– Здравствуйте. Говорит Пэл Далтон, менеджер учебного центра…
– Здравствуйте, мистер Далтон. Меня зовут Мэри Пиледжи…
– Прошу прощения…
– За что? Вы в чем-то провинились?
– Простите, я хотел сказать «Прошу прощения, повторите вашу фамилию». Я не расслышал.
– А-а, ясно. Мэри Пиледжи.
– Э-э… А нельзя ли по буквам?
– Разумеется. Неужто я собственную фамилию по буквам не смогу произнести?
– Да, конечно. Простите. Не могли бы вы… Произнесите вашу фамилию по буквам, пожалуйста.
– П – И – Л – Е – Д – Ж – И.
– Спасибо. Итальянская?
– Да.
– Полагаю, вы – иностранная студентка?
– Нет. Я из «Новостей».
«Новости» – местная газетенка. Я никогда ее не читаю, хотя она не поганее любой другой местной газетенки, забитой под завязку саморекламой мелких компаний («Дерек Бромли, крайний слева, получает премию лучшего работника месяца из рук директора Джейн Набс»), письмами разъяренных учителей-пенсионеров, требующих от местного совета отремонтировать, наконец, дождевые стоки, и групповыми фотками школьников, членов клуба, бывших сокурсников и т. п., чтобы все, кто на фотофафии, и все, кто их знают, обязательно купили газету. Однако проблема заключалась не в моем отсутствии интереса к местной газете, но в общеизвестном факте: «Новости» проводили политику остракизма по отношению к университету. Трудно сказать, с чего все началось. Наверное, газета должна иметь хоть какой-то объект ненависти, иначе у нее не будет собственного лица. Порочить местных жителей не годится – покупать перестанут. Вот и получается, что ненавидеть университет и местный совет – самое оно, ведь даже работники этих учреждений пышут к ним ненавистью.
– Вы – репортер «Новостей»?
– Нет, только собираю материалы. Я хотела расспросить вас о строительстве нового корпуса. Оно ведь уже идет полным ходом, не так ли?
– Да.
– Без происшествий?
– Каких еще происшествий?
– Ну, всяких разных…
– Да, я упал в яму, ну и что? Вряд ли это заслуживает внимания прессы.
– Вы упали в яму?
– Ну да. Я бежал, заслоняя лицо от дождя детским зонтиком… Короче, это неважно. Не пишите об этом.
– Значит, помимо вашего падения в яму все идет хорошо? Никаких препятствий, находок, ничего такого?
– Нет. Скука одна. Совершенно ничего интересного.
– Ну хорошо, большое спасибо.
– Не за что.
– До свиданья.
– Чао, – с выражением произнес я.
– Что вы сказали?
– Ничего. До свиданья.
Стоило положить трубку, как телефон немедленно зазвонил снова. На проводе была секретарша Джорджа Джонса.
– Слушай, кишки просто узлом закручивает. Никакой мочи нет. Не надо было пить красное, знал ведь, что красное мне не в жилу. Чтоб я еще раз… – Джордж откинулся назад и протяжно, раскатисто отрыгнул. – О-ох, полегчало.
В данный момент находиться в кабинете Джорджа и слушать, как он рыгает, было предпочтительнее, чем сидеть в приемной. Потому что, когда я проходил через приемную, мне со стула улыбнулась Карен Роубон – женщина, находиться рядом с которой казалось мне ужаснее, чем рядом с каким-нибудь средневековым валлийцем, справляющим все физиологические нужды одновременно.
– Короче. Пэл, ч-черт, не успели мы тебя назначить муцем, как ты залез на стол и покрыл матом библиотекарей. Не мог подождать пару дней? Для видимости хотя бы.
– Да уж… Извините, Джордж. Боюсь, у меня от усталости совсем мозги набекрень съехали, и кофеина я тоже перебрал. А тут Карен подвернулась.
– Какова? Злобная мелкопузая вертишейка.
– Я как официальное лицо воздержусь от комментариев.
– Как ты уже догадался, она сразу побежала кляузничать Дэвиду Вульфу своему непосредственному начальнику, размечталась, что тебе сделают харакири, а потом нанижут твою голову на шест. Вульф, крючкотвор херов, все сделал по инструкции: подал письменную жалобу своему непосредственному начальнику – Кейту Хьюзу. Слава богу, сработал природный инстинкт Кейта не лезть ни в какие дела, и он «ввиду временного отсутствия Роуз Варчовски» (надо отдать ему должное, выпалил он эту фразу, не моргнув глазом) отфутболил жалобу мне. Я мариную эту дуру в приемной уже битый час. У меня и без ее визга башка раскалывается. (Я сочувственно кивнул.) Так вот, я сказал ей, что в последнее время ты пребываешь в постоянном стрессе, хотя ей, конечно, по фигу, и пообещал вызвать тебя и взгреть на полную катушку. Могу поспорить, она уссалась от радости, хоть трусы выжимай.
– Э-э… конечно.
– Я ее сейчас позову, прими измочаленный вид. Хнычь, извиняйся. Думаю, она на этом успокоится.
Джордж позвонил секретарше, в кабинет с торжествующим видом – «ну что, выкусил?» – вошла Карен.
– Карен, – произнес Джордж, – я поговорил с Пэлом о досадном происшествии и настоятельно напомнил ему о правилах поведения для менеджера учебного центра нашего университета. Он признал, что вел себя совершенно недопустимо. Верно, Пэл?
– О да.
– Раз уж его действия попали в поле зрения проректора по хозчасти, то впредь все решения касательно его карьеры будут передаваться мне на согласование. Вам все понятно, Пэл?
– У меня нет оправданий моему поступку. И вы, господин проректор, будете совершенно правы, если напомните мне о нем в случае необходимости, а уж я не забуду свой поступок, пока буду жив. Могу лишь принести, свои извинения, Карен. Простите мое непрофессиональное поведение. Простите за то, что расстроил вас, высказав вслух сомнения в ваших способностях и назвав ваши ляжки жирными.
– Вы не говорили, что у меня жирные ляжки.
– Не говорил? Ох… Извините, совсем запутался. Эмоции… – Я покрутил ладонями у висков, показывая, что эмоции замутили мой разум. – Главное, я искренне, очень искренне сожалею.
– Вам повезло, что Карен – зрелый человек, умеющий забывать обиды и сохранять профессиональное хладнокровие.
– Ну-у… э-э-э… – начала было Карен.
– Берите с нее пример, Пэл. Именно так должны вести себя наши сотрудники. Чтобы никакие личные проблемы не мешали работе университета. Спасибо, Карен. Спасибо за то, что вы подаете столь яркий пример для подражания.
– Э-э… ну хорошо. Надеюсь, ничего подобного больше не случится.
Встав с кресла, Джордж – сама любезность – проводил Карен до двери:
– Уверен, Пэл извлек хороший урок. А сейчас мне нужно кое-что с ним обсудить. Возвращайтесь на рабочее место и давайте постараемся забыть этот неприятный инцидент. Спасибо, что повели себя с таким достоинством. До свиданья. Если будут еще проблемы, обращайтесь прямо ко мне, договорились?
Джордж закрыл дверь за Карен, приветливо помахав на прощанье, и снова повернулся ко мне:
– Не удержался про ляжки ляпнуть, а?
– Извините.
– Ну да ладно. Есть рыбка покрупнее. Тут «Новости» вздумали порыться в моем дерьме.
– Точно? Мне только что от них звонили.
– Вот черт. Что им нужно?
– Толком не сказали. Спрашивали, нормально ли идут строительные работы.
– А ты что ответил?
– Нормально, мол.
– Хорошо. Значит, удочки закидывают. Если еще раз позвонят, отправь их в отдел маркетинга, пусть с ними Назим разбирается. Сам с комментариями не лезь.
– Чего они звонят, кстати? Со стройкой ведь все в порядке, верно?
– В порядке? Какое там. Тела нашли. Актон их вывез.
– Вы сказали «тела»?
– Да, тела, не бери в голову.
– Вы опять сказали «тела».
Распластавшись в кресле, Джордж с досадой вздохнул, намекая, что требовать от него объяснений, когда у него похмелье, – эгоистично.
– Тела давно минувших дней, Пэл. До тебя ведь доходили слухи, будто стройка ведется аккурат на кладбище? Мы получили разрешение от местного совета при том условии, что кладбища здесь нет. Оказалось, есть. Не повезло. Но не останавливать же работы из-за тройки-другой покойников. Простои пойдут, расходы, гребаные археологи начнут рыться. Не хватало только, чтобы в университете ученые завелись. Остается один выход – молчать в тряпочку, пока Билл Актон потихоньку вывозит тела. Может, его люди в пабе проболтались, не знаю, однако «Новости», видимо, что-то пронюхали. Доказать они ничего не докажут, если мы будем держать язык за зубами.
– Но это… гм… наверное, неправильно? Ведь захоронение, видимо, древнее…
– Ты что, друид?
– Нет, неправильно в научном смысле или там в культурном. Историческая находка как бы пропадает.
– Спустись на землю, Пэл. Человеческая история насчитывает каких-нибудь пять тысяч лет, а мы уже сейчас не справляемся. И заметь, первые пять тысячелетий текли очень медленно. За весь седьмой век случилось от силы два или три важных события. В каждом следующем веке событий прибавлялось, время бежало все быстрее. Пять тысяч лет – тьфу! Говорят, Солнце спалит Землю на фиг, но случится это только через миллиард лет. Так что всякой истории у нас еще будет столько, что мало не покажется, ясно?
