Дементьев, бедный, готов был сгореть от стыда…
А Маша сходила во двор, принесла воды. Налила в таз, позвала Вероничку: «Пока что умойся, красавица», растопила печь: «Вот и старухи на что-нибудь пригодились». Вероничка умылась. «Извинись перед мужем». — «Ну уж, нет!» «Извинись, говорю. Ты офицера обидела». И она, представь, извинилась…
— Эх, как хотел бы я, чтобы все они жили в новых отличных домах! Ведь все эти ссоры добра не приносят. Отражаются и на службе, — вздохнул Сергей Иванович. — Хочу, чтобы все были счастливы…
Он устал. Не хочется включать радио, не хочется смотреть телевизор. Раньше такого с ним не случалось.
Годы… или здоровье? Раньше никогда не болел. Решил, что у него железное сердце. Но в последнее время иногда возникала тупая боль. В руке, от плеча до локтя.
Вскоре она исчезала, и он забывал о ней. Но стоило ему поволноваться и становилось трудно дышать. Боль возникала и под левой лопаткой. На днях он с трудом добрался до своего кабинета и рухнул на стул. Хорошо, что окна были раскрыты настежь. Широко раскрытым ртом он жадно ловил морской ветерок. Старался дышать полной грудью и чувствовал, что воздуха ему не хватает…
Сколько он так сидел, не помнит… Боль утихла. Дышать стало легче.
— Сережа, ты хочешь лечь? — спрашивает жена.
— Да, хочу.
— А чай будешь пить?
— Пожалуй, не буду.
Сергей Иванович ложится. Жена прибирает в столовой. Рано утром он пойдет на свои корабли. В субботу придет из училища Сева.
— Сережа, ты спишь?
— Нет, а что?
— Сырин будет читать в библиотеке свои мемуары.
— Сырин?
— Да. Я хочу сказать своему начальнику, кто такой Сырин…
— Не говори. Пусть читает.
— Ты придешь?
— Может быть.
— Стоит ли?
— Надо послушать. Он кто, полковник в запасе?
— Да.
— Ну, что ж! Интересно.
Он спит. Ольга Захаровна знает: его годы уже на исходе. Неизбежна отставка. Другие к ней приближаются с радостью. Отслужили свое, пора отдохнуть. Сергей не таков. Он не терпит слова «отставка». Он любит свою профессию моряка. Свое море. Свои корабли.
Вечер, посвященный неизданным мемуарам Никодима Львовича Сырина, не собрал многочисленных слушателей. Сам Сырин сидел во главе стола, а возле него юлил маленький человечек, похожий на запятую. Он непрестанно что-то нашептывал Сырину. Сырин был в сером просторном костюме, его редкие волосы были приглажены и блестели от изобилия бриолина. Чисто выбритое лицо лоснилось, на нем сидели неприятно вдруг вспыхивающие глаза, способные насквозь просверлить человека. Чемто он был похож на хорька.
Вечер открыл знаток литературы, энтузиаст библиотечного дела, патриот Черноморского флота Александр Платонович Кунцев. Очень немолодой, почти старик, хлопотливый, уютный, с близорукими глазками и черепом, начисто выбритым, Александр Платонович объявил, что сегодня товарищ Сырин, полковник в запасе, выносит на суд черноморцев-читателей еще не напечатанные (видите, какая нам оказана честь!) свои мемуары о днях далеких и тем самым чрезвычайно интересных для молодежи, ибо воспоминания участника великих боев всегда для нас ценны, они вдохновляют молодежь нашу, не знающую войны, на подвиги в мирное время. Но и старшему поколению приятно будет вновь окунуться в прошлое, пережитое, вспомнить то, чем все они жили в то незабываемое и великое время…
Ушки у Александра Шгатоновича покраснели и как-то вдруг оттопырились, глазки слегка заслезились, и он вытер их чистым платком. И обернулся к Сырину:
— Мы благодарим вас, Никодим Львович, за то, что вы приехали из Симферополя. Мы вас внимательно выслушаем и выскажем вам свое нелицеприятное мнение.
— Я должен предупредить… гм, гм… — откашлялся Сырин, — что труд этот трудоемкий и, конечно, было легче командовать, драться насмерть с фашистами, чем писать, но, как говорится, и не боги горшки обжигают. Вот и я попробовал… гм, гм… написать то, что пережил… А впрочем, мы лучше приступим… гм, гм… Напоминаю, — сказал он железным голосом, — что рукопись издательством принята и одобрена. Пишу я лучше, — хихикнул он, а читаю хуже, а посему попросим товарища Белахова, указавшего мне редакционным своим карандашом на промахи некоторые мои… Мы не будем отнимать ваше драгоценное время. Слишком много часов бы понадобилось, чтобы ознакомить вас со всем трудом полностью, поэтому прочтем лишь часть его… об участии моем в великих черноморских боях… Рудольф, читай…
Человечек, похожий на запятую, опять пошептавшись с Сыриным, раскрыл рукопись на заложенной заранее странице и начал читать.
Читал он скороговоркой, словно торопясь, как бы не истекло отведенное ему время. Сырин впивался взглядом в каждого из немногочисленных слушателей. Он явно смешался, когда увидел Сергея Ивановича. Но потом успокоился и, довольно покачивая головой и даже слегка улыбаясь, продолжал слушать монотонное чтение Белахова.
Он вспоминал в своих мемуарах, как незадолго до Великой Отечественной войны пришел на дивизион катеров, где люди были распущенны и не готовы к грядущей войне, командиры катеров молоды и вовсе не опытны. Пришлось ночей не спать, готовя их к неизбежным боям. Автор был глубоко убежден, что, невзирая на пакт, заключенный с Германией, Гитлер накинется на нас не сегодня, так завтра. И он давал молодым командирам задание — ходить в шторм с двойной нагрузкой топлива и торпед на далекие расстояния. И когда началась война и в севастопольские бухты посыпались мины, молодые командиры по указанию Сырина вышли прочесывать бухты. И на флагманском катере, рискуя жизнью, шел в опасную, а может быть, и в смертельную операцию и он, Сырин. Дальше, немного отвлекшись от руководящей роли своей, Сырин рассказывал о геройских подвигах черноморцев. Прочесть об этом можно нынче в любой хрестоматии. Мемуары были написаны бойко и хлестко, тем газетным языком с красотами стиля, каким пишут начинающие журналисты.
Много прочел Бялахов в тот вечер. Даже о гибели «моего друга и ученика Гущина», хотя в это время Сырин давно уже был совсем в другом месте и на интендантской должности. (Впрочем, для того чтобы описать гибель Гущина, нужно было лишь полистать запыленные комплекты «Красного черноморца».)
Наконец чтение было закончено. Сырин с чувством пил воду, опорожняя стоявший перед ним пузатый графин.
Александр Платонович, очень довольный, предложил:
— Поблагодарим товарищей Сырина и Белахова за доставленное нам удовольствие и выскажем наше удовлетворение новым ценным вкладом в мемуарную литературу. Такие воспоминания нужны нам, и особенно молодому нашему поколению.
Потом он предложил высказаться. Встал красавец старшина с серьезным и умным лицом и сказал, что сегодняшний вечер он запомнит надолго. Еще бы! Он узнал много нового и неизвестного о героях-черноморцах, о тех, кто отдал за Родину жизнь, и о тех, кому посчастливилось дожить до наших дней, как товарищу Сырину.
Сырин сиял. Он сжал одну руку другой и потряс ими.
Еще один матрос, сильно смущаясь, сказал, что он был счастлив не только услышать воспоминания, но и увидеть героя войны. «А то, когда книжки читаешь, не видишь ведь автора».
Сырин ему добродушно похлопал. Оба — и старшина, и матрос — потихоньку ушли. Вечер затянулся, а у них истекал срок увольнения.
Из-за стола в конце зала встал моржеобразный полковник в отставке Скворцов.
— Я тоже пишу мемуары, мне есть о чем рассказать молодежи. И я знаю многих из тех, кого вы описываете.
Но мне думается, вы сами играли в те дни не ту роль, которую себе нынче приписываете. Тем людям, погибшим геройски, о которых вы пишете, по-моему, нечему было учиться у вас. А вот вы у них многому могли поучиться.
Прежде всего честности, которой вы не обладали, да и не обладаете и сейчас. Недобросовестный труд ваш не достоин опубликования…
— Ну, уж это решать, я полагаю, не вам… — огрызнулся Сырин.
— Возможно, — охотно согласился Скворцов. — Я выражаю свое личное мнение. Быть может, к нему и прислушаются…
— Сомневаюсь!
— Пожалуйста, — добродушно отозвался Скворцов.
Тогда взял слово Сергей Иванович. Волнуясь, он все же очень спокойно сказал:
— Мемуары должны быть прежде всего добросовестными и честными. Если же автор взялся за перо, чтобы выпятить свое, никому не известное имя, присвоить славу погибших, которые не могут подняться и сказать ему:
«Лжешь!» — грош такому мемуаристу цена… Я умышленно обманул сегодня одного человека. Сказал, что Сырин читать мемуары не будет, ибо мог разыграться скандал. Он человек нервный, горячий. Я говорю о Васо Сухишвили.
— Вы забываетесь! — побагровел Сырин.
— Нет, просто я многое помню. В мемуарах вы лжете, что были Гущину и Васо чуть ли не другом… А вы сбежали, оставив товарищей в трудную минуту. Помните?
