— Здравствуй, папа!
Заняв привычное место за столом, Костя взял в руки ложку и хотел зачерпнуть из тарелки. Ложка выпала из его руки… Глядя перед собой, Костя сказал:
— Мишу Кроненберга убило…
— Мишу убили! Боже мой! — горестно всплеснула руками Анна Петровна.
Федор Иванович, присматриваясь к сыну, посоветовал:
— Ты не думай об этом. Развлекись. Думай о чем-нибудь другом — хотя бы про гимназию, науку. Ну, например, закон Архимеда: «Всякое тело, погруженное в жидкость, теряет в своем весе столько, сколько?..»
— Жидкость, — далеким отголоском отозвался Костя.
— Чего вы, сударь, пристали к ребенку со своей жидкостью? Пили бы свое винцо, — строго нахмурясь, сказала нянька из-за спины Кости и махнула на Федора Ивановича рукой. — Кушай суп, — строго приказала нянька.
— Я, нянечка, обедал в Александровском училище.
— Эна! Чем же тебя там потчевали?
— Суп ел из воблы. Из жестяного таза — вот в каких посуду моют. Ложка деревянная.
— Хороший суп-то? С аппетитом покушал?
— Нет. Очень много перцу. Стручки красные плавают в тазу. У меня губы даже обметало… Теперь хотят обстреливать весь район из орудий, — прибавил Костя.
— Кто?
— Наши. Высоким разрывом. Шрапнелью, чтобы согнать их с крыши.
— Хорошо придумано! — похвалил Федор Иванович.
— Это ужасно! — возмутилась Анна Петровна. — Ведь так будут убивать и своих?!
Костя кивнул головой.
— Тебе, Костя, надо выспаться!
— Выспаться, — повторил Костя, встал из-за стола и покачнулся.
Нянька и мать подхватили его и повели:
— Пойдем-ка баиньки!
Укладывая Костю в постель, мать спросила:
— Ты больше не пойдешь сражаться? Ты сдал оружие?
— Я не сдал. У меня отняли…
— Кто отнял?
— Да всё они, наши мальчишки.
— Боже мой! Они нас всех перестреляют…
— Да нет, мама! Не волнуйся. Они не отняли. Я отдал сам им. А они побежали к Варкину. Наверное, передали ему. А у него одна рука. Это ничего. Не надо, мама!
Костя что-то бормотал еще невнятно, и погрузился в сон. Анна Петровна послала Аганьку во флигель — посмотреть, что делается в лазарете, а сама вернулась в столовую.
— Федор Иванович! Костина винтовка у Варкина. Он нас всех перестреляет.
— С одной-то рукой, матушка? Вздор!
— Вы должны идти в лазарет и взять винтовку у Варкина.
— Зачем мне винтовка? Не пойду! Не пойду, вот тебе и весь мой сказ.
— Вы трус! Если вы не хотите, я пойду сама…
В столовую вбежала, сияя глазами, Аганька.
— Барыня! Барыня! — кричала девочка, задыхаясь. — У нас раненые-то в лазарете начали выздоравливать!
— Что ты чушь городишь!
— Провалиться мне, не вру! Они там заперлись и поют…
— Кто? Варкин?
— А что они поют — «Марсельезу»? — спросил Федор Иванович.
— Да нет, Варкин все одну песню поет — как пьяный Прапор бил солдата.
— Я пойду туда! — бурно поднялась с места Анна Петровна.
— Ой, барыня, милая, не ходите… Пули по двору жуками летают!
Анна Петровна оделась и вышла во двор. Она попыталась разбудить юнкера. Тот сладко храпел в кресле у двери на чердак. Анна Петровна махнула рукой и побежала в лазарет одна.
— Кто там? — печальным тенорком ответил на стук в дверь Варкин.
— Это я. Сестра милосердия! Анна Петровна!
Ключ в двери повернулся со звоном два раза. Дверь приоткрылась. Оттуда пахнуло карболкой и махоркой. Анна Петровна вошла.
— Здравия желаю, сестрица! В самый раз пришли! В аккурат! — приветствовал Анну Петровну Варкин. — Полюбопытствуйте, какие у нас дела…
Анна Петровна, превозмогая отвращение, вошла в палату. Все лампы на столиках около коек, по стенам и люстра под потолком были зажжены, что придавало комнате праздничный вид. Анна Петровна, ослепленная светом, зажмурилась и, открыв глаза, окинула взглядом палату. Увядшие цветы стояли на каждом столике у коек. Одни из раненых были в забытьи, они стонали и бредили. Другие, лежа навзничь, смотрели прямо в лицо Анны Петровны блестящими глазами. На крайней койке сидел солдат. Это был Аника-воин.
— Где Костина винтовка? Отдайте ее мне! — строго приказала Анна Петровна Варкину.
Он показал рукой:
— Возьмите сами, сестрица.
Анна Петровна взглянула, куда указывал Варкин. На одной из коек лежал навзничь раненый, вытянув ноги, закрытый с головой одеялом; из-под одеяла на подушке торчала винтовка.
Анна Петровна подошла к койке и потянула винтовку — ружье не поддавалось. Солдат лежал не дыша и, казалось, крепко держал ружье. Анне Петровне сделалось жутко; решительным движением она откинула одеяло с лица солдата: он был мертв.
— Попробуй возьми! Возьми! — грозно крикнул Аника-воин.
Анна Петровна накинула одеяло на лицо мертвого и опрометью выбежала из палаты…
В высоте разорвалась шрапнель с грустным звуком, как будто выговорив: «Па! Дун!»
Шрапнельные пули градом ударили в крышу.
* * *
Юнкера у входа на чердак судаковского дома под утро сменили, и с этой поры смена шла правильно, хотя новые часовые даже не знали точно, зачем именно их ставят: быть может, защищать управляющего и его семью от дворни?
Когда новый часовой устраивался в кресле, из дому выходила Аганька с подносом и, кланяясь, просила откушать; юнкер выпивал стакан вина и закусывал бутербродами.
Четвертого по счету часового Аганька спросила:
— Господин юнкер, а для чего вы у нас сторожите?
— Не приказано говорить. А ты думаешь, зачем?
— Чтобы вина выпить да закусить!
Юнкер рассмеялся:
— Вострая девчонка!
На улице гуркнул автомобиль. Ферапонт отворил ворота и впустил во двор открытую машину со знаком Красного Креста.
Аганька с криком: «Доктор приехал!» — бросилась в дом. Автомобиль остановился у флигеля, перед входом в лазарет. Врач был в военной форме, он направился в лазарет, но распахнулась дверь главного входа, и Аганька закричала:
— Господин доктор! Барыня вас просят к ним сначала зайти. Очень нужно…
Доктор последовал за Аганькой. Она помогла ему раздеться и повела в комнату Анны Петровны. Темные шторы на окнах спущены. Горит один голубой электрический ночник. Анна Петровна поднялась из кресла навстречу врачу и протянула руку для поцелуя.
— Какое счастье, что вы приехали!
— Ну, а как в лазарете?..
— Ах, в лазарете ужас! Там один умер и один выздоровел… А этот Варкин, вы его хорошо знаете, всех на дворе перемутил…
— Вы говорите: Варкин? Не помню. Один, вы говорите, умер и один выздоровел? А сколько всего?
— Там висит список… Кажется, тринадцать или пятнадцать. У меня все перепуталось в голове.
Доктор достал из кармана записную книжку и справился:
— Числится не тринадцать и не пятнадцать, а только одиннадцать. Если один умер, то десять. И вы говорите, еще один выздоровел. Это Варкин?
— Да нет же. Варкин был давно уже на ногах. У него рука в гипсе.
— Те-те-те! Помню. Веселый малый!
— Что в городе, доктор? Когда это кончится? Я совсем потеряла голову…
— Напрасно. Конечно, стрельба действует на нервы. Но у вас почти безопасно. Вот в переулках от Тверской к Никитской — там жарко. Дома прострелены, как решето! Я не мог к вам прорваться. Что я вам советовал: давно надо было закрыть лазарет. Все кругом закрыли, только флаги у ворот висят.
— Все равно стреляют, хотя и у нас флаг Красного Креста….
В вестибюле доктора ждала Лизавета Ивановна, в белом халате и белой повязке на голове.
— А, здравствуйте, здравствуйте, красавица!
Они вышли во двор и направились в лазарет.
В передней лазарета доктора встретил Варкин.
— Это ты, Варкин? — спросил доктор, взглянув на руку солдата.
— Точно так!
— Здравствуй, Варкин!
— Здравия желаю, товарищ доктор! Честь имею доложить, что в лазарете все обстоит благополучно. Раненых состоит прежнее число — одиннадцать человек. Свободных коек — одна.
Доктор разделся, покурил, вымыл руки и спросил тихонько Лизавету Ивановну:
— Умер кто? Какое было ранение? Почему Варкин говорит — одиннадцать? Ведь один умер?
— Никто не умер, — своим ровным ледяным голосом ответила Лизавета Ивановна.
— Но я слышал своими ушами от Анны Петровны сейчас!
— У вас есть свои глаза.
— Дайте халат.
Войдя в палату, доктор остановился, окинул взглядом койки и сосчитал: верно, двенадцать коек.
Все раненые, кроме одного, лежали на спине, а этот, с забинтованной головой, лежал на боку; он не то спал, не то прикинулся спящим. Доктор пробормотал:
— Однако у барыни-то невроз.
— Что вы сказали? — спросила Лизавета Ивановна.
— Ничего, это я про себя. Осмотрим ваши перевязки… Начнем отсюда.
