А настроению было от чего испортиться, господа!
К досадной ситуации с самостоятельным переоблачением из «домашнего» в «деловое» примешивалась еще и другая неприятность – вчерашний визит журналиста... как его... Максимова, кажется.
Какого хрена было надо этому писаке, Матвей так ни черта и не понял. Что тот вынюхивал и, самое главное, что ему известно? Ясно было одно – легенда о статье про коллекционеров с большой степенью вероятности являлась самой обыкновенной туфтой. Но для чего? Вот в чем вопрос!
Предположение о том, что визит был случайным, задуманным как очередная журналистская уловка с целью проникнуть в частную жизнь известных людей, и эта попытка попросту совпала по времени с последними событиями, не выдерживало серьезной критики.
Не-ет, что-то не похоже на простую случайность! Иначе к чему бы этот хмырь так заинтересовался футляром от меча? Матвей говорит: остолбенел прямо! Вообще вел себя странно, намеки двусмысленные допускал, а потом вдруг ни с того ни с сего резко распрощался.
Хотя... кто знает, кто знает. Всё может быть... Ну, с Матвеем понятно – стареет. Опять нес всякую хрень вместо того, чтобы больше слушать.
«Господи, ну где взять толковых преданных помощников!? – взмолился Марлен Марленович, обращаясь к своему изображению в зеркале. – Чуть умен – доверять опасно. Предаст, если больше заплатят. Подсчитает, учтет всё, и обязательно предаст. Уж сколько раз такое бывало! А если предан, то непременно бездарь и тупица. Вот возьмем Матвея... Нет, нельзя сказать, что глуп. Образован, эрудирован, но все равно – бестолочь! Вечно напутает, наслесарит, потом сам же и расхлебывает. Только за преданность и терплю сукиного сына. Хотя он мне всегда завидовал. Но, как говорится, ничто человеческое... А с журналистом дело сложнее. Похоже, страхи Матвея имеют под собой почву. Ну, я-то сам не параноик же, в конце концов! Короче, надо разобраться с этим журналистом-шмурналистом», – подвел он черту под собственными размышлениями.
Естественно, Марлен Марленович вышел из подъезда своего эксклюзивного евродома в не шибко равновесном состоянии. Злой то есть был.
Два быка, каждый размером с небольшой микроавтобус, с каменными мордами (мордами этими орехи колоть) сопроводили босса до экипажа, представлявшего собой выполненный по спецзаказу «майбах». Плюс, знамо дело, броня, по классу Бэ-шесть!
Об этом свидетельствовали подернутые серо-стальной поволокой стекла. Мог этот автомобильчик выдержать обстрел из практически всех видов стрелкового оружия, включая легендарный автомат Калашникова, а также касательное попадание из общевойскового ручного гранатомета.
Марлен Марленович в своем комфортабельном танке чувствовал себя относительно спокойно.
Помимо лимузина в обязательный, утвержденный самим Пронькиным протокол, входили еще два автомобиля сопровождения исключительно агрессивного вида, каковой придавали им некоторая угловатость форм, морды ротвейлеров, звериная напористость и полное отсутствие цвета. Они были большие, очень большие, эти черные машины – не меньше трех тонн каждая. Если помножить на три, будет девять. И охрана – вместе с одеждой, оборудованием, мобильными телефонами, кошельками – еще под тонну. Махина! В общей сложности, снаряженный вес приближался к десяти тоннам, не меньше!
На заднем сиденье «майбаха» его поджидал Матвей Петрович.
Быки чуть ли не на ходу попрыгали в автотранспорт. Вели себя очень серьезно. Как бойцы спецназа, выполняющие смертельно опасное задание на чужбине, скажем, в пустыне, где из-за каждого бархана может раздаться предательский выстрел. Нервно оглядывались; движения неадекватны окружающей обстановке... Судите сами. Вокруг мирно осуществляется городская жизнь: троллейбусы, автобусы, люди мороженое лижут. А они, типа в очках дурацких, черных, из ушей провода очень убедительно торчат; руки – рычаги из-за стальных мышц до конца даже не разгибаются; ладони – лопаты. Очень живописные ребята охраняли Марлена Марленовича.
Нормальный человек – наблюдай он эту суету с выходом господина Пронькина из дому – ни в коем разе не поверил бы в реальность происходящего. В лучшем случае предположил бы, что идет киносъемка.
Но обитателям этой крепости на колесах было до фонаря, что предположил бы нормальный человек – рванули с места со всей своей мегаваттной мощью и, мгновенно набрав скорость, исчезли за поворотом, по всем признакам держа курс на центр Москвы.
Пробиться в центр удалось сравнительно быстро – выдрессированная московская автомобильная шушера послушно, не без признаков уважения шарахалась с дороги от мигалок и матюгальников автоколонны. Так дворник разгоняет пыль с тротуара, а ветер сдувает пожухлую листву с дороги; так ледокол разламывает многометровые арктические льды и расшвыривает их по сторонам; так деревенские куры шарахаются от случайно забредшего к ним в курятник забулдыги...
Вскоре кавалькада вкатила в послушно распахнувшиеся ворота тесного дворика в пределах Бульварного. На каждой из створок ворот, цвета парижской зелени, использующейся в основном для борьбы с насекомыми, вредителями растений, привинчено было по одной увесистой звезде, выкрашенной серебрянкой – опять же на кладбищенский манер. Табличка на здании в глубине носила признаки причастности данного учреждения к «оборонке».
В приемной генерала Безбородько было пусто, если не считать, Марьи Петровны, его бессменной секретарши на протяжении двадцати последних лет. Бескорыстно преданная соратница, подобно маркитантке, неутомимо следовала за военачальником всюду, куда бы ни забросила того судьба.
Марья Петровна знала о приходе Пронькина, о чем красноречиво свидетельствовали: во-первых, поза с характерным прогибом спины; во-вторых, сложенные лодочкой под лошадиным подбородком ладошки; в-третьих, умело состряпанная на морковном (надо думать, от чрезмерного употребления одноименного сока) лице гримаса. Все вместе это означало высшую степень восторга по случаю прибытия столь важного гостя...
Марья Петровна (заметим – у любого, имевшего оказию хоть мельком лицезреть этот венец творения, язык не повернулся бы сказать, Маша) была еще не стара... Скорее еще молода. Но матушка-природа, увы, настолько бессердечно обошлась с ней во время зачатия, слепив, возможно в беспамятстве, такой несусветный набор хромосом, что даже молодость, которая, как известно, компенсирует многие недостатки, оказалась бессильна что-либо исправить.
Пронькин не переставал удивляться: как такой жизнелюб и бабник, каковым, известное дело, являлся Валентин Гаврилович Безбородько, мог выносить присутствие рядом с собой такой «красавицы».
Он вошел в огромный кабинет, напоминающий вагон электрички, из которого выломали все сиденья и заменили их чудовищно дорогой и не менее чудовищно безвкусной мебелью.
Генерал поднялся навстречу гостю. На его плечах благородным тусклым блеском отсвечивали рядком расположенные золотисто-платиновые звезды.
- Чё эт с тобой, Проньин? Неужто Машкины чары на тебя опять подействовали? – спросил он, хихикая.
- Хмм... – неопределенно поморщился Пронькин. Он никак не мог привыкнуть к тупому армейскому панибратству, но приходилось подыгрывать.
А генерал продолжал:
- Колись, Проньин! Точно, Машка! Вижу, что она – от меня не скроешь! – генерал радостно прихлопнул ладонями по бедрам, от чего сделался похожим на орангутанга. Потом вдруг, закручинившись, вздохнул: – Да ты не конфузься – Машка кого хошь напугает, их-хи-хи... Но не с лица воду пить, как в народе нашем говорят. А народ, он мудрый… Правильно?
- Да прав ты, прав, Гаврилыч...
- Ну вот и я о том же... Присаживайся, – он отодвинул стул от длинного стола и присел сам. – Знаешь Проньин, чему люди завидуют больше всего?
- Да многому...
- Не, ты мне скажи, – прогнусавил Безбородько неприятным голосом и, не дожидаясь ответа, объяснил сам: – думаешь, тачке крутой, да? Или бабкам? Или виллам твоим шикарным? Твоим успехам, да? Не-а! Люди, браток, больше всего успехам детей завидуют и красавице-любовнице рядом с тобой. Во как! А секретарша – кто? Правильно – любовница... Проньин, дорогой ты мой, кто Машку хоть раз увидит, у того зависть сама собой сразу и улетучится. Жалеть меня впору. Въехал теперь, почему у меня Машка секретарствует?
- Мудрый ты, Валентин Гаврилыч, – восхищенно протянул Пронькин.
- А як же, – перешел на «рiдну мову» генерал. – Коньяк будешь? Армянский... Черчилль уважал...
- С удовольствием, – соврал Пронькин.
- Ты, Проньин, с собой-то не равняй. Это вы, капиталисты гребаные, друг перед другом выеживаетесь – у чьей бабы ноги длиннее, сиськи больше да задница круглее. Вам можно. А я ведь всю жизнь на государевой службе спину гнул. Поди, забыл уже, как сам-то казенную лямку тянул.
