В динамике слышался только приглушенный голос Николь:
— ...я докажу им, что мой отец Анри Лоран был...
Но тут человек Фриша, сидящий рядом с водителем «тойоты», нажал на кнопку ручного пульта, очень похожего на пульт дистанционного управления обычным телевизором.
Впереди, средь бела дня, почти в центре Парижа, на проезжей части широкого Страсбургского бульвара раздался мощный взрыв, и маленький «рено», объятый пламенем, бросило с проезжей части вправо, через тротуар, сметая уличную афишную тумбу, прямо в витрину большого кафе...
... А спустя неделю «Федор Достоевский», огибая юг Испании, оказался сразу между двух частей света — в Гибралтаре...
С левого борта лайнера была Африка, с правого — Европа. И с той и с другой стороны теплохода вдали виднелись высокие горы, но правым бортом судно было ближе к берегу, и поэтому Европа была видна более отчетливо...
В изоляторе медицинской части Луиза ложкой кормила Валерика супом. Руки у Валерика были все еще забинтованы, и он наслаждался своим «безвахтенным» положением хворого.
— Рот открывай шире! — недовольно сказала Луиза. — Все белье загадим же. Только вчера сменила, а уже — посмотри...
— Не ворчи. — Валерик широко открыл рот.
Луиза скормила ему еще ложку супа, зачерпнула из тарелки еще одну, небрежно произнесла:
— Гибралтар проходим... — и сделала ударение на первую букву "а".
Валерка поперхнулся, потрясенно взмахнул перевязанными руками:
— Ну, Луизка! Ты даешь!.. Гибралтар! Прямо заправский морской волк!..
— Ешь! — строго сказала Луиза. — И кончай ржать! Капаешь на пододеяльник...
— Гибралтар... — с удовольствием повторил Валерик и вдруг сообразил: — Слушай! Это что же, мы уже домой топаем?!
— Здрассте! — Луиза покрутила пальцем у виска, поднесла ему ко рту еще ложку супа. — А ты думал? Доедай, доедай...
— Не могу больше, Луизка. — Перевязанными руками он облапил Луизу и притянул ее к себе на кровать.
Но тут в изолятор заглянул доктор Ивлев и скептически проговорил:
— Так... Это у них обед называется.
Луиза попыталась вырваться, но Валерка удержал ее и сказал:
— Не дергайся. Капаешь на пододеяльник. Тимур Петрович! «А если это любовь?»
Доктор Ивлев развел руками и сказал:
— Тогда — на перевязку.
* * *
На Темзе, в пятнадцати километрах ниже Лондона, в английском порту Тильбери, предназначенном для приема больших судов, еще сохранились полуплавучие причалы-дебаркадеры на громадных чугунных шарнирах. Были здесь и новые бетонные причальные стенки.
У одной из таких стенок стоял «Федор Достоевский».
Из лацпорта — специального портового люка по электрическому транспортеру теплоходное чрево выносило пассажирский багаж прямо на портовые багажные тележки.
Судно покидали англичане. Длинной, взбудораженной вереницей они спускались по наклонному трапу, на ходу прощаясь и перекрикиваясь с остающимися на судне немцами и знакомыми членами экипажа...
На палубе у трапа стояли доктор Ивлев, доктор Вольф, Таня Закревская, семья слоноподобных канадских Сердюков и слегка нетрезвый подданный Великобритании мистер Джеффри Бриджес — эсквайр.
Таня держала на руках своего маленького песика, закутанного в какой-то теплый шерстяной платок, и о чем-то перешептывалась с ним.
— Прощайте, Джефф. — Тимур пожал руку Бриджесу.
— Какие будут рекомендации, док? — спросил Бриджес.
Тимур принюхался. Почувствовал стойкий запах хорошего виски и отрицательно помотал головой:
— Никаких. Вы все уже прописали себе сами.
— До забаченья, сэр, — пророкотал, как ему казалось, по-русски папа Пол Сердюк.
— Вы летите в Канаду из Лондона? — спросил Ивлев.
— Не зараз, — «по-русски» сказал Пол. — Май фамилия мает запрошение на гости фор мистер Джеффри Бриджес.
Джефф обнял старого доктора Вольфа и повернулся к Тимуру:
— Ребята, прилетайте ко мне как-нибудь на уик-энд! И пожалуста, захватите с собой мисс Таниу...
Он галантно поцеловал Тане руку и нетвердой походкой пошел вниз по трапу. Все Сердюки откланялись и спешно двинулись за ним.
Спускаясь по ступеням трапа, Джефф заметил уже стоящего на причале молодого священника Ричарда Роуза и заорал на весь Тильбери:
— Мистер Роуз! Святой отец!.. Где вас найти? Вы мне сможете скоро понадобиться!..
— Зачем? — рассмеялся Роуз. — Теперь в вас жизни еще лет на двадцать!
— Именно поэтому вы и можете оказаться мне необходимым!..
Джефф Бриджес показал глазами на спускавшуюся за ним большую и очень смущенную Галю Сердюк и блудливо подмигнул Ричарду Роузу.
Таня с песиком, Тимур Ивлев и доктор Зигфрид Вольф остались у трапа одни. Вольф оглядел мрачноватые портовые постройки, грустно сказал:
— Завтра мы сойдем в Бремерхафене, и вы, облегченно вздохнув, поплывете прямо к своему дому...
Таня перевела, сочувственно глядя на старика. Вольф оглянулся — не услышит ли его кто-нибудь, и тихо спросил:
— Скажите, Тимур... Вот тогда, в том чудесном заливчике, у маяка... травмы были?
— Все было в порядке, Зигфрид, — улыбнулся ему Тимур. — Иначе я позвал бы вас как минимум на консультацию...
... И прошел один день, и наступил второй...
В серых, холодных водах Балтийского моря, вспарывая мелкие злобненькие волночки, плыл опустевший лайнер «Федор Достоевский»...
Не было на судне уже ни одного пассажира. И от, казалось бы, радостного ощущения высвобождения из гигантского комплекса услуг и обязанностей картинка, царившая сейчас на судне, являла собою довольно грустное зрелище — то ли спешной эвакуации, то ли наконец-то начавшегося развода, то ли переезда... В другую жизнь.
А еще это было немножко похоже на конец Рождества или Нового года. Когда раздевают уже пересохшую и осыпавшуюся елку и в совок собирают разноцветные, сверкающие осколки разбившихся стеклянных игрушек вместе с остренькими и очень твердыми пожелтевшими елочными иголками...
Скатывали ковры в пассажирских коридорах, в музыкальном салоне, в библиотеке, в комнате игровых автоматов...
Бармены с помощниками регистрировали остатки виски, джина, кофе, соленых орешков, сигарет... Составляли отчетные ведомости, слегка приворовывали...
В ресторане в картонные коробки упаковывалась дорогая посуда, пересчитывались скатерти, снимали с окон занавески, портьеры — бросали прямо на пол, в кучу...
Судовые магазины и магазинчики творили инвентаризацию — непроданные товары лежали грудами на полу...
Девушки-парикмахеры тщательно паковали свой собственный инструмент, небрежно складывали казенный...
Двери всех опустевших кают были распахнуты настежь.
Все младшее и среднее звено (по служебному исчислению) ходило измученное, непричесанное, зачуханное — бог знает в чем... Девчонкам даже в голову не приходило подмазать рожицы...
У опустевшей стойки бюро информации и переводов фельдшер Луиза, известная своей неукротимой общественной деятельностью, в платочке, под которым явственно угадывались бигуди, прикрепляла кнопками большое объявление:
"ВНИМАНИЮ ЭКИПАЖА!
СЕГОДНЯ В 19.00 В МУЗСАЛОНЕ СОСТОИТСЯ БАЛ ЭКИПАЖА, ПОСВЯЩЕННЫЙ КОНЦУ РЕЙСА. ВСЕ СВОБОДНЫЕ ОТ ВАХТ — НА БАЛ!!!"
Вечером, без десяти семь, в каюте главного доктора судна Тимура Петровича Ивлева раздался стук.
Тимур Петрович в обычном, цивильном, костюме стоял перед зеркалом и завязывал галстук.
— Открыто! — крикнул Тимур.
Дверь распахнулась. В каюту вошла Таня с песиком на руках.
В строгом сером английском костюме Таня была ослепительно красива. От внезапно нахлынувшей нежности Тимур даже зажмурился и замотал головой, чтобы убедиться в реальности мгновения...
— А ты почему не в форме? — удивленно спросила его Таня.
— А ты? На заключительных посиделках прошлого рейса ты, как и положено, была в бальном платье...
— Это я раньше думала, что все наши рейсы до чертиков одинаковы. А вот теперь вдруг поняла, что они могут быть очень даже разными. — Таня протянула песика Тимуру и спросила: — Можно его у тебя оставить?
— Конечно. — Тимур усадил собачку на свою кровать, взял Таню за руку и сказал: — Пошли.
Все уже наверняка собрались в музыкальном салоне, и Таня с Тимуром Ивлевым одиноко шли по огромному опустевшему судну, так никого и не встретив на своем пути...
Казалось, что они совсем одни на этом большом корабле, и в их движении по нескончаемым переходам, коридорам и внутренним трапам было что-то торжественное и печальное...
... За столиками в музыкальном салоне сидели не менее двухсот пятидесяти человек. А на маленькой эстраде, на которой когда-то короновали старушку фрау Голлербах, сейчас стоял капитан Николай Иванович Потапов.
Не было перед ним никакого микрофона. Просто стоял Николай Иванович и говорил в зал негромким, усталым «домашним» голосом, так, будто сидел сейчас у себя на кухне в Ленинграде в майке, спортивных штанах и тапочках:
