Наблюдая за дочерью, Эли понял, что без поэзии мир ограничен, а благодаря поэзии он разворачивается в безграничную вселенную. Если бы старик смог облечь свою мысль в слова, он бы объяснил дочери, что именно он чувствовал в тот момент. Но мысль эта была слишком мимолетна, она была новой, бессвязной. О чем думала эта женщина? Эли сопротивлялся желанию спросить ее, чтобы не заставлять лгать. Потому что жесты Марты не могли лгать, потому что она не осознавала, что плавная череда движений, превращающихся в единый жест, наилучшим образом отражала то, что происходит в ее душе. То были не машинальные движения, нет, они были бессознательны, но совершенны. Чтобы убедиться в этом, достаточно было понаблюдать за ней, а до этого Эли никогда не наблюдал за дочерью. Пришло время и ему нарушить молчание.
— Присядь ненадолго, — сказал он.
— Надо обед готовить, придут же голодные.
— Давай, посиди чуток!
— Хорошо, пять минуток.
Когда Марта уже собиралась сесть, раздался удар, похожий на отдаленный раскат грома.
— Похоже, будет гроза, — сказал Эли.
— Похоже на то, — ответила Марта.
Забастовщики покинули «Адмирал» на рассвете. Никто больше ничего не говорил. Все было сказано ночью, проработаны все возможные сценарии и варианты. Гоббо, Мартин и Лаз шли впереди. Линч брел позади. Когда они проходили по Джойс-Принсипаль, то услышали в нескольких кварталах собачий лай. Люди заволновались.
Лай становился все громче. Забастовщики только-только подошли к площади, как увидели, что с противоположной стороны к ним направляются люди Джойса. Их собаки были без намордников, и охранники изо всех сил сдерживали псов, натягивая поводки; люди и сами были похожи на нервных животных. Оружие лязгало и блестело в слабом свете раннего утра.
Эти два отряда старались избежать друг друга. Гоббо приказал своим остановиться перед статуей генерала. Он попросил приготовить инструменты, и музыканты начали играть праздничную мелодию под удивленными взглядами охранников, которые продолжали свой путь к электростанции. Вскоре с площади уже было не различить оружия, остались только инструменты; собак слышно не было, все заполнила музыка. Затем мелодия смолкла, и ее последние ноты еще некоторое время резвились, как птицы, перепрыгивающие перед сном с ветки на ветку. Забастовщики снова отправились в путь. Они вышли из города, проследовали вдоль водохранилища, миновали плотину и увидели внизу электростанцию, с ее тяжелыми проводами, свисающими, как растянутые скакалки; их тени прочерчивали длинные прямые коридоры, которые сужались, как разделительные линии на дне бассейна.
Дверь электростанции была широко открыта. Рабочие рассредоточились, как будто репетировали давно выученную хореографическую партию, только в замедленной съемке. Вокруг трех лидеров образовался круг. Снова заиграла музыка, но на этот раз она быстро стихла. Было слышно, как внутри лают собаки. Несколько забастовщиков встали у входа в два ряда, сделав таким образом коридор. Гоббо, Мартин и Лаз пошли друг за другом. Их похлопывали по плечу, поддерживали, призывали не уступать ни пади угнетателю. На них возлагали надежды.
Первым в помещение вошел Гоббо. Охранники расположились в коридоре на возвышении, как и накануне, только место, которое тогда занимал Джойс, было свободно.
— Где Джойс? — спросил Гоббо.
Одна из собак просунула голову под перила и оскалила пасть. Ее хозяин потянул собаку назад и огрел палкой по спине.
— Скоро будет, — ответил один из охранников.
— Не нравится мне, как это прозвучало; может, это ловушка, нужно уходить отсюда, — сказал Лаз, делая вид, что разворачивается.
Гоббо схватил его за руку.
— Стой на месте!
Почувствовав беспокойство, Мартин поднял глаза на охранника.
— Может быть, он боится и не придет,—сказал он.
Гоббо смотрел на Мартина как человек, который долгое время ставил на кого-то и наконец-то начал выигрывать.
— Он боится? Да ты рехнулся, деревенщина, — усмехнулся охранник.
— Меня зовут не деревенщина.
— Какая разница, как тебя зовут, вы все на одно лицо, люди из долины...
— Моя кровь такого же цвета, как и твоя.
— Это еще предстоит доказать, лучше не нарывайся, —- крикнул мужчина, поднимая пистолет.
Гоббо все еще держал Лаза за руку. Мартин оглядел коридор, ожидая, когда охранник опустит оружие.
— Переходите на нашу сторону, он больше не придет, — спокойно сказал он.
— Он прав, — подтвердил Гоббо, — если пойдете с нами, Джойс ничего не сможет сделать, и всем будет лучше. Иначе потом окажется поздно.
— Да не слушайте его! Нам на Джойса жаловаться нечего, — сказал охранник, теперь размахивая оружием, как солдат, готовый к бою.
Его воинственный жест не произвел никакого впечатления на остальных, впрочем, как и речь. Постепенно в охранников закрадывалось сомнение. Они помнили странную прогулку Джойса ночью, и то, что он не пришел на электростанцию, тоже казалось странным, ведь Джойс был очень пунктуальным человеком.
Время шло. Охранники стали беседовать, не обращая внимания на ругательства главного. Джойс сбежал? Может быть, его убили, как Дабла? Неужели их тоже скоро выследит неизвестный убийца? Без Джойса у руля они были не более чем наемниками без всяких обязательств. Возможно, пришло время присоединиться к рабочим и принять их идеалы, по крайней мере притвориться, что они это делают, чтобы спасти свои шкуры. Разговоры прекратились, и наступило долгое молчание. Один из охранников положил пистолет на перила и привязал собачий поводок к балясине. Затем он пошел вперед и стал спускаться к бастующим, его шаги звучали мерно, как маятник. Другие охранники тоже опустили оружие, но главный направил пистолет на коллегу и заорал:
— Пошел обратно!
Его рука дернулась, раздался выстрел, человек рухнул, а вместе с ним в адском грохоте на пол повалились и все остальные мужчины.
Жюли Бланш расчесывала перед зеркалом свои длинные волосы. Она пристально смотрела на свое отражение, и ее глаза были похожи на два маленьких метеорита, летающих в астральной пустоте. После начала забастовки Линч перестал ее преследовать. Но что будет дальше? Она подумала о Марке Вольни. Жизнью определенно управлял странный механизм, слишком сложный, над которым, к сожалению, она не имела никакого контроля. Какой смысл быть красивой, если это не позволяет ей исполнить свое желание? Она больше не могла выносить, что является вещью Линча, и выход был только один. Бежать.
Щетка замерла в воздухе, и Жюли начала тщательно удалять застрявшие волосы, они падали в раковину, как будто оставляя на эмали маленькие царапины. Затем она положила щетку в косметичку, которую засунула в дорожную сумку с собранной накануне одеждой. Все, что ей принадлежало, было в этой сумке, а в другую, поменьше, она положила три пары обуви. В этот момент сумки являлись не вместилищем ее скудного имущества, а констатировали факт ее ухода, ее решение пойти против фатума. Единственный способ показать достоинство, но также и бессилие.
С Марком Вольни она прощаться не станет. У нее на это не было ни времени, ни сил. Жюли предпочитала, чтобы он продолжал думать, что неправильно понял ее намерения. Так для него будет лучше. Это его закалит. И понадобится в будущем.
Жюли Бланш надела простые сандалии, обмотала тесемки вокруг лодыжек и завязала. Затем открыла входную дверь и села на ступеньки, чтобы выкурить последнюю сигарету. В городе было тихо. Улицу перебегала отощавшая собака, она держала в пасти крысу, ее куцый хвост волочился по земле, как развязавшийся шнурок. Когда собака увидела девушку, то побежала быстрее и скрылась за углом.
Жюли услышала вдалеке музыку, знакомую праздничную мелодию, которая показалась ей бесконечно печальной. Затем музыка стихла. Дым от сигареты уносил ветер. Она осознала, что у нее за спиной стоят собранные сумки. Пора. Она затушила сигарету и встала. Когда она наклонилась, чтобы взять сумки, дверь захлопнулась за ней с оглушающим грохотом.
