— Конечно в раю, Валюша, — отвечал супруг Илья, — только в материализованном, так сказать, вместо райских кущ — кошелек.
— Это так, — согласился Проня, — когда середка полна, то и краешки играют. Однако, бывает, при деньгах, а прижмет, сказать по-шахтерски, по-черному придавит так…
— Вы шахтер? — заинтересовалась Валя. — Это интересно!
— Чего интересного: работа и есть работа. Счас не об этом, — отмахнулся Проня. — Так вот. Молодым был, вроде тебя, — показал на Илью. — Денег как у дурака махорки — известно, силы — что у бугая, мантулил в забое ого-го! А радости — один штыб, по-нашему, угольная пыль. Заколбасю бывало — то напьюсь, то подерусь. А потом встретилась… — Проня прикрыл глаза, снова переживая ту далекую встречу.
— Любовь? — не выдержала Прониной паузы Валя.
— Машка, — выдохнул Проня.
Валя — вся внимание, а Илья, позевнув, сказал:
— Это неизбежно. Женщину, что смерть, не минуешь.
— Сказанул тоже, — обиделась Валя за такое сравнение, а Илья, как бы извиняясь, чмокнул ее в щеку.
— Не я сказал — Горький.
— Носяру видите? — Проня, демонстрируя, повел носом туда-сюда. — Кривой?
— Ну.
— Из-за нее, Машки. И с кем бы, думаете? С Мишкой Коневым, напарником. В забое, бывало, лопатили бок о бок, что песню поем, а на-гора душевные интересы расклинились. Машка между нас. Отступись, говорю. А хрен, говорит, с маслом. Давай, говорит, драцца.
Проня примолк, разжигая интерес, а Валя нетерпеливо спросила:
— Дрались?
— Зачем? Мишка-то был боксер, и я понял — не слажу. Не поддался, значит, слепому случаю. Я другим взял. Курсы комбайнеров окончил и прогремел делами.
— А нос?
— Так это уж на свадьбе. Мишку пригласил. Ну он по пьянке, дурак, повернул мне носопырку. С тем и рассчитался, уехал.
Илья с Валей поскучнели: история оказалась неинтересной.
— Банальный случай, — сказал Илья.
— Что ты?
— Старо! — пояснила Валя.
— Ясно, давно было, — по-своему понял Проня. — Только мне что после свадьбы, что счас — и под землей солнышко светит.
Проня видел в Илье с Валей себя и Марию примерно семнадцатилетней давности. Они как-то сразу стали понятными и родными. Их нежные отношения друг к другу умиляли его.
Поезд увозил Проню, а душа и думы его были дома, и он изливал их Илье с Валей, этим как бы приближая сейчас Марию к себе.
— На курорт вытолкали. Машка ревела коровой, — приврал Проня. — А она у меня видная. Небось видели на перроне?
— Экстравагантная женщина, — Илья усмехнулся.
— Как, как?
— Ну первый сорт, — пояснила Валя.
Проню слегка уязвила оценка Марии на сортность, вроде магазинной вещи.
— В сортах не кумекаем, — сказал Проня. — У нас своя мера.
— Ну вот и в амбицию, — опять непонятно выразился Илья, а Валя тут же пояснила:
— Он говорит, зря обиделись.
— Да я разве обиделся. Я ведь понимаю: одному — попадья, другому — попова дочка.
— Бывает, и наоборот, — возразил Илья. — Сперва правится, а потом… что рыбу тухлую ешь.
— Что ты, Илья! — возмутилась Валя.
— Так ведь сами выбираем-то, по себе. А коли выбрал, так сохрани ее такой на всю жизнь, — загорячился Проня. — «Нравится, не нравится». Не признаю я этого.
— Примитивный человек.
— Вот обзываешься, а зря. Действием поперек своим словам идешь. Не спускаешь с нее глаз-то? Конфетки изо рта в рот суете. А думается мне, не первый год уж поженимшись? — И Проня рассмеялся, довольный собой. — Вот так: твоим салом да тебя же по мусалам.
Илья непонятно улыбнулся и подмигнул Вале. Та смутилась и опустила глаза.
«Чего это они? — затревожился Проня. — Будто ничего лишнего и не ляпнул?» И чтобы развеять наметившуюся неловкость, предложил:
— Давайте-ка, ребята, перекусим, — достал сумку и начал выкладывать снедь на стол. — Тут моя понасовала…
Илья потянулся под полку за баулом.
— Мне тоже подналожила…
Валя шикнула на Илью, поглядела строгим, предупреждающим взглядом и, перехватив из его рук баул, улыбнулась Проне.
— Провожали нас, знаете…
— Это уж всегда, как о дорогу, так…
Проня почувствовал недоговоренность, и больше не захотелось откровенничать. Поужинали почти молча.
За окном уже была тьма. Проня с Ильей вышли в коридор покурить.
Встречный пассажирский с воем и грохотом промелькнул мимо лентой освещенных окон.
— Прут… — сказал Проня.
— Да, скорость, — согласился Илья.
Когда вошли в купе. Валя уже лежала в постели на нижней полке. Горел ночной свет. Илья, не стесняясь, разделся, пожелал спокойной ночи Вале и лег на другую нижнюю полку. Проня разулся, а уж раздевался на полке, что над Валей.
Проня прислушивался к мягкому перестуку колес и думал о резкой перемене в его жизни, хоть и временной, но свалившейся на него нежданно-негаданно. Думал о доме, оставшемся где-то далеко-далеко. Вовка теперь, должно, читает на кухне, а Мария смотрит телевизор, а может быть, легла в постель и не спит, как и он, Проня, и думает о нем. И подосадовал на себя, что не проявил твердости, не отказался от путевки, гори она огнем! А теперь вот болтается, как хрен во щах. Хотя и полечиться надо — не на конфетной фабрике оттрубил двадцать лет. И еще подумал об Илье с Валей, позавидовал; едут вместе. Илья что-то все подмигивал, а та одергивала его и краснела.
Проня не понял, задремал он или нет, но забытье будто было, и тут уловил четкий шепот:
— Что ты вел себя так: обязательно тебе надо, чтобы все знали, кто мы?
— Тише ты, — шипел Илья уже под Прониной полкой.
— Да он спит.
— Он же ничего не понял.
— Не считай людей дурней себя… Да подожди — услышит же.
— Сама сказала — спит…
«Вот оно что! — Проню обдало всего жаром. — Ах вы кошки паскудные. А я-то им: «солнышко в шахте светит». Внизу шуршали, возились, потом Проня услышал злое, ревнивое:
— С женой тоже так?
— Валюш, Валюш…
И тут Проня заскрипел полкой, закашлял. Боковым зрением видел, как Илья метнулся на свою полку.
Не под стеклянным колпаком Проня жил: слыхал и про измены, и про разводы. Лично счастливый, он никогда не задумывался над этими, пожалуй, самыми сложными человеческими отношениями. Они его не касались и происходили где-то в стороне от его жизни. Осуждал он таких людей не строго, но категорично: «С жиру бесятся». И сейчас, впервые столкнувшись с этим явлением лоб в лоб, он был оскорблен. На душе было гадко, и ему стало невыносимо противно быть в одном купе с ними, как бывает невыносимо работать в забое, когда в нем разлагается сдохшая крыса.
Проня стал одеваться. Стуча ботинками, обулся, с грохотом достал чемодан и, резко хлопнув дверью, вышел: «Пусть знают, что мне все известно!»
Потерянный и оскорбленный, стоял он у окна, и ему нестерпимо захотелось, чтоб поезд шел в обратную сторону. «Выкладывался перед ними, дурак, а они небось насмехались», — думал Проня и дивился тому, как, оказывается, это все просто, и вспоминались услышанные ранее анекдоты и случаи из жизни. «Поехал муж на курорт, а жена…» Всегда посмеивался и пропускал мимо ушей, а сейчас весь этот треп стал приобретать в сознании реальность: значит, правда!
И тут в груди что-то стало холодеть, и четко вспомнилось забытое и неоцененное им раньше.
— Надоел ты мне, старый, вот найду помоложе, — говорила Марья, вроде шутливо, но серьезно.
— Да кому ты нужна, кадушка? — смеялся Проня.
— Эге, еще как нужна!
…Проня встал, беспокойно заходил по проходу: «Тьфу, пень старый, внедрится же в башку».
И еще вспомнилось: как-то зачастила к ним Клавка, Машкина подруга. И все подгадывала, когда Машки дома нет. Пройдет сразу к зеркальцу, и ну вертеться!
— Ну как я? — спрашивала, а в глазах чертики.
— Да так, — отвечал Проня, — коза и коза.
— Эх ты монах! — укорила тогда Клавка.
— Я монах? — смеялся Проня. — А ты спроси у Машки.
Клавка ходить перестала, и он забыл об этом начисто, а теперь и это вспомнилось. Выходит, подстерегает такое каждого, даже если он противник тому. А если кто ищет? А Машкины слова. Неужто?.. Он беспокойно топтался в коридоре, чувствовал глупость своего положения, ругал Кнышева, Илью с Валей, а в голову уже лезло черт знает что. «Вот Машка-то, может, и ждала момента».
«Что это я дурею?» — осаживал себя, по из головы выскочило все хорошее, и думалось, что Мария всю жизнь ждала его отлучки и теперь наверняка ею воспользуется.
Проня не то застонал, не то замычал и не заметил, как случился около него проводник.
— Что с вами?
— А? Да зубы. Прямо мозги выдирают.
— Анальгинчик съешьте, помогает.
Проня проглотил две таблетки.
— Вам сходить скоро?
— Ага, на Комаровой.
Может, анальгин и от душевной боли помогает. Проне стало легче, и на рассвете, выйдя на перрон и взглянув на окно своего купе, простительно подумал об Илье с Валей: «Уютно одним-то. Дело молодое, пес с ними».
