Да.
Мир тесен.
И не говорите.
Продолжай.
Анжела уехала отдыхать со своим сыном Фирмином. У него что-то не в порядке с легкими. Поэтому они отдыхают в Норвегии. Анжеле нравится Крайний Север. А Карлуша присматривал за ее квартирой, поливал цветы, менял воду в аквариуме Фирмина и так далее. Он сказал:
— Если не будешь шуметь, можешь пожить у нее пару дней. А там поглядим.
Карлуша показал нам квартиру. Ключи он нам не дал. Шлепнул Юдит по попке. И сказал, что у нее бешеные глаза. Тут он был прав.
Пока вы там сидели, Юдит выходила на связь со своей партией?
Откуда мне знать?
К вам никто не приходил, пока вы там сидели, бельгиец или не бельгиец?
Никто. Раз почтальон позвонил в дверь. Мы сидели, как мышки, затаив дыхание. Он подсунул бумажку под дверь. Счет за почтовые расходы, кажется, на шестнадцать франков.
Что делала Юдит?
Часами болтала по телефону по-магометански. Сказала, что мы должны расстаться. Что она через несколько дней уедет в Англию.
Целыми днями валялась в постели, курила джойнт. А я думал о том, как счастлив был один, в своем доме, когда вокруг никого не было и я ел спагетти из консервных банок и слушал диски Колтрейна, но я променял свой покой на Юдит, ее опасный смех, запах ее волос, ее изумительное бронзовое тело.
В первую ночь я услыхал, как она, роясь в шкафах, стоявших в спальне, негромко вскрикнула. Среди множества платьев, юбок, белья ей попалась ночная рубашка с ярким рисунком из скрещенных павлиньих перьев.
— Смотри. Смотри же. — Она накинула на себя рубашку.
Потом Юдит рассказала, что, когда они с Неджмой попали в Северную Африку, их взял под защиту богач, торговец оружием, который тайно поддерживал партию Рашида.
У него в парке жило множество павлинов. Самцы распускали хвосты веером, чтобы серенькие, невзрачные самки могли выбрать того, чей хвост больше, крепче и красивее, от такого и детей родится больше. Но осенью, в сезон дождей, огромные хвосты намокают, самцам трудно взлететь с такой тяжестью; и тогда появляются дикие собаки, и разрывают их на части.
— Красота убивает их, — сказала Юдит и заснула в старинном кресле-качалке.
Я поднял ее, как огромную куклу, отнес в спальню и положил на кровать Анжелы. А сам сел на пол, опершись спиной о край кровати. Я смотрел на нее. Я слушал ее храп. Потом заснул. И тут проснулись спавшие собаки.
Те же самые собаки, и, как всегда, они бесшумно лаяли, но впервые были белыми — шерсть их, казалось, покрывал неровный слой льда, они держались кучкой, касаясь друг друга боками, и, словно от этих соприкосновений, появлялись новые собаки; щенки с ушами, как сосульки, выходили из сучек с набухшими сосками, белая, как снег, кровь стекала с их языков, и я слышал, как зубы их перемалывают кости. Я завопил. Юдит вытерла мне лоб уголком простыни.
— Тише. Тише.
— Снежные чудовища, — сказал я.
— Они ушли.
Мне стало жутко грустно. Я пошел за бутербродами. Золотой дракон на башне Белфорт горел в лучах восходящего солнца. Я подумал: теперь я стал таким же идиотом, таким же жестоким krapuleus[118], как мой брат. Но он-то всегда знал, что он такой, а я все эти годы нес в себе зло, даже не подозревая, какая порча завелась в моем поврежденном мозгу, а мое больное тело скрывало ее под обманчивым флером добра и милосердия.
Теперь мне все стало ясно: Юдит имела трех отцов, на Голгофе распяты были трое убийц, хороший, плохой и отец, не использовавший свое могущество, чтобы не дать им прибить сына к кресту, а у меня было три жертвы.
Три?
Патрик Декерпел, нотариус Альбрехт и Алиса. Еще я не посчитал кошку Карамель. Чему вы так удивились?
Тому, что ты назвал Алису жертвой.
Она была. И есть.
Что за человек была она? Вернее, есть?
Она все время болтала. Начинала с утра, когда я еще спал, и трещала до позднего вечера. В основном болтала со своей несчастной кошкой. Сперва я не мог понять, к кому она обращается: ко мне или к Карамель. Потом научился различать: к Карамель она обращалась нежно, пылко, словно говорила с глуховатым любовником.
По крайней мере три раза в день она меня спрашивала, хорошо ли ее постригли. Я сперва думал, с ней это оттого, что она сама была парикмахером в Алегеме. Еще она постоянно изучала в зеркале свой целлюлит. Каждые два дня брила ноги. Она изменяла мне. Жаловалась на гастроэнтерит. И говорила, что это из-за стресса. Она была невыносима. В конце концов мое терпение лопнуло. Когда я слушал соло Телониуса Монка, а она крутилась рядом и жаловалась, что у нее сохнут локти, левая грудь меньше правой, а ее очередной любовник — хам.
И после этого Алиса исчезла?
Вам это кажется странным? Такое случается.
В нашем округе пропадает по пятьдесят человек в месяц.
Вот видите.
Трое или четверо исчезают навсегда, остальных мы находим.
Поздравляю.
Спасибо.
Но восемьдесят процентов преступлений остаются нераскрытыми, никого не арестуют, никто не наказан.
Слишком преувеличено. В случае нотариуса мы отреагировали сразу.
Я слышал об этом по телевизору. Странный человек с серьезным видом обвинял нас, как будто ему заранее было известно, что мы во всем виноваты. Он сказал, что там, у нотариуса, была настоящая резня. Чудовищная, сказал он. А полицейский сказал, что уже нашелся заслуживающий доверия свидетель.
Этот полицейский был агент Вусте, ему захотелось покрасоваться в телевизоре, вот он и распустил язык.
Другой полицейский, в штатском, сказал, что расследование должно быть проведено с большим тактом. А кто-то еще, кажется судья, попросил тех, кто заметил что-то странное, немедленно сообщить об этом полиции. Им позвонило уже несколько сотен человек, но почти все, увы, оказались шутниками.
Потом пришел Карлуша и сказал, что газеты полны статьями обо мне, но имя мое обозначено инициалами, а мое исчезновение связывают с исчезновением Декерпела. Карлуша принес печенье с цукатами и четыре бараньих отбивных. Юдит даже не взглянула на него. Смотрела только на меня. Словно пронзала меня своим всезнающим взглядом, как в тот раз, когда, увидев ее, я упал в траву между могилами.
Карлуша сказал, что трудно будет найти для нас другую квартиру.
— Шеф, — сказал он, — ты знаешь, я готов сделать для тебя все что угодно, но, боюсь, пока тебе лучше остаться здесь.
— Я завтра вечером должна ехать в Англию, — сказала Юдит.
— Делай, что должно, принцесса, — сказал Карлуша. Погладил своей корявой рукой попку Юдит и удалился, заперев дверь на замок.
— Можно я тоже поеду с тобой в Англию?
Она покачала головой:
— Ты будешь мне мешать.
— А куда мне деваться, если ты не вернешься?
— Что-нибудь придумаем, — сказала она неуверенно.
Моя печаль передалась ей.
— Мне бы очень хотелось взять тебя с собой. Но это невозможно. Слишком много сложностей.
— Я могу научиться. В ваших пустынях. Стрелять, делать бомбы, допрашивать, посылать сигналы по радио. То, что может какой-то магометанин, смогу и я.
— Милый Ноэль, — сказала. И мое собственное имя показалось мне чужим, тяжелым.
Что с тобой?
Я устал, слишком много слов. Все возвращается на круги своя. Я ничего не забыл. Можно мне прилечь? Здесь, на диван?
Конечно. Не нервничай. Не из-за чего волноваться.
Как хорошо вы меня понимаете.
Не слишком рассчитывай на это.
Я все забыл. Только Юдит. Кроме нее, в моей голове ничего не осталось. Темно, как в могиле.
Не надо расстраиваться.
Вам так кажется? Я могу развеселиться, если вам хочется. Хотите послушать песенку?
Только не очень длинную.
Я спою вам песенку, которая едва не выиграла приз на фестивале в Харелбеке, когда там выступали «Караколли».
В мае тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года.
Для вашего возраста у вас хорошая память, минеер комиссар.
Спасибо.
Мелодия похожа на «Crying in the Chapel» Тэмми Уайнетт, но, как говорят голландцы, это ее не портит. Ну вот. Раз, два, три:
Собаки здоровее, а кошки всех ловчее
Но человеку не согреть свой дом
Хватит.
