— Как пожелаете, премьер-министр.
Они поднялись на ноги и обменялись торжественным рукопожатием.
— Рад, очень рад, — заявил Джеймс Хауден. И добавил уже неофициальным тоном:
— О вашем назначении генерал-губернатором будет объявлено в июне. А до тех пор по крайней мере вы останетесь в составе кабинета, ваше участие в предвыборной кампании вместе с нами будет иметь огромное значение.
Премьер-министр подводил итоги их беседы, не оставляя места для каких-либо неясностей по поводу того, о чем они договорились. Так что у Адриана Несбитсона не будет ни шансов бежать из правительства, ни возможности критиковать союзный акт. Нет, Несбитсон будет бороться на выборах заодно со всей партией — поддерживая ее, одобряя ее действия, разделяя за них всю ответственность…
Джеймс Хауден помолчал, ожидая возражений. Таковых не последовало.
Уже минуту-другую гул двигателей звучал по-другому. Лайнер начал плавное снижение, и снежный покров далеко под ними сменился бурыми и зелеными лоскутами земли. Телефонный аппарат мелодично звякнул, и премьер-министр поднял трубку.
Командир корабля Гэлбрейт объявил:
— Через десять минут совершим посадку в Вашингтоне, сэр. Меня просили передать вам, что президент находится на пути в аэропорт.
После взлета лайнера с премьер-министром на борту Брайан Ричардсон предложил Милли подвезти ее на своем “ягуаре”. На протяжении почти всего пути из аэропорта Аплэндс в Оттаву он хранил молчание, на лице застыло мрачное выражение, все тело было напряжено от злости. “Ягуар”, с которым он обычно обращался с нежной любовью, сейчас Брайан вел так, словно автомобиль был повинен в импровизированной пресс-конференции на взлетной полосе. Ему, может быть, даже более, чем другим, уже в эти минуты была видна неискренность и слабость заявления Джеймса Хаудена по поводу иммиграции и Анри Дюваля — каким оно появится в печати. “Хуже того, — раздраженно думал Ричардсон, — правительство в лице премьер-министра заняло позицию, с которой ему будет крайне трудно отступать”.
Милли раз-другой бросала искоса взгляды на своего спутника, но, понимая, что сейчас творится у него на душе, заговаривать не стала. Но уже почти у городской черты после одного особенно варварского поворота она дотронулась до рукава Ричардсона. Слова были не нужны.
Он сбросил скорость, обернулся к ней и неожиданно улыбнулся.
— Простите, Милли. Срываю злость.
— Да, я понимаю. — Вопросы репортеров в аэропорту также подействовали ей на нервы, особенно потому, что ей было известно, в какие невидимые тиски попал Джеймс Хауден.
— А я бы сейчас выпил рюмочку, — сказал Ричардсон. — Может, заглянем к вам?
— Давайте, — согласилась она.
Близился полдень, и Милли час-другой могла не возвращаться на службу. По мосту Данбэр они пересекли реку Ридо и повернули на запад по шоссе королевы Елизаветы в направлении города. Ярко светившее утром солнце спряталось в низких зловещих облаках, и день постепенно окрашивался в скучный серый цвет, сливаясь с унылой окраской каменных зданий. Ветер завывал резкими порывами, вздымая волны жидкой грязи, опавших листьев и клочков бумаги, свистел в сточных канавах и меж выросших за неделю снежных сугробов, сейчас оплывших безобразной слякотью, черной от сажи. Пешеходы спешили, пряча головы в поднятые воротники пальто, цепляясь за шляпы и держась поближе к стенам домов. Хотя в “ягуаре” было тепло, Милли пробирал озноб. Для нее наступило то время года, когда она не могла дождаться весны, а зиме, казалось, не будет конца.
Оставив “ягуар” на стоянке у дома, где жила Милли, они вместе поднялись на лифте в ее квартиру. Милли по привычке сразу же принялась смешивать коктейли. Брайан Ричардсон легко обнял ее за плечи и скользнул быстрым поцелуем по щеке. Какое-то мгновение он смотрел ей прямо в глаза, потом внезапно отвернулся. Его собственные чувства в этот момент напугали Брайана — словно он очутился в ином макрокосмосе, бескрайнем фантастическом просторе из сновидений… Нарочито деловитым тоном он предложил:
— Давайте-ка я займусь напитками. Бар — все же мужское дело.
Он взял у нее стаканы и плеснул в них джина, разрезал лимон и выжал по половинке в каждый стакан. Добавил кубики льда, ловко открыл бутылку тоника и точно поровну разлил ее содержимое. Все у него получалось просто и умело, и Милли подумала: “Как же чудесно делать даже такие нехитрые вещи вместе с тем, кто для тебя действительно что-то значит”.
Милли села на кушетку, отхлебнула из стакана и уютно откинула голову на подушки, наслаждаясь желанной роскошью отдыха среди рабочего дня. Ей казалось, что она сумела похитить у времени эти чудесные мгновения. Распрямляя тело, она протянула обтянутые тончайшим нейлоном ноги, сбросив туфли и скользя подошвами по ковру.
Ричардсон с замкнутым, насупленным лицом мерил шагами небольшую уютную гостиную, яростно тиская стакан в ладони.
— Ничего не понимаю, Милли, — вырвалось у него. — Я просто ничего не понимаю. Почему шеф ведет себя так, как никогда прежде? Почему он — подумать только! — вступается за Харви Уоррендера? Шеф же сам не верит в то, что творит, и сегодня все это видели. В чем же причина? Почему он так поступает? Почему? Почему?
— О Брайан, — взмолилась Милли, — забудем про все это хотя бы на минуту!
— Черта с два мы забудем! — отрывисто произнесенные слова выдавали бушевавший в нем гнев. — Мы, доложу я вам, просто тупоголовые идиоты. Ну чего нам там упираться и не пустить этого ублюдка с судна на берег? А ведь все это дело станет нарастать снежным комом и будет стоить нам поражения на выборах!
Ну и что, чуть было не произнесла Милли. Нет, так даже думать нельзя, она понимала это, да и сама Милли совсем недавно была встревожена не меньше Ричардсона. Но вдруг ей сразу опротивели все эти политические заботы: тактические ходы, маневрирование, мелкие счеты с противниками, самозваная уверенность в собственной правоте. И к чему это все сводилось в конечном итоге? То, что сегодня представляется кризисом, через неделю, через год станет недостойной внимания мелочью.
Через десять лет или через сто лет все эти жалкие цели и все эти люди, которые их так добивались, безвозвратно канут в безвестность. Люди, личности, а не политика — вот что имеет наивысшее значение и ценность. И не просто какие-то абстрактные люди, а вот они двое, они сами, Милли и Брайан…
— Брайан, — позвала Милли тихим ровным голосом, — иди скорее ко мне. Обними меня, Брайан, скорее. Шаги замерли. Наступила тишина.
— Только молчи, — прошептала Милли. Она закрыла глаза. Ей казалось, что это говорит не она, а чей-то чужой голос, вселившийся в ее тело. Так, верно, и случилось, потому что сама она никогда бы не смогла произнести слов, вырвавшихся у нее минуту назад. “Надо возразить этому чужому голосу, — мелькнула у нее мысль, — опровергнуть все, что он произнес, стать снова самой собой…”. Но побороть охватившей ее сладостной, истомы Милли не смогла.
Она услышала звяканье поставленного стакана, шорох задергиваемых штор, тихие шаги, и Брайан оказался рядом с ней. Руки их переплелись в жарком объятии, жадно соприкоснулись губы, тела прильнули друг к другу.
— О Боже, Милли! — выдохнул он. Голос его дрожал. — Милли, я хочу тебя… Я люблю тебя, Милли.
В тишине квартиры едва слышно замурлыкал телефон. Брайан Ричардсон приподнялся на локте.
— Чертовски рад, что он не зазвонил десять минут назад, — пробормотал он.
Он ощущал потребность говорить — просто ради того, чтобы произносить какие-то слова, словно они могли защитить его в его собственной неуверенности.
— Давай не будем отвечать, — сказала Милли. Истомной вялости как не бывало. Ее охватило возбуждение и ожидание. Сегодня все было по-другому, чем в прошлый раз, совсем по-другому, не так, как ей вспоминалось…
Брайан Ричардсон поцеловал ее в лоб. Как же непохожа та Милли, которую знали за этими стенами, на ту Милли, какую он познал здесь, мелькнула у него мысль. Сейчас она выглядела сонной, волосы растрепаны, столько в ней теплоты…
— Нет, лучше я все же подойду, — решила Милли. Босиком она прошлепала к телефону. Звонили из офиса премьер-министра, одна из младших стенографисток.
— Я подумала, что мне следует позвонить вам, мисс Фридмэн. Пришло множество телеграмм. Начали поступать сегодня утром, и сейчас их уже семьдесят две. Все адресованы мистеру Хаудену. Милли взъерошила волосы.
— Что там в телефаммах? — спросила она.
— Все по поводу этого человека на судне, ну, того самого, кому иммиграционная служба не дает разрешения на въезд. В сегодняшних утренних выпусках газет о нем еще кое-что напечатано. Вы разве не видели?
— Видела, конечно, — ответила Милли. — Так что в телеграммах-то говорится?
— В разных выражениях, но в основном одно и то же, мисс Фридмэн. Что его нужно впустить и дать ему шанс. Мне подумалось, вам следует знать об этом.
