэт забрался на кровать и положил голову на его бедную больную грудь. Они молча обняли друг друга.
Мама искоса взглянула на меня. Она была против этого визита.
Невозможно было предугадать, будет ли отец бодрствовать, когда мы приедем. Вполне могло получиться и так, что боль стала невыносимой, и пока мы искали бы место для парковки, его успели бы накачать морфием. Тогда Пэт увидел бы дедушку в беспамятстве, одурманенного наркотиком. А могло быть и так, что он начал бы задыхаться, на него надели бы кислородную маску, и нам видны были бы только глаза, влажные от боли и страха.
Все это было возможно и даже более чем вероятно, и когда мы с Пэтом заехали за мамой, она рассердилась и расплакалась от одной мысли, что Пэт увидит весь этот кошмар.
Я обнял ее и заверил, что все будет нормально. Но я ошибся. Это не было нормально. Пэт был потрясен и напуган видом дедушки, подкошенного болезнью, угасающего на больничной кровати в палате для умирающих. Это та смерть, которую никогда не показывают по телевизору или в кино, — умирание, заполненное мучениями, наркотиками и тоской по всему, что будет навсегда потеряно. Ясам был не готов к реальности этой смерти, и у меня не было никаких оснований полагать, что пятилетний ребенок, выращенный на диете из «Звездных войн», будет подготовлен к ней лучше.
Так что это не было нормально. Но это было необходимо. Моему отцу и моему сыну нужно было увидеть друг друга. Им нужно было убедиться, что связь между ними до сих пор существует и всегда будет существовать. Им нужно было понять, что рак перед ней бессилен.
И я почему-то знал, просто знал, что отец будет находиться в сознании и не начнет задыхаться, когда приедет Пэт.
Никаких рациональных оснований надеяться на это не было. Это было нелогично. Возможно, это было просто глупо. Но я всем сердцем верил, что мой папа защитит Пэта от самого худшего. Я по-прежнему верил, что какая-то часть его непобедима. И эту веру ничто не могло убить.
— Ты скоро вернешься домой? — спросил Пэт.
— Нужно подождать и посмотреть, — ответил отец. — Подождать, что скажут доктора. Посмотреть, станет ли старенькому дедушке получше. Как у тебя дела в школе?
— Нормально.
— А велосипед? Как твой старый «Колокольчик»?
— Хорошо.
— Веселее стало кататься без дополнительных колесиков, правда?
Да, — улыбнулся Пэт. — Но я по тебе скучаю.
— Я тоже по тебе скучаю, — кивнул мой отец и крепко стиснул внука. Белокурая голова Пэта прижалась к голубой полосатой пижаме, стариковской пижаме, какую дома отец никогда бы на себя не надел.
