Нарубили дров. Лукиных воткнул по бокам костровища две металлические стойки, загнутые на концах в виде колец. В кольца он продел отрезок арматуры, а на нее повесил котелок с крючком.
Уха получилась очень вкусной. Поев, Лукиных стал рыбачить с берега, а Готов со Смирновым допивать вторую бутылку.
— Владим Константинч, я ведь нормальный учитель? — икая, спросил Готов. — Скажите, что нормальный.
— Норма… нормальный, — ответил Смирнов и засунул в рот колбасу.
— И Вы классный директор, — глубоко вдохнул Готов, — а Сафронова — стерва.
— Стерва, — согласился Смирнов, жуя, — еще какая стерва.
— Выпьем, Владимир Константинович, за то, что Сафронова — стерва.
Готов неуклюже налил остатки водки в железные кружки. Залпом выпил и совершил попытку подняться, но, потеряв равновесие, завалился на брезент и опрокинул на себя тарелку с недоеденной ухой:
— Ой, какой я неловкий. Цепануло не по-детски. Купаться хочу.
— Вода холодная, Рудольф Вениаминович, — предостерег Смирнов. — Заболеете.
Готов махнул рукой, кое-как поднялся и, шатаясь, поковылял к берегу. Там он спустил лодку на воду, запрыгнул и поплыл, гребя маленькими деревянными веслами.
С середины озера он помахал стоящему на берегу Лукиных. Физрук ответил ему тем же жестом.
Солнце встало в зените и сильно пекло. Готова разморило и, улегшись на дне резиновой лодки, учитель уснул.
Готов обнаружил себя лежащим в гробу. Руки были сложены на груди и держали восковую свечу. Он лежал в своей квартире. Вокруг гроба стояли соседи, коллеги, некоторые ученики. Подошли родители, покачали головой и отошли. Готов видел, как коллеги шарят в его вещах, доставая самое сокровенное. Один школьник сказал другому: «Вот и хорошо, что он сдох. Я его коллекцию прихватизировал». Готов попробовал крикнуть, но не смог произнести ни звука, хотел встать, но тело не слушалось. Тут он вспомнил, что читал в газете о летаргическом сне: пульс не прощупывается, зрачки узкие; некоторых людей так и хоронили, а когда производили эксгумацию, они были перевернутыми.
Бабки в черных платках, стоящие возле гроба, причитали: «Как живой, как живой…»
Преподаватели-мужчины на длинных вафельных полотенцах понесли гроб с телом Рудольфа Вениаминовича ногами вперед из подъезда во двор. Бабульки плакали и дарили всем присутствующим носовые платки. Закапал теплый летний дождик. Кто-то сказал: «Природа плачет, видать, хороший человек помер».
Гроб погрузили в крытый грузовик с надписью на тенте «Люди». Готов совершил еще попытку заявить о себе, и вновь никто не услышал. Он поднатужился и изо всех сил выдавил:
— Константиныч… я…
Директор печально посмотрел на Готова и сказал:
— Спи спокойно, дорогой товарищ.
Тронулись. Преподаватель трудов бросал из кузова на дорогу еловые ветки. Сзади шел желтый ПАЗик с провожающими.
Грузовик остановился. Гроб стали доставать. Готов увидел широко раскинувшееся кладбище и свежевырытую могилу. Он все еще верил, что ситуация каким-то чудесным образом разрешится: что вдруг это действие парализующего препарата? А вдруг кто-то намеренно хочет его убить? Убрать со сцены?
Гроб поставили рядом с ямой. Директор пустил слезу. Аспирантка Кольцова всхлипывала. Значит, я ей не безразличен, подумал Готов, тьфу ты, рассуждаю как в «мыльной опере».
Прощальная речь директора была немногословна. Гроб закрыли крышкой и стали заколачивать.
Учитель обнаружил, что может немного шевелиться, и принялся стучать по крышке изнутри, но движения были скованными, и сильного удара не получалось. Сквозь щели между досками крышки гроба просвечивало солнце через красную материю. Готов почувствовал, как его опускают в могилу, и беззвучно взвыл. Щели между досками все еще просвечивали. Посыпалась земля, просветы затянулись. В гробу стало темно.
Готов проснулся в холодном поту и услышал крики товарищей, звавших его. Минута ему потребовалась, чтобы определить, откуда кричат. Еще минута потребовалась, чтобы разглядеть. В глазах двоилось.
Учитель стал искать весла. Одно лежало в лодке, другое плавало неподалеку. Готов попытался дотянуться до него рукой (воспользоваться другим веслом он не сообразил). Лодка накренилась и перевернулась, накрыв горе-рыбака.
Оказавшийся в воде Готов холода не почувствовал, сказывалось либо опьянение, либо шок. Страха сперва тоже не ощутил. Не ощутил, пока не вспомнил, что не умеет плавать. И тогда его охватили страх, ужас, Фобос и Деймос вместе взятые. Готов колотил руками по воде и орал, что есть мочи. Вода попадала в рот.
В мгновение ока перед глазами промелькнула вся жизнь. Участь героя, роль которого играл Леонардо Ди Каприо в фильме «Титаник», не казалась в данный момент уместной.
— Я не… не… не умею плавать! — заорал Готов. — Помогите! Не оставляйте меня! Я всем сказал, что еду с вами на рыбалку! Вам не скрыть! Спасите, тону…
Силы были на исходе. Барахтаясь, Готов вспомнил о сне, что увидел в лодке и, было, смирился с мыслью о бесславном конце, как сильные руки Лукиных подхватили учителя истории и помогли выбраться на берег.
На берегу Готов долго не мог прийти в себя. Зубы стучали от холода. С одежды стекала вода. Лукиных помог коллеге раздеться и залил ему в рот полную кружку водки.
— Напугал ты нас, Рудольф, — сказал физрук, раскладывая мокрую одежду на капоте автомобиля.
— С-с-сам и-с-с-с-пугался, — дрожал Готов.
— Садись к костру поближе. Налить еще? А то ты весь синий. Не дай бог, воспаление легких схватишь. Эт те, брат, не шутки.
— Шутки-мишутки. Да, пожалуйста, налей, — сказал Готов. — А где шеф?
— Вот же он, — подавая кружку, кивком показал Лукиных.
Пьяный Смирнов сидел в салоне автомобиля и разговаривал сам с собой.
— Я эту рыбалку на всю жизнь запомню, — буркнул Готов.
— Наверняка, — складывая снасти, сказал Лукиных. — Но порыбачили удачно. Завтра закопчу. Приходи ко мне как-нибудь… пивка попьем с рыбкой. У-у-у, шеф-то наш совсем раскис. Константиныч, ты в порядке?! Похоже, в полном. Сейчас еще немного подсохнет, и двинем.
Приехав в город, рыбаки, в первую очередь, завезли домой Смирнова. Передали жене из рук в руки. Директор бормотал невнятные обрывки фраз, а жена несильно хлопала его по спине. Затем Лукиных довез до дома Готова.
Вылезая из машины, Готов на секунду замер и сказал:
— Спасибо тебе, Миша, за то, что ты мне жизнь спас.
— Не за что, — засмеялся Лукиных. — Будь здоров. Учись плавать.
Готов смотрел вслед удаляющемуся автомобилю и улыбался. Почему-то сейчас он чувствовал себя самым счастливым человеком на свете.
Лучи июньского солнца пробивались сквозь молодую листву тополей в окна спортзала. За столом, покрытым красной материей, восседали директор и завуч. На столе лежали две стопки раскрытых аттестатов, графин с водой и стаканы. По периметру зала стояли школьники, педагоги, родители с цветами. По центру в две шеренги построились выпускники девятых и одиннадцатых классов.
Директор поздравил выпускников с окончанием школы, передал микрофон завучу, и та по одному вызывала девятиклассников, вручала аттестаты, взамен принимая цветы.
Когда настала очередь одиннадцатых классов, Готов протиснулся через толпу наблюдателей и прошел к столу комиссии по вручению аттестатов. Выхватив микрофон из рук Сафроновой, он сказал:
— Дорогие выпускники. Пользуясь случаем, от лица преподавателей нашей школы хочу сердечно поздравить вас с этим знаменательным днем. Перед вами открывается длинная дорога под названием жизнь. И счастлив тот, кто пойдет именно по этой дороге, а не свернет на скользкую тропинку. Кого-то ждут просторные аудитории университетов, кого-то армия, кого-то зона, а кого-то влачение нищенского существования. Да-да, не удивляйтесь. Мир несовершенен. Не всем уготовано место под солнцем.
От злости лицо Сафроновой покрылось пятнами. Прикрыв рот ладонью, она вполголоса попыталась образумить Готова:
— Рудольф Вениаминович, что Вы делаете? Отдайте микрофон! Не мешайте проводить мероприятие…
— И я очень надеюсь, — не обращал внимания Готов, — что бы ни случилось, что бы ни произошло в вашей жизни… вы всегда будете вспоминать нашу школу, своих товарищей и учителей. А теперь позвольте мне вручить вам корочки.
Готов и Сафронова одновременно вцепились в стопку с аттестатами. Борьба сопровождалась взаимными улыбками и еле слышным диалогом.
— Отдайте и отойдите, — цедила Сафронова.
— С каких это? — отвечал Готов. — Почему я не могу вручить? Я тоже хочу. Чем Вы лучше меня?
— Я завуч…
— А я учитель истории, и Вы мне не начальник. Я подчиняюсь непосредственно директору. Владимир Константинович, скажите ей. Чего она?
— Пусть вручает, — махнул рукой Смирнов. — Вы ведь не маленькая, Надежда Ивановна. Драку еще здесь устройте.
