И вдруг меня осенило: а может, и хорошо, что всему этому пришел конец? Теперь я начну жить нормально. А она? Эх, глупенькая! Да этот Джези и плюнуть на нее не захочет.
Но, с другой стороны, смогу ли я без нее жить… Сам не знаю, как, когда и зачем я очутился на Кристофер-стрит. Может, и тебе случалось когда-нибудь вот так идти или бежать в полубезумном состоянии. Я проталкивался сквозь толпу благоухающих мужчин в футболках или кожаных куртках. Они улыбались, обнимались, громко разговаривали, смеялись, я подумал, что все куда-нибудь идут: ужинать, выпивать, в кино, в постель. А я? А со мной что?
Я — один!
Я смотрел на себя в подсвеченных кровавым светом витринах, и вдруг что-то меня подтолкнуло: я вошел в первый попавшийся секс-шоп. Там было полно народу, стало быть, дела шли хорошо. Я пролез без очереди и принялся кидать в сумку что ни попадя. Меня чуть не побили — и побили бы, если б не мой акцент: я всегда, когда волнуюсь, говорю с заметным акцентом. Какой-то верзила крикнул: «Это немец, они вечно спешат на войну». — И все рассмеялись.
Пошел дождь. Не закапал — хлынул. Все, кроме меня, попрятались, я же засунул сумку с покупками под пиджак и зашагал, время от времени припуская бегом. Пустая улица. Навстречу — двое чернокожих парней в кроссовках и куртках с капюшонами. Выглядят угрожающе; в другой раз на пустой улице я бы испугался, но они посмотрели на меня и перешли на другую сторону. Должно быть, вид у меня был безумный, да я и чувствовал себя так.
Ты никогда не бывал в нашем лофте, так что я тебе расскажу. В общих чертах. Кровать типа king size, то есть фактически на четверых. Якобы экологическая, деревянная, но спереди и сзади медная решетка: витой растительный орнамент — и два посеребренных столбика, увенчанных львиными головами. Маша лежала с краю, занимая очень мало места. Съежилась и казалась еще худее, чем на самом деле. Подарок не распаковала. А уже сама коробочка была произведением искусства: пурпурно-черная, продолговатая, выстланная атласом, с крошечным золотым замочком — маленький шедевр.
Тогда я вывалил на кровать все, что купил. Много разного, не стану перечислять. Хватал все подряд, как ребенок в магазине игрушек. Не зная даже, для чего большинство этих вещей служит. А она хоть бы заплакала, попыталась что-то объяснить! — нет, ничего, чужой человек.
Помнишь, Януш, в какой-то из его книг есть отвратительная сцена, одна из многих, впрочем: женщина, потаскуха, которую он выдал за богатого, посмела его ослушаться, и он заманил ее куда-то, всадил парализующий укол и нанял троих грязных, в чирьях, бродяг, чтобы они ее на его глазах отшворили, а сам смотрел и фотографировал. Кажется, это было в «Кокпите»… а потом он ее облучил. Редкостное дерьмо. Но я не знал, что делать, и только тряс наручниками.
Она смотрела сочувственно — так смотрят на собаку, сбитую машиной, или кошку, у которой отгрызли хвост. Насквозь меня видела, читала, словно по нотам, какой я ничтожный и подлый. Из полубога я мгновенно превратился в попрошайку. Господи, как же это противно — молить о жалости и любви. И тут меня обуяли ненависть, обида и зависть — так сказать, русская тройка. Я сел в эту упряжку и почувствовал себя сильным. Вошел в Машу. Мой психотерапевт интерпретировал это однозначно: стремление стереть следы Джези и снова стать хозяином территории. Но попытка оказалась неудачной.
Я кончил; она по-прежнему лежала не шевелясь. Я выбросил в мусорную корзину всю эту гадость. Упал перед ней на колени и расплакался. Клянусь, Януш, я искренне плакал. Надеялся, что она меня поймет, обнимет, погладит по голове. И все было бы спасено. Мы бы простили друг друга… но она не дрогнула, лежала неподвижно, как выпотрошенная кукла. Я приподнял ее руку, стал целовать. Рука упала. Поцеловал пальцы на ногах, они были ледяные, и тогда я опомнился и испугался. Вызвал «скорую». Ну, что скажешь? Как тебе такая сцена?
Профессор этот в больнице смотрел на меня, как на слизняка, а Маша, когда я ее навещал, закрывала глаза. Меня просили не приходить, мол, ей вредно, но я имел право.
Джези я звонил много раз, в конце концов он взял трубку. Я сказал, что Маша в больнице, ноль реакции, я добавил, что из-за него. Он сказал, что я несу вздор. Я стал орать в трубку — он рассмеялся. Признался: да, она пришла в мастерскую, фактически вломилась, помочь ему хотела — неведомо как; они поговорили, и она ушла. У него на нее не было ни времени, ни охоты, он чуть ли не силком ее выставил, и его не интересует, куда она девалась, точка. А неприятностей у него и своих хватает.
Я сказал, что знаю, читал, — не мог отказать себе в удовольствии. Он добавил, что поговорит с Джоди — тут я впервые услышал это имя. Какая Джоди? Почему Джоди? Он положил трубку и больше ни разу не ответил на мои звонки. Я ему тогда не поверил и сейчас не верю. Должно было быть так, как мы придумали и как это вошло в фильм, правда же? Та сцена в мастерской. Только так и не иначе. К сожалению. Я уверен.
Мне очень хотелось, чтобы Маша увидела эту сцену. Я наблюдал за ней в кинотеатре, она посмотрела — и ничего, даже не дрогнула.
Кстати, Джоди эта первая мне позвонила. Заявила, что все знает, так и сказала: «все знаю», — глупая баба, что она там может знать, если даже я ничего не знаю. Сообщила, что Маше лучше, но вообще дело плохо, Маша не желает меня видеть, требует развода и чтоб я платил. Я сказал, что предпочел бы это услышать от самой Маши, как-никак я ее муж, это уже ни в какие ворота не лезет, черт побери!
Я пришел в больницу, Маша закрыла глаза, а Джоди говорила за нее. Бедная Маша. Бледненькая такая, худенькая, волосы на подушке как неживые. Со мной вообще не разговаривала. Виноватой себя чувствовала или не могла простить? Как думаешь?
Выйдя из больницы, она поселилась у Джоди. Пожалуй, зря она со мной так, тебе не кажется? Потом были адвокаты, раздел имущества и тому подобное. Тут проблем не возникло. Этим занялся Руперт, облапошил ее так, как только он один умеет. До нитки норовил обокрасть, пришлось мне ее защищать. Ну а я как был один, так и остался. Только кое-что о себе узнал. Но стоило ли?
А ведь могло быть чудесно. Я все обдумал, а она мою конструкцию разрушила. Операция бы прошла успешно, Маша была бы здорова, выставка имела успех, не сомневаюсь. Она перестала бы думать о Косте, о Москве, познакомилась с прекрасными людьми, в сто раз более великими и талантливыми, чем этот псих, который нас обоих угробил. А потом и себя. Как думаешь, спала она все-таки с ним или нет?
Эта ее копия, Ирина, охотно легла со мной в постель и даже согласилась все это выслушать. Встала на мою сторону, я за это дал ей тот самый браслет и предложил, ты обхохочешься, выйти за меня замуж. Явный идиотизм. Она отказалась, объяснила, что замуж выйдет только по любви. Не лишена чувства юмора. Уехала с этим сербом, который пообещал ей роль жены охранника Милошевича. Ну и видишь, ты тоже все это выслушал в некотором смысле задаром, если, конечно, дочитал до конца.
Всего доброго!
Твой Клаус Вернер
P.S. Как ты думаешь, я наполовину русский?
См.: Гловацкий Я. Из головы / Перев. И. Подчищаевой. М.: Новое литературное обозрение, 2008.
Metro-Goldwyn-Mayer — американская медиакомпания, специализирующаяся на производстве и прокате кино- и видеопродукции. (Здесь и далее — прим. перев.)
Американские авиалинии — такого в воздухе еще не видели (англ.).
Вас беспокоят из Йельского университета, с кафедры литературы. Мы бы хотели вас пригласить… (англ.).
Джези, твою мать, кончай свои долбаные шуточки, не то пожалеешь (англ.).
Это институт иудаики имени Спертуса… (англ.).
Воскресное приложение к «New York Times».
Песня из фильма «Шпион в маске» (1933 г.; музыка Генрика Варса, слова Юлиана Тувима; в том же году эту песню, написав к ней русский текст, включил в свой репертуар Петр Лещенко); исполняет песню знаменитая эстрадная певица Ханка Ордонувна.
Эрвин Пискатор (1893–1966) — крупный немецкий театральный режиссер, один из создателей политического театра, коммунист.
Майкл Рубенс Блумберг (р. 1942) — бизнесмен, мэр Нью-Йорка.
Приветствие мира — обряд, совершаемый во время евхаристической литургии: после молитвы «Отче наш» и перед причащением прихожане, глядя друг другу в глаза, обмениваются рукопожатием в знак мира и любви.
