Ознакомительная версия.
Официант принес тарелку с четырьмя свернутыми пухлой розой булками и розетку с фирменным маслом. Не только чеснок, но и укроп и кинзу добавляла местная повариха в это масло. Яков Моисеевич разрезал булочку, подцепил ножом желтый шмат и стал основательно утрамбовывать его в рассеченное брюхо булки. И вдруг протянул мне требовательным жестом моего деда. Этим, почти уже забытым мною жестом… Я растерялась, растрогалась, пробормотала что-то и послушно взяла булочку, хотя давно уже сижу на диете и мучного стараюсь не есть.
— Между прочим, я был свидетелем знаменитого взрыва на мукденском вокзале, когда убили старого маршала Джан Цзо-Линя… Вам, конечно, это имя ничего не говорит… Джан Цзо-Линь, он был кавалерийским офицером при китайской императорской армии… А после того, как свергли последнего китайского императора династии Мин — это произошло в 1911 году, Джан Цзо-Линь стал просто бандитом…
— А куда делся император? — спросила я.
— Никуда. Он повесился в Угольной башне Запретного города в Пекине, когда манчжуры рвались к стенам города… Так вот, Джан Цзо-Линь… он был неграмотным. Подпись его была — отпечаток большого пальца… Со своей шайкой поначалу совершал налеты на банки, на богачей… Все раздавал крестьянам… Такой китайский Робин Гуд… Курил опиум — набивал трубку, раскуривал свечой… В Русско-японской войне воевал и на той и на другой стороне, но после войны поставил на японцев. Был властителем Манчжурии, а хотел стать новым императором Китая… У самого была кличка «Дун-Бей», а бандиты его звались «хунхузами» — «краснобородыми».
— Довольно странные военные отличия…
— Хной красили… — пояснил Яков Моисеевич. — Влетает, бывало, на коне в зал суда, где идет заседание. Говорит судье: ты отъявленный мерзавец, все судишь в пользу богачей! Приговариваю тебя к смертной казни! Достает маузер с прикладом и…
— Как это — маузер с прикладом? — спросила я.
— Ну, деревянная кобура служила прикладом… Да… В Китае в то время пооткрывалось множество банков. Любой мерзавец мог открыть банк, ограбить людей и скрыться… Много было таких случаев. И вот Джан Цзо-Линь приглашает однажды на банкет десять самых крупных банкиров… Когда он вот так приглашал к себе, люди оставляли дома завещание… Ну, и он им говорит: «Я разрешил вам открыть банки, думал, что будете поступать по справедливости… Вы же, кровососы и подлецы…»
— …всех шлепнул?
— …не всех, одного оставил, чтобы тот потом людям рассказывал… Их выводили по одному во двор, рубили головы. А Джан Цзо-Линь приговаривал сидящим за столом: «Кушайте, кушайте, угощайтесь, приятного аппетита!»
— Я смотрю, он вам нравится, — заметила я.
— Нет, не нравится. Но он был одним из тех, кто не дает забыть о себе после своей смерти.
Незаметно ожили фонари, на каждом столбе — по четыре простых круглых шара, как четыре желтых виноградины сорта «Крымский». Этот желтый уютный свет, приручая старые сосны, одомашнивал крошечное пространство старого парка. До блеска натертые подошвами плиты каменного пола террасы празднично отливали желтым.
— Ну, хорошо! — сказала я решительно. — Хотите, мы обучим Алика набирать текст на компьютере? Хотя, повторяю, для нас это будет тяжелой обузой…
— Не знаю… — повторил он. — Не уверен, что это целесообразно.
— Целесообразно?! — крикнула я. — Целесо-об-разно!! Нет, мне это нравится! А «Бюллетень» ваш целесообразен? Лу преданно ухаживал за ней! Яков Моисеевич, вы умный интеллигентный человек, вас обучали русские офицеры!
— Дитя мое, — сказал он, — не тратьте пороху.
И мы опять замолчали…
— Давайте-ка я лучше дорасскажу вам, как убили Джан Цзо-Линя! — проговорил Яков Моисеевич с неожиданным воодушевлением, но и с некоторой просьбой в голосе. — Вам интересно?
— Валяйте, — вздохнув, сказала я.
— Он, видите ли, в Пекине связался с американцами, и япошки этого ему не простили. У него главный враг был — генерал У Пей-Фу, тот сколотил большую армию. Почему-то называли его христианским генералом, и действительно, он крестил своих солдат весьма оригинальным способом: поливал из шланга… Да, так вот, японцы уговорили Джан Цзо-Линя возвратиться в Манчжурию. Но американцы предупредили его об опасности взрыва поезда, и тот — он был человек бесстрашный — пошел и напрямик спросил: что, мол, убить меня хотите? Тогда майор разведки, японец, сказал: я буду с тобой в одном купе до конца, до самого Мукдена. И вот когда поезд уже подходил к Мукдену, уже сбавил пары, а я в этот момент покупал с лотка лепешки шао-бин… японец и говорит Джан Цзо-Линю: видишь, ничего не случилось, ты целехонек… а я пойду в свое купе, там у меня остались фуражка и шашка… Выскочил из поезда и… взрыв потряс весь город. И я все это видел… лепешки выронил… помню, лежат лепешки в пыли, а я плачу, собираю их и боюсь, что родители заругают…
— Какой это год? — спросила я.
— Двадцать седьмой… А вскоре мы переехали в Харбин, меня записали в Первое коммерческое училище… Там давали прекрасное образование…
— Русские офицеры?
— Напрасно иронизируете, это все были высокообразованные люди… Русские мальчики учили закон Божий. Евреи изучали Ветхий Завет, иврит… Вообще, очень активная была еврейская жизнь… Знаете, много было кантонистов, они с волной беженцев прибыли из Сибири. Люди бывалые, грубые, с зычными голосами. Помню, на Симхас-Тойре — это когда Тойру должны обносить вокруг «бима» — поручили нести свиток одному старому кантонисту — большая честь, между прочим. И кто-то спрашивает его — не тяжело, мол, будет? Так он обиделся, кричит: «Я на своей спине пушки таскал! — что я, это говно не подниму?» Грубый народ, грубый народ… Ругаться все умели незаурядно, восхитительно!.. Помнится, уже здесь, во время Синайской кампании, сидим как-то мы с Морисом в палатке и — не помню о чем ведем беседу… Вдруг, на полуслове, заглядывает незнакомое лицо, спрашивает: «Ребята, вы, случайно не из Китая?» — «Да, — кричим, — из Китая, откуда ты узнал?» — «Как, — говорит, — откуда: такую ругань только на углу Китайской и Биржевой можно слышать!» — Яков Моисеевич улыбнулся сконфуженно: — И, знаете, да: на углу Китайской и Биржевой была стоянка извозчиков.
— Я смотрю, вы наш человек, Яков Моисеевич. А я-то боялась, что Витя смутил ЦЕНТР своей несдержанностью…
— Ваш Витя — сморчок и тля противу нашей крепости! — сказал он высокомерно.
Я поднялась из-за стола и поцеловала его в румяный мешочек щеки. Впрочем, в желтом свете фонаря лицо старика тоже приобрело желтоватый оттенок. Хотя бы этим он напоминал сейчас китайца.
— Мне пора, Яков Моисеевич. Спасибо за штрудл, за булочки… Я нисколько не жалею о том, что встретилась с вами, хотя, по логике событий, мы ведь сейчас расстаемся навеки с вашими китайскими гульденами?
— Не говорите так! — взволнованно воскликнул старик. — Мы все взвесим, Морис изучит проект и смету.
— К чертям вашего Мориса.
— Я уверен, что мы найдем выход из создавшейся ситуации! Мы ведь искренне хотим поставить дело на новые рельсы!
— И пустить по этим рельсам конно-железку.
Он понурил голову.
— Придумайте что-нибудь! — умоляюще проговорил он. — Алик должен клеить газету. Он болен, он инвалид детства. Он добрый, хороший мальчик… Придумайте что-нибудь! Человек в таком победительном красном плаще должен знать выход из всех тупиков…
Прошла еще неделя, китайцы отмалчивались. Я советовала Вите забыть этот незначительный эпизод нашего цветущего бизнеса. Он же уверял, что все впереди, что китайцы раскрутятся, что на базе «Бюллетеня» мы еще создадим международный журнал и даже распределил рубрики.
Я рассказываю все это только для того, чтобы вы поняли, с кем я имею дело.
Основным нашим заказом оставалась газетка муниципалитета.
…Сейчас уже можно написать: светлой памяти газетка.
Витя, тут ничего не скажешь, — страшный идиот. Как упомянуто мною выше, он очень образованный человек, просто ходячий справочник. Но двигательный аппарат с мыслительным у Вити связаны опосредованно. Отсюда — вечная путаница во всем, за что бы он ни взялся. Кажется, это называется «дислексия», вещь вполне объяснимая с точки зрения медицины, но мне-то от этого не легче. А поскольку живем мы в разных городах и общаемся, в основном, по телефону и через компьютер, мне следить за каждым Витиным шагом накладно.
Передавая газетный материал и посылая к нему фотографии, мне приходилось писать прямо в тексте — в скобках, конечно, — пояснительные приписочки с шеренгой восклицательных знаков. В выражениях я не стеснялась, тем более что только так можно было привлечь внимание рассеянного Вити. Предполагалось, что приписочки Витя в своем компьютере сотрет, чтобы, не дай бог, они не попали на газетную полосу. Он и стирал. Всегда. Ведь он не был клиническим идиотом. Хотя, конечно, мне следовало понимать, что сколько веревочке не виться…
Ознакомительная версия.
