— Конечно, старина. А завтра подыщем тебе что-нибудь получше.
— Благодарю вас, мистер Мейли. Но мне и здесь хорошо. Эта комната чем-то напоминает комнатушку, в которой я жил в Испании в свою бытность послушником.
— Ладно-ладно, любое твое желание — закон. Ты ведь понимаешь, как мне хочется доставить тебе удовольствие, — расплылся в улыбке мистер Мейли и, замявшись, спросил: — Ну как, к восьми будешь готов?
Десмонд ответил ему сдержанной безразличной улыбкой, что отражало его теперешнее душевное состояние. К восьми часам он успел причесаться и умыться холодной водой, словом, был полностью готов. Он вышел из комнаты — внутренне собранный и абсолютно невозмутимый, но ему даже на миг не пришла в голову мысль помолиться об успехе предстоящего мероприятия; его совершенно не волновал гул толпы в обеденном зале, он дал себе зарок сохранять хладнокровие и не улыбаться, но использовать в полную силу свой чудесный дар, использовать его как горький ответ тем, кто так жестоко с ним обошелся.
Десмонд уже пел в «Хибернианз» более трех недель, когда с ним случилось нечто из ряда вон выходящее. Это произошло во время Весеннего фестиваля, ради которого в Дублин съезжаются сотни людей. От наплыва гостей у Мейли уже ум заходил за разум; и дело было даже не в необходимости разместить многочисленных влиятельных и состоятельных клиентов, каждый из которых требовал себе лучшие комнаты, а в резко возросшем спросе на Десмонда. Мистер Мейли расширил холл за счет двух соседних комнат и предусмотрительно ввел входную плату в размере двух гиней, благодаря чему деньги потекли рекой. Изменилось и отношение мистера Мейли к Десмонду, к которому управляющий теперь относился с огромным почтением.
— Десмонд, что еще для тебя сделать? Только скажи! Ты ведь, конечно, знаешь, что в конце сезона тебе будет выплачена солидная премия.
— Прекрасно, мистер Мейли. Вы ведь, конечно, тоже знаете, что в конце сезона я собираюсь вас покинуть.
— Боже правый, приятель! Ты не можешь так со мной поступить! Мы еще даже не на пике!
— И тем не менее я вас оставлю. Вы ведь помните условия нашего договора. Вы тогда совершенно определенно сказали: до конца Весеннего фестиваля.
— Но понимаешь, Десмонд…
— Не понимаю, мистер Мейли. А так как вы всегда говорили, что вы человек честный, ловлю вас на слове.
— Я буду платить тебе вдвойне и даже больше.
— Ответ «нет». Вы ведь не можете рассчитывать на то, что певец моего уровня будет петь без передышки. И еще, — понизил голос Десмонд, — у меня есть на то личные причины.
— Тогда возвращайся, дружище. Ты должен обязательно вернуться.
— Посмотрим, мистер Мейли. Поживем — увидим.
В тот вечер Десмонд превзошел самого себя. Он пел, отрешенно глядя в зал, и хотя, казалось, совершенно забыл о публике, прекрасно понимал, какую бурю восторга вызовет его пение. После выступления он столкнулся с Джо, который с трудом улучил момент в этой суете.
— Сэр, послушайте. Там в углу, у самой эстрады, сидит одна маленькая толстуха. Так вот, она велела мне попросить вас подойти к ней. — С этими словами Джо озабоченно вынул из кармана пятифунтовую банкноту. — Ну, пожалуйста, сэр! Ради меня. Она, конечно, далеко не красавица, но я готов поспорить на эту пятерку, что это какая-то важная шишка.
— Хорошо, Джо. В первый и последний раз. И только ради тебя.
Когда толпа немного рассосалась, Десмонд стремительно прошел через эстраду и приблизился к столику, на который указал Джо. Женщина, в точности соответствующая описанию Джо, сидела перед нетронутым стаканом виски с содовой. На ней было совершенно неподходящее для ее комплекции парижское платье с низким вырезом, из которого вываливалась жирная грудь.
Десмонд неприязненно смотрел на нее, молча ожидая, что она попросит автограф. Та в свою очередь тоже молча изучала Десмонда. Наконец с едва уловимым американским акцентом она произнесла:
— Значит, вы и есть тот самый молоденький священник Фицджеральд, которого выгнали за блуд.
— Как вам будет угодно, мадам, — с каменным лицом ответил Десмонд.
— Ну и как, понравилась интрижка на стороне?
— Чрезвычайно! — будто плюнув в собеседницу этим словом, ответил Десмонд.
— И сдается мне, вы еще немножечко и поете.
— Как вам будет угодно, мадам, — сказал Десмонд, и в разговоре повисла пауза.
— А что, вы так бережете свой зад, что не садитесь?
— Предпочитаю наслаждаться вашими прелестями стоя, мадам. Ну что, теперь, когда вы исчерпали свой запас остроумия, я могу идти? Но перед этим я вам прямо скажу: вы самая мерзкая, жирная, грязная, вульгарная и отталкивающая особа из всех, кого мне доводилось видеть.
Неожиданно дама разразилась гомерическим хохотом, а когда Десмонд уже повернулся уходить, ухватила его за фалду мясистой рукой с короткими толстыми пальцами, на одном из которых красовался бриллиант размером с грецкий орех, и насильно усадила на стул возле себя.
— Десмонд, погоди, не убегай! Кажется, ты мне нравишься, и даже очень. Я привыкла, что мне все угождают, врут, готовы пресмыкаться передо мной, лишь бы завоевать мое расположение, а потому даже приятно для разнообразия хоть раз в жизни услышать правду, — сказала она и, помолчав, спросила: — Ты, разумеется, знаешь, кто я такая?
— Не имею ни малейшего представления, мадам. Не знаю и знать не хочу.
— Я Беделия Бассет. Хорошо известная в Штатах как Делия Би. Ну что, слышал обо мне? — спросила она и, когда Десмонд отрицательно покачал головой, воскликнула: — Боже правый! Да ты просто какая-то деревенщина из глухомани! Неужто не знаешь, что я сотрудничаю с шестьюдесятью крупнейшими американскими газетами, ведущие режиссеры Голливуда трепещут в моем присутствии, звезды умоляют дать о них хороший отзыв, чтобы еще больше прославиться, и ужасно боятся меня разозлить, так как одного моего слова достаточно, чтобы отправить их на улицу торговать леденцами?
— Мадам, я ничего этого не знаю, и меня это не интересует. Если я и наслышан немного о вашем сказочном королевстве, то исключительно благодаря своему другу, моему единственному другу на всем белом свете. Когда-то он был врачом, а теперь это писатель Алек Шеннон. Он бывал в Голливуде и даже продал там для экранизации свои первые два романа.
— Алек Шеннон! Где-то я слышала это имя. Хотя в Голливуде писателей — как грязи. Тоже мне говна-пирога! Говоришь, единственный друг?
— Да. Кроме Большого Джо, здешнего официанта. Все остальные от меня отвернулись.
— А жена?
— Я ненавижу ее, — коротко отрезал Десмонд. — Ненавижу настолько же сильно, насколько люблю свою дочь. Которую, надеюсь, скоро увижу. Она у тетки жены, госпожи Донован, чье виски вы сейчас пьете.
— Бог ты мой, Десмонд! Я женщина бывалая, и все же ты меня удивил. У госпожи Донован, похоже, в руках миллионы, она дарит соборы, а ты зачем-то здесь…
— Поешь в пивной за пару десяток в неделю, — продолжил Десмонд и, помолчав, добавил: — Это мой собственный выбор. Мне уже на все наплевать. Хотя сейчас я как раз собираюсь покинуть мистера Мейли, чтобы съездить навестить свою малышку.
— Он тебя ни за что не отпустит. Ты для него что манна небесная. Если, конечно… Скажи, ты что-нибудь подписывал? — поинтересовалась Делия Би и, когда Десмонд покачал головой, страшно обрадовалась. — Слава богу. Это было бы не самым удачным началом. А теперь, Десмонд, слушай-ка меня внимательно. Мне редко кто нравится, но если уж нравится… я все для него сделаю. Вот что я тебе скажу. Здесь ты впустую тратишь время и свой талант. Исключительный талант! Я знаю, тебя обидели и тебе хочется зарыться в норку. Но с этим надо кончать. Завтра я уезжаю в западную часть страны, в маленькую деревушку, откуда, насколько я знаю, родом мои предки, но через неделю вернусь. А теперь можешь сделать мне маленькое одолжение до моего отъезда? Ладно, молчание знак согласия. Вечером я буду сидеть за этим же столиком. Кончай петь слюнявые ирландские песенки. Исполни что-нибудь значительное, классическое, оперную арию, например. Сделай это для меня, и я буду знать, что ты на моей стороне! Теперь иди обедать! А я пока посижу, черкну парочку телеграмм и допью тетушкино виски.
Похоже, эта странная маленькая женщина все же сумела задеть Десмонда за живое. Покончив с обедом, он понял, что должен непременно написать своему другу.
«Сегодня днем ко мне пристала одна весьма странная дама — жирная коротышка, разряженная в пух и прах и гордо именующая себя Беделией Бассет. Поверишь ли, она увлеклась мной, скорее даже не мной, а моими способностями. Она, наверно, шутит, но все же утверждает, будто знает тебя, хотя откровенно презирает всех авторов и характеризует их грязным непечатным словом. Как тебе известно, я бросаю свою работу здесь, в пивной. Изысканная и сытная еда, которой совершенно задаром кормил меня добрейший Мейли, снова поставила меня на ноги, и я собираюсь в Веве проведать свою ненаглядную малышку. Алек, я ее ужасно люблю, хотя ты наверняка сочтешь это очередным проявлением моей слабости. Где сейчас моя жена и что с ней, не знаю, да и знать не хочу. Мы расстались с ней навсегда, хотя не сомневаюсь, что она продолжает развлекаться в прежнем духе. Как ты смотришь на то, чтобы взять парочку выходных и съездить со мной в Веве? Мы так давно не виделись, и вообще, горный воздух тебе не повредит…»
