Наутро он отправился в путь спозаранку. Солнце сияло с безоблачных высот, и день был яркий и чистый, не то что его душевный пейзаж. Та шалая решимость, с которой он покинул Лондон, сникла и сникала все больше с каждой милей на запад. Лес придвинулся к дороге, и Френсик чуть не повернул назад прежде выцветшего указателя ДО БИБЛИОПОЛИСА 15 МИЛЬ. Но понюшка табаку и мысль о том, что будет, если воскресший Пипер не уймется, придали ему храбрости. Френсик свернул направо по лесной грунтовой дороге, стараясь не глядеть на черные лужи и на деревья, полузадушенные лианами. И точно как у Пипера несколько месяцев назад, у него посветлело на душе, когда дорога пошла лугами, мимо скотины, пасшейся в высокой траве. Однако же заброшенные хижины угнетали его, и ленивые бурые струи Мертвечихи тоже не радовали. Наконец дорога свернула налево, и Френсик увидел за рекой Библиополис. Дорога распахнется, обещала девица в Зельме, но она здесь явно не бывала. Дорога, наоборот, уперлась в реку. Городок сгрудился у площади и стоял недвижим и неизменен с начала девятнадцатого столетия. И паром, который вскоре двинулся к нему усилиями старика, перебиравшего веревку, тоже явился откуда-то из глубины веков. Да, глубинка, подумал Френсик.
— Мне нужен некий Пипер, — сказал он паромщику.
— Так я и думал, — кивнул тот. — Многие приезжают его послушать. А не его — так преподобную Бэби.
— Послушать? — удивился Френсик. — Он что, проповедует?
— А как же. Учит божьему слову.
Френсик поднял брови. Пипер — проповедник? Это что-то новое.
— А где его найти? — спросил он.
— Он в Пеллагре.
— Болен пеллагрой? — обнадеженно заинтересовался Френсик.
— Да нет, в усадьбе, — старик показал на большой дом с высокими белыми колоннами. — Вон Пеллагра. Раньше там жили Стопсы, только все перемерли.
— Ничего удивительного, — сказал Френсик, окинув мыслью нехватку витаминов, глашатаев контроля рождаемости, обезьяний процесс и округ Йокнапатофа. Он вручил паромщику доллар и выехал подъездной аллейкой к открытым воротам: объявление по одну сторону гласило крупным курсивом: КАЛЛИГРАФИЧЕСКОЕ УЧИЛИЩЕ ПИПЕРА, по другую указующий перст направлял к ЦЕРКВИ ДАЛЬНЕГО УМЫСЛА. Френсик остановил машину, не в силах оторвать глаз от громадного перста. Церковь Дальнего Умысла? Ц-е-р-к-о-в-ь? Вне всяких сомнений, он достиг своей цели. Но что за религиозная мания одолела Пипера? Он припарковался возле других автомобилей у большого белого строения: балкон второго этажа выставлял над колоннадой витые чугунные перила. Френсик вылез из машины и взошел по ступеням к парадному. Дверь подалась. Френсик заглянул в вестибюль. На дверях слева было начертано «СКРИПТОРИЙ», а справа гулко доносился настоятельский голос. Френсик прошел по мраморным плитам и прислушался. Голос явственно пиперовский, но прежней неуверенности в нем как не бывало; появился скрежещущий напор. Все же голос был знакомый, как и слова.
— «И мы не должны (причем „долг“ в данном случае открыто подразумевает выдержанную целеустремленность и неуклонное соблюдение нравственных обязательств) позволять вводить себя в заблуждение кажущейся наивностью, столь часто приписываемой недалекими критиками малютке Нелл. Мы должны понять, что чувство, а нечувствительность диктует…»
Френсик отшатнулся от дверей. Он понял, откуда взялось евангелие у Церкви Дальнего Умысла. Пипер скандировал статью доктора Лаут «Должный подход к „Лавке древностей“». Даже религия у него с чужого плеча. Френсик уселся в кресло у стены, смиряя подступающий гнев. «Ну, захребетник», — пробормотал он и заодно послал проклятие доктору Лаут. Апофеоз этой страшной женщины, первопричины всех нынешних невзгод, происходил здесь, где только и читают что Библию. Френсик уже не гневался, а ярился. Библию, видите ли, читают! Библиополису понадобилась Библия! Вместо великолепной библейской прозы Пипер внедрял жалкий слог, путаные, неровные построения, пуританскую сухость доктора Лаут — лишь бы никто не получил радости ни от какого чтения! И кто внедрял — человечек, который и писать-то ни за что на свете… На секунду Френсику показалось, что он проник в сердцевину великого заговора против жизни. Да какой там заговор — просто паранойя. И Пипер сделался рьяным миссионером вовсе не потому, что был к этому призван. Псевдолитературная мутация превратила самого Френсика из начинающего романиста в шустрого литературного агента; она же с помощью «Нравственного романа» изничтожила тот несчастный талант, который, может статься, когда-то был у Пипера. А теперь он стал разносчиком словесной заразы. Когда голос перестал бубнить и слушатели гуськом проследовали к машинам, заразившись нравственной целеустремленностью, Френсик был уже в бешенстве.
Он пересек вестибюль и вошел в Храм Дальнего Умысла. Пипер прятал книгу с благоговением священника, прибирающего Тело Христово. Френсик выждал, стоя в дверях. Ради этого мига он и приехал. Пипер затворил шкаф и обернулся. Благоговение сползло с его лица.
— Это вы, — проговорил он.
— А кто же еще? — громко отчеканил Френсик, чтобы разогнать зловоние литературного святошества. — Вы ожидали явления Конрада?
— Что вам надо? — побледнел Пипер.
— Надо? — сказал Френсик, сел на скамью и взял понюшку табаку. — Да просто пора кончать идиотскую игру в прятки. — Он вытер нос малиновым платком.
Пипер поразмыслил и пошел к дверям.
— Здесь нельзя, — пробормотал он.
— Почему же? — спросил Френсик — Место не хуже всякого другого.
— Не поймете, — сказал Пипер и вышел. Френсик грубо просморкался и последовал за ним.
— Ишь ведь, такой мелкий вымогатель, и такие большие претензии, — заметил он, нагнав Пипера в вестибюле. — А уж сколько похабства про «Лавку древностей»…
— Это не похабство, — сказал Пипер, — и не смейте называть меня вымогателем. Вы это начали, и правда есть правда.
— Правда? — сказал Френсик с гадким смешком. — Если уж вы хотите правды, то получите ее. Затем я сюда и приехал. — Он показал на дверь, надписанную «СКРИПТОРИЙ». — А там что?
— Там я учу людей писать, — сказал Пипер.
Френсик посмотрел на него и снова рассмеялся.
— Шутник, — сказал он и растворил двери. Внутри были ряды парт, и на них — чернильницы. Стены увешаны образцами почерка, перед партами — доска. Френсик огляделся.
— Очаровательно. Скрипторий, значит. А Плагиатория нет?
— Чего нет? — не понял Пипер.
— Надо же где-то обучать списыванию. Или вы это прямо здесь? Ну да, уж учить, так всему заодно. Как это у вас поставлено? Каждому студенту по бестселлеру в зубы, а вы сдуваете у всех сразу?
— Вы гадко и грубо зубоскалите, — сказал Пипер. — Сам я пишу у себя в кабинете. А здесь я только учу, как писать — а не что.
— Ах, вот оно что. Учите — как? — Френсик поднял бутыль и встряхнул ее. Жирная слякоть мазнула стенки. — Чернила, я вижу, по-прежнему испаряете.
— Нужна соответственная густота, — сказал Пипер, но Френсик поставил бутылку и повернулся к дверям.
— А где же ваш пресловутый кабинет? — спросил он. Пипер медленно взошел по лестнице и отворил еще одну дверь. Френсик ступил внутрь. Стены обставлены стеллажами, и большой стол перед окном, выходящим на реку, над паромным причалом. Френсик окинул взглядом книги, все в кожаных переплетах. Диккенс, Конрад, Джеймс…
— Ветхий завет, — сказал он и снял с полки «Миддлмарч». Пипер выхватил у него книгу и поставил ее обратно.
— Это что, нынешний образец? — спросил Френсик.
— Это целый мир, это вселенная, недоступная вашему жалкому пониманию, — гневно сказал Пипер. Френсик пожал плечами. В словах Пипера было столько пафоса, что решимость его ослабела. Но Френсик взял себя в руки и повел дело грубее.
— Не худо вы тут устроились, — сказал он, усевшись и закинув ноги на стол. Позади него Пипер побелел от такого святотатства. — Куратор музея, присвоитель чужих романов и вымогатель чужих гонораров — а как насчет интимной жизни? — Он на всякий случай придвинул к себе разрезной нож. Надо бить наотмашь — а черт его знает, как Пипер отреагирует. — Пристроились к покойнице миссис Хатчмейер?
Сзади раздалось шипенье, и Френсик обернулся. Худое лицо Пипера словно еще осунулось, суженные в щелки глаза сверкали злобой. Френсик нащупал нож. Он побаивался, но отступать было поздно: слишком далеко зашел.
— Мое дело, конечно, сторона, — сказал он, отвечая взглядом на взгляд, — но ведь к мертвечинке у вас особое пристрастие. Сперва вы обдирали покойных авторов, потом потребовали из-за гроба два миллиона долларов и, уж само собой, не обошли вниманием и усопшую миссис…
— Не смейте так говорить! — вскрикнул Пипер пронзительно-яростным голосом.
— Почему же не сметь? — сказал Френсик. — И вообше исповедь — она, знаете, облегчает душу.
