Но дело в том… От волнения он стал мерить мастерскую шагами. Дело в том, что теперь он уже не был вполне уверен, что его теория верна. Ему мало было гладить рукой ее коленку. И она отнюдь не невинна — этим и не пахло, она уже настолько опытна, что он до жути боялся представить это себе. Вполне возможно, что она уже и не девственница…
Рон вышел в кухню, потом вернулся в мастерскую и уставился на дверь, за которой шла лестница в подвал. А какая, впрочем, разница? — подумал он, возвращаясь к своим размышлениям. Даже если она не невинна, отсюда следует лишь то, что ему придется бороться с искушением с еще большей силой, противиться за двоих. Можно ведь думать о ней так, чтобы не сосредотачиваться на искушении. Если, скажем, не думать постоянно о какой-то определенной части ее тела, а представлять, как она, слегка сгорбившись, сидит на стуле или, прихрамывая, идет по комнате, или вспоминать, как меняется выражение ее лица — когда она пытается скрыть боль или напряженно о чем-то думает, — и любовь его победит соблазн.
— Ну ладно, — бросил он вслух с такой интонацией, будто вопрос был решен.
Услышав шаги Нэнси, он вернулся к табуретке и сел.
— Так что тут у вас стряслось? — спросила она.
— Я показывал ей «констеллейшн», и что-то меня отвлекло. Все случилось — глупее не придумаешь.
Нэнси пристально на него смотрела. Она была очень бледна.
— Обе двери, — проговорила она. — Ты оставил открытыми обе двери.
— Но она же вернулась. И это самое главное.
— А что с тем малым в тюрбане?
— Мне кажется, он ее не узнал.
Нэнси долго не сводила с него глаз. В конце концов она покачала головой:
— Знаешь, она всё в себя прийти не может от того, как ты подхватил ее на руки. Все время только и твердит: «Рон очень сильный». Еще она сказала, что теперь ты можешь каждый раз с нами кушать.
При этих словах сердце его от радости чуть не выпрыгнуло из груди.
— А тебя это устроит?
— Меня? — Она направилась в кухню. — Разве это имеет какое-нибудь значение? Для тебя ведь важно только то, что устраивает ее, или я не права?
Весь день в пятницу, пока они с Джерри и Микой стучались в двери покинутых и стоящих на отшибе домов по улице Ривер, Силия думала о том, что, если Рэчел сегодня не найдется, после возвращения домой она позвонит отцу. Это будет правильный поступок, он вернет ей благоволение Господне. Но за ужином нервы у нее стали сдавать. Она попыталась представить ход беседы — «Это Силия». — «Кто?» — «Силия, дочка твоя». Молчание — и решила, что ничего страшного не случится, если отложить разговор до следующего утра.
— Может быть, его имени и в телефонной книге нет, — сказала она Мике.
— Посмотрим, — ответил он.
Мика нашел в телефонном справочнике код Флориды и позвонил в информационное бюро Форта-Лодердейл. Там ему сказали, что Вильям Си. Фокс живет на 14-й авеню.
— Значит, ты считаешь, это мысль стоящая, — бросила Силия, когда он протянул ей номер телефона.
— Решать тебе, Силия.
У себя в комнате она нашла бутылку водки и прилично отхлебнула прямо из горлышка. Потом набрала номер, нажимая на кнопки ручкой, на которой было написано «Лисья сеть».
Отец снял трубку после пятого звонка. Она услышала его высокий, с хрипотцой голос, не узнать который было невозможно:
— Алло?
— Папа, это Силия.
— Силия!
Она даже чуть подалась назад от той радости, которая прозвучала в его голосе.
— Твоя дочка, — добавила она.
— Ну конечно! Силия! — Отец закашлялся. — Какой чудесный сюрприз. Как у тебя дела?
— Честно говоря, жутко.
Он долго молчал:
— Что-нибудь с мамой твоей случилось?
— Мама умерла девять лет назад. Неужели тебе никто не сказал?
— Нет. Никто мне ничего не говорил.
— Я думала, ты в курсе, была уверена, что тебе об этом кто-то из старых друзей сообщил.
— Знаешь, меня непросто было найти.
Силия пропустила это замечание мимо ушей.
— Как она скончалась? — спросил он.
— У нее случился удар.
— От этого же и мать ее померла.
— Пап, я тебе не по этому поводу звоню.
— Слушаю тебя.
Силия перевела дыхание. Если она не скажет ему все сразу и прямо сейчас, она вообще ничего ему не скажет.
— У меня есть дочка. Она родилась за день до маминой смерти. Ее зовут Рэчел. Рэчел Лорен. В прошлую пятницу ее похитили из дома, где мы живем. Кто ее взял, мы не знаем. Здесь, в Торонто, вовсю идут поиски. Мы, в общем, уверены, что она жива, но… Мне бы надо было тебе об этом раньше сообщить.
— Не знаю, что тебе сказать, Силия… Мне очень жаль.
— Просто я подумала, что тебе надо об этом знать.
— Да, конечно. Теперь я об этом знаю. — Он снова долго прочищал горло, потом проговорил: — Боюсь, сейчас я не очень могу передвигаться.
Силия подумала, что этим он хочет сказать, что у него нет машины.
— Я прикован к инвалидной коляске, — продолжал он. — Не уверен, что смогу тебе чем-то помочь в поисках девочки.
Его слова поразили Силию. Причем не то, что он передвигался в инвалидном кресле (ему было семьдесят два года), а сама по себе мысль о том, что ему надо приехать на помощь дочери.
— Ее ищут сотни людей, — сказала она, а потом спросила, как давно он не может ходить.
— Уже лет десять, должно быть. У меня рассеянный склероз.
— О господи…
— Пока я вроде как справляюсь. А это… это дело с похищением. Ты, должно быть, теперь в жутком состоянии. У тебя есть муж? Он тебе сейчас помогает?
— Нет. — Она расплакалась.
— Силия, — сказал он. — Силия, ты этого не заслужила.
Откуда ему знать, заслужила она это или нет? Наверное, когда он о ней думает, все еще представляет ее маленькой девочкой. А когда она думает о нем, у нее возникает такое ощущение, будто она листает альбом со старыми фотографиями и видит человека, с которым когда-то встречалась и он ей нравился, но сказать, что он был ей хорошо знаком, не может. (Должно быть, это какая-то знаменитость, потому что мужчина был когда-то импозантным: высокий, с прекрасными белыми зубами и густой светлой шевелюрой.) Вот он моет посуду, закатав рукава рубашки, а часы его лежат на полочке над раковиной. И на этом снимке он же: красит потолок в столовой, натянув на голову бейсбольную кепочку, чтобы закрыть волосы. Но эти фотографии не будили у нее в памяти никаких воспоминаний, не были привязаны ни к каким событиям жизни. И все же благодаря этим снимкам, сохранившимся в старых альбомах, она по крайней мере знала, со слов матери, сколько ему было лет в тот или иной момент прошлого, чем он занимался: в частности, торговал автомобилями, но ему редко удавалось завлечь на стоянку серьезных клиентов. Мать вообще не могла понять, почему такой застенчивый человек решил зарабатывать на жизнь прямыми продажами без посредников. Много времени спустя после того, как он ушел из семьи, мать как-то сказала ей: «Биллу всегда надо было оставаться вещью в себе», как будто его отсутствие стало прямым следствием этой черты его характера. Единственными воспоминаниями о его разговорах с ней остались телефонные звонки вечером по воскресеньям, когда он задавал рутинные вопросы о том, как у нее дела в школе и об успехах в хоровом кружке. Она всегда отвечала ему: «Все хорошо», а мать при этом стояла вся красная в проеме ведущей на кухню двери, покусывая от волнения ногти, и в глазах ее теплилась жалкая надежда. Сама она уже в восемь лет точно знала, что отец никогда не бросит Хэйзел Билз и не вернется домой.
— Тебе нужны деньги? — спросил он. — Я здесь, конечно, в роскоши не купаюсь, но мог бы…
— Нет. Денег хватает.
— Ну, что ж… а полиция делает все, что может?
— Вроде да.
— Просто ужас.
— Мне только хотелось, чтобы ты знал, что у тебя есть внучка. — Она вытерла нос рукавом. — Когда она вернется домой, может быть, мы тебя навестим.
— Это было бы замечательно. Как, ты сказала, ее зовут?
— Рэчел. Рэчел Лорен Фокс.
Она почувствовала его радость при слове «Фокс» — его невольный вклад в имя девочки.
— Рэчел Лорен, — повторил он. — Звучит прекрасно.
— Я позвоню тебе, когда будут новости.
— Какой у тебя там номер? Подожди, я сейчас возьму ручку.
В трубке что-то стукнуло, и какое-то время казалось, что связь прервалась. Силия подумала о том, чем он мог быть занят, когда она ему позвонила.
— Все в порядке, — донеслось до нее из трубки.
Она назвала свой номер.
— Ты ее найдешь, — сказал он. — Держись и не сдавайся.
— Хорошо. До свидания, папа.
Держись и не сдавайся. Она вспомнила, что он часто говорил ей эту фразу в конце разговора, когда звонил по вечерам в воскресенье. Это было первое, о чем она подумала. Вторая мысль, которая пришла ей в голову, заключалась в том, что он обрадовался ее звонку. Даже более того… в его голосе слышалось облегчение. Как будто все эти годы он только и делал, что ждал этого звонка. Но почему же в таком случае он сам перестал ей звонить? Она задумалась и над тем, о чем не стала его спрашивать. О том, вместе ли он еще с Хэйзел, и жива ли она еще. О том, есть ли у него другие дети — не от Хэйзел, которая была для этого слишком старой, а от какой-нибудь другой женщины. Она снова сняла трубку. Потом бросила взгляд на дверь — там стоял Мика.
