— Адьюс!
Лиличка нагнала меня спустя минуту. Раздробила каблуками незадачливо попавшиеся под ноги камушки, подбежала, эйкнула… И любопытство раздирает, и спросить не решается… Глаза горят, крылья носа подрагивают. Поди пойми, то ли ведьма, то ли просто кокаинистка неизлечимая…
— Скажи, — спросила, изогнувшись так, будто на другую сторону души моей взглянуть захотела. — А ты его правда слышишь? Ну, мужика своего покойного? — и тут же оговаривается. — Я не из праздного любопытства. Мне просто интересно, вот если мой супруг помрет, я что, тоже с ним в такой связи буду?
— А вы что, планируете с Геннадием его гибель и боитесь последствий? — от язвительной шуточки я не удержалась, разумеется.
Лиличка мгновенно посерьезнела, обожгла презрительным взглядом, и больше меня не беспокоила. И потопала я, как положено, навстречу своей новой жизни. И откуда силы только взялись? Шла, гордо голову откинув, плечи распрямив, песенку себе под нос бубнила и… радовалась.
А они, Димка, они так смотрели, так пялились. Ты помнишь, или не заметил? С такой завистью глядели, с таким изумлением. Поражались, как это я, после всего происшедшего, после всего, что они со мной сделали, и вдруг — победительницей вышагиваю. Я и сама бы удивилась, скажи мне кто вчера вечером, что на душе так легко станет. А все почему? Потому что получила от тебя подтверждение. Потому что знаю теперь — я не одна. Спасибо тебе, Димочка. Правда, спасибо…
Объективный взгляд:
И совсем не с завистью на нее смотрели — с состраданием. От нее ж за версту сумасшествием веяло. И в походке, намеренно надменной, и в резких движениях, и в посадке головы откинутой на спину так, будто не родная она этому телу — во всем неуклюжий вызов, во всем явственные зачатки одержимости. Одной рукой сумку, через плечо перекинутую, придерживает, другой — размахивает в такт шагам, что есть силы. А пальцы-то дрожат — мелькают, как крылья попавшей в западню бабочки… Прям не Марина — пародия на излишне манерную обиженную манекенщицу. То ли пьяная сильно, то ли больная совсем. Волосы, уже до необходимости укладки доросшие, назад откинуты, торчат белёсым капюшоном, шевелятся, губы, странной улыбкой растянутые, что-то свое шепчут, беспокоятся… И этот человек называл Лиличку ведьмою?
Не верно она поступала, не красиво, не по-человечески. Весь поезд ее провожать вышел. Не из стеба — от искренних добрых чувств. Пол-Украины ведь вместе объехали! Из окон своего вагона махали руками и всем, что под эти руки попадало, лихие технари. Хорошо махали, жизнерадостно, с шуточками, с улюлюканьями напутственными, с присвистываниями. Девочки-танцовщицы демонстрировали собственную безупречность возле вагона. Они, как обычно, были заняты секретными шушуканьями, но тоже на миг отвлеклись, и нашли время, чтоб свое «будь богата и любима!» визжащим, хихикающим хором прокричать. Марина их попросту не заметила. Даже плечом не повела в их сторону. Штабной, с Клавдией наперевес, специально вышли в тамбур, чтоб пожелать экс-артистке счастливо добраться до Москвы. Марина кивнула сдержанно, не одарив ни словом, будто каждый ее звук миллионы стоит. Ну а о том, как она, развернувшись, на пристально щурящегося Рыбку посмотрела, и говорить не хочется. Так, будто он всю жизнь ей сломал…
«В конце пути странная она стала. Замкнутая, всегда раздраженная, почти отталкивающая. Оживала, только когда свои байки про серебряный век рассказывала. Тогда сквозь заострившиеся ныне черты ее лица проступала прежняя Марина. Несла слова азартно, царила, даже блистала…» — запишет в тот день Передвижной в своем дневнике.
Нет-нет, я не придираюсь, я правду вспоминаю. Плохо она с людьми простилась. Не к добру это. Как известно — хочешь счастья в будущем, «закрой» все долги прошлого. А у нее перед этими людьми громадный долг был. Они столько слов, эмоций, времени ей посвятили…
Я ворчала внутри, критиковала, заставляла одуматься, а она все шла — наперерез всем рельсам, по самым пыльным местам, рассчитывая поскорее выбраться из этого отстойника и добраться до нормальной привокзальной площади. Шла и… улыбалась счастливо, совершенно меня не слушая.
Чему улыбаешься? Чему радуешься? Нет, реальное появление Димки, это, безусловно, хорошо. Оно дало Марине шанс вновь обрести внутренний стержень. Поверить в собственную исключительность, в то, что ее фантазии на самом деле многого стоят. Хорошо, но… Страшно-то как! Ведь все основы мира к чертям летят от таких внезапных явлений. Ведь теперь совершенно неизвестно что произойти может… Но Марина моя — бесстрашная. Еще в детстве, когда все появления страшного монстра из черноты подкроватья с ужасом ждут, она ждала — с жадной завороженностью. «Я с ним подружусь! «У Кати щенок, а у меня — домашний страшный монстр будет», — думала. Напророчила. Вот и явилось оно ей. Теперь не отвертишься.
Явилось, помогло утвердиться в своих чаяниях, наполнило… Смешно, конечно, но ведь и впрямь наполнило спокойствием. Гармонией одарило, долгожданной, всеми выискиваемой… Только странная у нее эта гармония. Гармония, граничащая с помешательством.
— Эй, долго сидеть будете? Гражданочка, приехали уже, освобождаем помещение! — дородная проводница распахнула дверь купе и с негодованием принялась мести пол.
— Погодите, не пылите, дайте выйду… — скулю, ощущая себя абсолютно потерянной.
Это когда ж все собраться и выйти успели? Это когда ж все приехали? Как же я не углядела-то? Как пропустила? А ты, Димка, хорош! Что ж не предупредил! Написал бы, что ли, мол, приехали… Или б хоть мысленно растолкал.
Ведь не спала же… Ох, как жить, что делать? Чутко сплю, но крепко думаю… Впору по каждому поводу на сотовом будильник заводить…
Чутко отреагировав на мое мысленное обращение, сотовый начинает надрывно пищать. И когда я такой противный звонок выставить успела?
— Ты что, не приехала? — спрашивает трубка голосом Свинтуса.
Вот это да! Вот это сюрприз! Выходит, не забыл меня, выходит, есть еще те, кому я нужна в этом мире!
— Приехала, родной мой, давно приехала! — кричу, что есть сил. — Только из вагона выйти забыла. Ох, не представляешь, как ты мне сейчас нужен. Дуй ко мне, если можешь, я скоро буду…
Мысленно прикидываю, что как раз за то время, что Свинтус с работы доедет до моей коммуналки, я успею приехать домой и привести себя в надлежащий вид вернувшейся из экзотического путешествия, всеми признанной актрисы.
Да, Димка, да. Не скули, как Маяковский на кухне, пока Лиля Брик с мужем любовью занимаются… В конце концов, я тебе ничего не обещала. Это ты мне обещал, а потом умер, предварительно нашу связь превратив в чисто дружескую… Интересно, отчего Артура ты не смущаешься, а от появления Свинтуса на истерики переходишь? Почему это? С Артуром я тоже чуть было во все тяжкие не ударилась когда-то. Ну, тогда, давно, окгда работали еще вместе. Если бы чуть-чуть в другом месте — так может и ударилась бы… А… Свинтус изначально тебе соперником казался. Еще тогда, при твоей жизни… Ну так, когда это было? Кто мы были тогда, и кто ныне? Я, знаешь, с наличием Ринки тогда тоже не стала бы мириться. А сейчас, пусть хоть сто их у тебя там загробных будет, ничуть не расстроюсь. Потому что связь у нас с тобой сейчас иная — крепче, важнее, искренне. Понимаешь, ты?
— Ты с кем там разговариваешь? — недоумевает Свинтус в телефоне. Ой! А я его, что ль не выключила?
— Да есть тут один, расскажу при встрече.
— Слушай, я с работы всего на час ушел. Если ты не на вокзале, на фига просила тебя встречать? Я тут, как идиот, перед вагоном торчу…
— Правда? — попросту не верю своим ушам. Выглядываю в окно, и не верю теперь уже глазам. В длинном, как обычно, измятом, светлом плаще — сколько лет прошу его выбросить или гладить научиться, а Свинтус все огрызается, — спрятав короткостриженную — это уже что-то новенькое! — голову куда-то за воротник, возвышается над опустевшим перроном мой родной, мой привычный и нужный Свинтус. — Сейчас буду, не уходи никуда!
— Гражданка, слышите?! — проводница, привыкшая к неповиновению пассажиров, заранее сердится. — Тут вам не переговорный пункт! Освобождайте полку-то! Знаю я вашего брата, сейчас собираться начнете, насорите мне тут.
Прерываю, наконец, связь, обрубаю надежды привести себя в порядок. Ничего, и такая сгожусь. Все нужные формы пока, слава тренировочному залу, при мне, а экстравагантность с неотразимостью можно и поведением воспроизвести.
— Конечно, конечно, — улыбаюсь примирительно. С недавних пор профессию проводника уважаю, как одну из самых тяжелых и неблагодарных. Потому в мгновение ока соскакиваю с полки, стаскиваю постель, хватаю сумку, — Уже исчезла! — заверяю. — Спасибо за первоклассное обслуживание.
— Ишь, хамит еще. Много вас таких, на всех первоклассного обслуживания не напасешься. За первоклассным, вон, в СВ садитесь… — бубнит проводница, постепенно становясь мне не слышимой и не интересной.
