Мы со Светой закончили ужин, иссякли темы для разговора, я сказал, что лягу на полу, так как квартира у нее была однокомнатная, а она настаивала, чтобы я остался. Она постелила мне, мы пожелали друг другу спокойной ночи и мирно заснули до утра.
Не знаю, какое впечатление о себе оставил я, но думаю, что мужчина, приехавший на свидание за восемьсот пятьдесят километров, приготовивший ужин, поевший и спокойно заснувший в одной комнате со своей избранницей из огромного количества виртуальных претенденток, кроме отвращения, вряд ли может оставить какой-либо другой след.
— Да, жених из тебя никудышный!
— И не говори! Но дальше — еще страшнее! Вторую девушку заочно ты уже знаешь. Это Марина. Как только я, разочарованный, вернулся из Киева, в первый же вечер позвонил ей. На следующий день мы договорились встретиться, и я, полный надежд на будущее сексуальное пиршество, полетел навстречу своему несбыточному счастью. Увидев ее, мою возжеланную по фотографиям пассию, я отогнал от себя первую, закравшуюся в душу, подчеркиваю, не в ум, а в душу, мысль — «я не верю этой женщине». Мы посидели в кафе и обменялись традиционными при знакомстве откровениями, но, проводив ее и оставшись один, я задавал и задавал себе вопрос: «Что ей от меня нужно?», но не находя на него ответа, решил не морочить себе голову и поплыть по течению, так как терять мне было просто нечего. Утром она сама перезвонила и попросила стать ее инструктором по вождению. Я согласился, томимый предчувствием первой интимной близости, потому что ее внешний облик все же очень волновал меня.
Я остался у нее на ночь в первый же день наших практических занятий по вождению. Это желание было обоюдным, и я специально произнес те нужные слова, которые предопределили наши дальнейшие отношения, в первую очередь — интимные.
Несколько недель эйфории, ресторанов, праздника до той «первой ласточки», которая начала открывать глаза и расставлять все на места. В самом начале, когда мы только обменивались пониманиями моральных ценностей, я рассказал Марине о своем любимом фильме «Тот самый Мюнхгаузен» и о той сцене в этом фильме, которая стала определяющей в моей жизни, полностью совпав с личным восприятием правды и любви. Это момент, когда Мюнхгаузен перед полетом на Луну говорит своей возлюбленной:
— Скажи мне!
— Я буду ждать тебя!
— Не то!
— Я очень люблю тебя!
— Снова не то!
— Я буду верна тебе!
— Не надо!
— Они положили в пушку сырой порох, Карл! Они хотят тебе помешать!
— Вот!!! Спасибо! Пусть завидуют! У кого еще есть такая женщина?
Она не смогла обмануть и тем самым спасти ему жизнь. Она предпочла убить его своей правдой, но не солгать. Потому что любила его самого больше, чем свою любовь к нему. И уважала его ценности больше, чем свои чувства. И готова была потерять его, но не предать.
Через два с половиной месяца совместного проживания с Мариной, начавшегося со второго дня знакомства, мы пришли к той же самой ситуации, обыгранной в фильме. Я знал правду, которая сама собой не хранила измены и не покрывала преступления, просто это была правда, о которой я знал, а она не знала, что я знаю. Я спросил ее, и она солгала. Я спросил еще раз, и она снова солгала. Я сказал, что знаю правду, и она опять солгала. Тогда я сказал, что если она сейчас соврет, то я уйду навсегда, и снова предупредил, что знаю правду. Каково было мое удивление, когда она начала клясться, что не врет. Я стал одеваться, и только тогда Марина произнесла, что это на самом деле правда. Может, я покажусь чересчур принципиальным, но я оделся и ушел навсегда, объяснив свой уход тем, что поставил ее перед выбором: или она говорит правду, или я ухожу. Она солгала и тем самым сделала свой выбор, объяснив это боязнью меня потерять. Абсурд! Не хочу обижать всех остальных женщин, и поэтому не употреблю в данном случае словосочетание «женская логика». Когда впоследствии я вспоминал отдельные моменты нашей недолгой совместной жизни, то обнаруживал, что эта ложь не была единственной. Мелкие детали, на которые я не обращал тогда внимания, прояснились после расставания, и я понял, что атмосфера неправды — это обычное состояние Марины. Где были мои глаза два с половиной месяца?
Как видишь, это был мой второй, далеко не удачный прецедент знакомства по Интернету.
— И теперь ты хочешь попробовать еще раз? Не хватило тебе двух осечек?
— Ну, теперь ведь я не жену себе искать собираюсь! Да и вообще, ничего я не собираюсь! Я просто не знаю, как отвлечься от проблем. Такое чувство, что вся жизнь заключена в борьбе. Как люди умудряются ездить на море, отдыхать на турбазах, в конце концов, играть в футбол? Тут же ни денег не хватает, ни собраться даже посидеть на площадке не с кем. Что за жизнь такая? Это я сам, наверное, так ко всему отношусь. Отдыхать не умею.
— Вадим, ну какой там отдых, если мы долги отдаем накопленные. У нас на этот месяц было двести десять гривен. Мы на них купили продуктов, которых хватило только на три недели. О каком море может идти речь, и при чем тут твое неумение отдыхать? Если бы не Сашина помощь — мы бы уже с голоду умерли. У нас ведь нет богатых родителей, которые хотя бы продуктами обеспечивали, нет заработка такого, чтобы иметь возможность откладывать деньги на отдых. Я вообще не могу устроиться на работу. Не переживай, расплатимся потихоньку с долгами, может, я себе что-нибудь подыщу, а тогда можно будет подумать и об отдыхе. Не получится в этом году — получится в следующем. А если хочешь отдохнуть сегодня, то мы можем развести во дворе костер, зажарить два оставшихся окорочка и купить двухлитровую бутылку пива. Как тебе такой отдых?
— Я двумя руками «за»!
— Тогда разводи костер, а я пошла за пивом.
Вадим открыл пиво, когда положил шампура с кусками курицы на вымощенные вокруг костра красные кирпичи. Всего час назад он читал жене, как любит этот момент приготовления шашлыков. На небе мерцали редкие звезды. Воздух был неподвижен и свеж. Тишина поглотила поздний вечер, и только собаки своим лаем иногда нарушали покой засыпающей улицы.
Анна вспомнила, как два с половиной года назад, когда они переживали свою самую тяжелую, самую безденежную зиму, Вадим пригласил ее выйти во двор арендованного кафе, где он развел костер под ночным, зимним небом. Было морозно, у них оставалась недопитая клиентами бутылка водки и минеральная вода с орешками. Пили прямо из горлышка. Вадим обнял тогда жену, чтобы ей было теплее, и рассказывал о своей юности, о том, как они с Сахно мечтали покорять северные просторы, рассказывал, как очень скоро они заживут счастливо и в достатке, когда переедут в областной центр, где у него остался дом — мамино наследство. Анна вспоминала, какими нищими и счастливыми они тогда были, и сравнивала то время с сегодняшним днем. Так много всего изменилось, но не поменялось самое главное — они по-прежнему нищие и счастливые. Вот если бы только не его переживания о бессмысленности бытия.
— Знаешь, солнышко мое, — отвечал Вадим жене, обнимая ее сзади, как в ту холодную зиму, — я такой, какой я есть. Ты полюбила меня, наверное, именно за это. Так что придется тебе терпеть меня таким, каким ты меня знаешь. Я сам тешу себя надеждой, что вот-вот все переменится: у меня появятся деньги, и мы сможем купить себе кольца и наконец-то расписаться. Я жду, что найдется издатель, которого все-таки заинтересует моя рукопись, и тогда у меня появится стимул написать все то, что я должен сказать людям, преподнести им свою истину, а там они — читатели — уже сами будут выбирать, соглашаться или не соглашаться со мной. Я надеюсь, что, в конце концов, мир станет разумнее и добрее, и мы с тобой еще застанем это время. Произношу сейчас все это, а самому кажется, что я рассказываю сказку маленькой девочке, которая в нее верит.
Я знаю, какое название будет у моего следующего произведения — «Город солнца». Я такой же утопист, как и Томазо Кампанелла, который четыреста лет назад писал ту же самую сказку, сидя в тюрьме. Время течет, но ничто не меняется. Тысячелетия уже человечество старается образумиться, и ничего из этого не выходит. Ни вера не помогает, оставленная Иисусом, ни научно-технический прогресс, ни повсеместная ликвидация безграмотности. Баланс добра и зла, наследованный еще от Каина и Авеля, так и остался определяющим в человеческой нравственности. Мы посмотрели с тобой недавно «Страсти Христовы», казалось бы: вера, которую приняла половина мира, с которой все согласны уже два тысячелетия, вера, с которой началась новая эра, ведь она не приблизила людей к раю. Ее исковеркали с течением веков, начиная с самого первого. Могучая религия из-за человеческого фактора разделилась на два направления, приверженцы которых, оставаясь христианами, девятьсот лет прожили в обоюдной анафеме. И сегодня еще не ищут пути для объединения. Люди! Люди разрушают мир. Одной рукой создают, а другой уничтожают.
