Не знаю, через какие ужасы ему пришлось пройти на допросах, но уверен, что с ним обращались очень жестоко. Военная полиция не ведала жалости к тем, кто, по их мнению, был худшим сортом уклоняющихся от армии: человеком, который не только наплевал на священный долг, но еще и прожигал жизнь в игорных притонах, не желая “объединить усилия, когда в битве решается судьба нации” — как высокопарно они выражались. Во всяком случае, военные пытали его, пока не замучили до смерти!
В извещении нам предписывали явиться и забрать тело, я решил взять с собой только Камэдзо. Ради этого мне пришлось взвалить на себя еще одну тяжелую обязанность — убедить Окё ждать нас дома. Представьте себе, как она начала бы причитать и рыдать у тела, это наверняка привлекло бы внимание властей, они стали бы вертеться вокруг и вынюхивать насчет наших делишек.
Кроме того, я не был уверен на все сто процентов, что Токудзи не сломался под пытками и не выболтал лишнего про сделки на черном рынке или про наш игорный бизнес. В таком случае нас ждал арест, как только мы прибудем в управление военной полиции. В общем, мы сочли за лучшее оставить Окё дома.
— Он расхворался и умер, — нервничая, сообщил нам дежурный офицер. — Он просил, чтобы его тело передали вам… Мы готовы выделить вам грузовик, чтобы отвезти труп, куда скажете…
— О, господи! — только и мог прошептать я, едва взглянув на безжизненное тело. Я сразу понял — его забили до смерти. Лицо затекло и потеряло форму от побоев, а по всей коже просматривались ссадины и кровоподтеки. Но ни протестовать, ни даже просто выказать возмущение мы не могли, нас бы сразу схватили и заперли на дежурной гауптвахте. Нам оставалось только одно — формально поблагодарить и следом за телом взобраться в кузов грузовика. Похоже, Токудзи ни слова не проронил про наши незаконные дела…
Мы прибыли домой, положили тело в гроб, зажгли благовония и пригласили знакомого священника отслужить заупокойную службу по нашему товарищу. Окё, против моих ожиданий, держалась молодцом. Не знаю, каково ей приходилось, когда она оставалась одна, но на людях она вела себя вполне достойно и старательно сдерживала слезы.
На следующий день мы отвезли тело в местный крематорий и заказали траурную церемонию. В военной полиции нам выдали документы о том, что Токудзи скончался вследствие болезни, и, когда мы предъявили их в крематории, тело без промедления приняли и провели сожжение бесплатно.
После траурной церемонии мы отсыпали немного пепла в отдельную урну и отправили родителям покойного в деревеньку Тиба, чтобы они смогли попрощаться с сыном.
Шло время. Война подходила к концу — и этот конец был мало похож на победный. Япония проигрывала, начались ковровые бомбардировки Токио. Летом 1944 года мы устроили тайный игровой зал “Два-Семь”. Из этого названия всем постоянным игрокам было понятно, что игры проводятся по датам, в которых есть цифра два или семь. Нашими постоянными клиентами были почтенные и уважаемые люди — преимущественно состоятельные дельцы из Токио и окрестностей, которые умели держать рот на замке и не болтали лишнего. Мы приглашали их в небольшую гостиницу на морском побережье в префектуре Ибараки и давали возможность наслаждаться игрой в мире и покое, подальше от свистящих бомб и пожаров.
Когда я отправлял человека предупредить всех участников о предстоящей игре, он заодно привозил им билеты на поезд — туда и обратно — и какой-нибудь милый сувенир. А когда они возвращались домой после игры, мы тоже делали каждому подарок, который приятно было привезти домашним. Обычно что-то из дефицитных в Токио продуктов — копченую свинину, соленую или обжаренную в соевом соусе рыбу, бутылку виски, сушеную камбалу, растительное масло — словом, то, что никогда не будет лишним. Такие жесты очень впечатляли наших гостей, и нам быстро удалось сколотить кружок постоянных игроков из весьма состоятельных людей.
В конце войны я как раз познакомился со своей нынешней женой — Хацуё, но наши отношения только-только завязывались, она продолжала работать гейшей и помогала нам добывать всякие деликатесы, чтобы ублажать клиентов. Хацуё происходила из рыбацкой деревеньки в районе Ибараки, а ее брат был известным мастером, он делал рыбацкие лодки.
Я как-то обратился к нему с просьбой раздобыть кое-какие морские разносолы, и он согласился:
— Разумеется, сделаем!
На самом деле с рыбой тогда тоже были перебои — все молодые, трудоспособные парни из рыбацких поселков прятались по лесам, а пригодные к работе лодки, даже самые маленькие и старые скорлупки, были изъяты для армейских нужд. Так что население рыбацких деревушек составляли большей частью женщины. Я преклоняюсь перед ними, они ухитрились выжить, оставшись без мужской заботы и попечения, — умудрялись ловить рыбу сетями, в одиночку выходили в море, чтобы предложить свой улов на городских рынках. Вполне естественно, что они искали, как бы выгоднее пристроить свой товар, а тут как раз подвернулись мы. Рыбачки были просто счастливы, что нашли щедрых покупателей и что им не надо было ехать торговать в город. Они стали бесперебойно снабжать нас всяческими лакомствами из кальмаров, осьминогов, скатов, камбалы и прочих даров моря. Конечно, все это делалось неофициально, и обе стороны слегка отступали от закона.
Помнится, в одной рыбацкой деревеньке потрясающе готовили моллюска абалон [26] в соевом соусе, затем упаковывали это блюдо в небольшие пакеты и продавали в округе. В Токио такой деликатес невозможно было достать ни за какую плату — ни за любовь, ни за деньги! А рыбачки просили за каждый пакет по тридцать иен. Знаете, это было довольно дорого — если принять во внимание, что средний заработок человека с дипломом колледжа составлял порядка пятидесяти иен в неделю. Но игра приносила нам хороший куш, за один вечер в игорном зале мы зарабатывали тысячи иен и могли позволить себе удовольствие лакомиться редкостным моллюском…
Мы платили женщинам не торгуясь, порой гораздо больше, чем они могли выручить на рынке, и, можно сказать, “собирали сливки”, выбирая из улова только самое лучшее. Они приносили нам даже огромных камбал, рыбины достигали почти метра в длину. Лов в то время практически не велся, так что рыбы успевали вырасти до впечатляющих размеров и нагулять изрядный жирок. Надо полагать, нашим поставщицам было совсем непросто утаивать подобных рыбин от полиции, когда они переправлялись через мосты по дороге к нашей гостинице.
В то время мой бизнес не просто был на подъеме, а переживал период процветания, я зарабатывал столько денег, что уже не знал, куда их девать. Если даже я скажу, сколько мы зарабатывали за месяц, — вы мне все равно не поверите, так что лучше промолчать. Но трудность состояла в другом — где хранить капиталы. Положить деньги в банк я не мог, а времена были такие, что выгодно вложить или хотя бы быстро истратить крупную сумму оказывалось проблематично.
Хранить деньги дома тоже было нельзя — кругом процветало воровство.
Поэтому дочка Окё выросла на деньгах в буквальном смысле слова. Помните, были такие большие плетеные корзины из бамбука? Раньше в общественных банях их выдавали купальщикам, чтобы они могли сложить туда одежду. Так вот, мы приспособили такую корзину для хранения денег — сложили в нее пачки банкнот по десять иен, а сверху устроили постельку для маленькой Масако. Купюры в пачках достаточно мягкие и упругие, малышка прекрасно на них высыпалась. Когда ей случалось обмочиться, как это частенько бывает с маленькими детишками, мы вытаскивали испорченные купюры из пачек, подсушивали и использовали, чтобы разжечь огонь в очаге под ванной.
Парадокс — но, чем лучше нам жилось, тем все хуже и хуже была ситуация на фронтах, и в конце концов мы решили перебраться в Касиву — сонный городишко к северу от Токио. Сейчас там везде нарядная застройка, и я не раз слышал, что это очень красивый город, но в те времена это была самая настоящая глухомань, больше похожая на деревню, чем на нормальный город. Мы взяли в аренду большой дом, затерявшийся среди полей, и перебрались туда все вместе — я, Камэдзо и Окё со своей малышкой.
Даже в те дни со мной продолжало работать семь или восемь ребят из моего клана, и, в конечном итоге, костяк клана тоже перебазировался в загородный дом. Мы так и продолжали организовывать игры по дням с цифрами два и семь в дате до самого лета 1945 года, когда дела Японии окончательно зашли в тупик и авиационные налеты стали происходить каждый день. Мне хорошо запомнилось двенадцатое февраля, было самое начало ранней весны — я пришел в гостиницу, где мы с ребятами собирались организовать очередную игру, но меня встретил управляющий отелем и печально сказал:
— Все кончено, босс…
— Что ты имеешь в виду? — удивился я.
