В заключение он привстал в стременах, помочился прямо с лошади и, подтянувшись на руках, забрался в гамак, в котором вытянулся во весь свой немалый рост, предварительно повесив на ближайшую ветку — чтобы был под рукой — тяжелый винчестер.
Когда наступила ночь, он уже спал, хотя и вполглаза, не обращая внимания на то, что продолжает мокнуть под дождем и рискует свалиться вниз с трехметровой высоты от любого резкого движения.
Следующие восемь дней Рамиро Галеон практически не ступал на землю, где вода и грязь, как правило, были ему по щиколотку, поскольку мог прожить и на конской спине, однако к концу этого срока, переправившись через четыре реки и бесчисленные каньо, в одном из которых утонуло запасное седло, он достиг цели без особых неприятностей, если не считать пяти застреленных кайманов, сильной боли в почках и мучительной простуды, из-за которой он беспрерывно чихал.
Он был доволен, потому что добрался быстрее, чем планировал, и три главные неприятности, которых он больше всего опасался: водяные змеи, анаконды и лихорадка, — не дали о себе знать.
С помощью веток и брезента он соорудил себе укрытие, целый день отдыхал и на рассвете следующего дня начал рубить деревья, не спуская глаз с реки, готовый накинуть аркан на любое плавающее бревно, принесенное течением.
Когда наконец был готов незатейливый бонго, он перенес на него свои вещи, отпустил на волю лошадей и, действуя при помощи одних только шестов, отправился в долгое и однообразное плавание, потому что река текла медленно и вся его работа сводилась к тому, чтобы следить за тем, как бы какой-нибудь незаметный топляк, торчавший снизу, не перевернул хрупкий и неустойчивый плот.
Рамиро Галеон словно превратился в единственного человека, выжившего после вселенского потопа: странная фигура, облаченная в непромокаемый плащ и шляпу с опавшими полями; широко расставив ноги, с шестом в руке, он с трудом удерживал равновесие на полудюжине бревен, в безмолвии пересекая равнины. Очевидцами этого были лишь цапли, красные ибисы, семейства изумленных чигуире и сотни диких коров, которые в эти месяцы разбредались куда глаза глядят в поисках травы или спасаясь от хищников.
Лишь однажды он проплывал мимо каких-то построек, и мальчишка с грустными глазами, сидевший у окна, провожал его задумчивым взглядом, пока тот не исчез вдали. Пейзаж казался таким однообразным и расплывчатым под тяжелыми тучами и настойчивым дождем, что на второй день Рамиро начало одолевать тревожное чувство, что он сбился с пути, перепутав приток.
Как же изменялась равнина с приходом дождей, да еще если смотреть на нее с середины реки, берега которой выглядели всякий раз по-новому в зависимости от уровня воды!
Вокруг не было ни деревень, ни дорог, ни четко узнаваемых элементов рельефа, а издали все пальмы казались одинаковыми, все рощицы походили друг на друга, а все одинокие кедры могли бы расти как здесь, так и в десяти днях пути отсюда.
С наступлением темноты он вытаскивал на берег сооруженный на скорую руку плот, вешал между деревьев свой гамак и начинал воевать с дровами, упорно не желавшими гореть, чтобы разжечь костер. Густого дыма было недостаточно, чтобы отогнать тучи комаров, желавших напиться его крови.
Неподалеку раздавался рев тигра, однако Рамиро Галеон в жизни не испытал страха ни перед одним тигром, и после скудного ужина, который составляли сыр, вяленое мясо и лепешка из маниоки — вся его ежедневная еда, — он закрывал глаза и засыпал, представляя себе огромные груди с темными сосками и треугольник густых волос на лобке Имельды Каморры, ее тепло и запах.
Никому, даже Гойо Галеону, не удавалось понять, почему он одержим страстью к этой грубой и развязной женщине. Однако никто, даже сам Рамиро Галеон, так и не догадался, что запах полевых трав, дешевого мыла и необузданной самки, исходивший от Имельды Каморры, был таким же, как исходил от буфетчицы по имени Фелисиана Галеон, тоже грубой и развязной, которая родила девятерых детей от семерых разных отцов, но с каждым из девятерых была самой ласковой, нежной и любящей матерью.
Уединиться с Имельдой в укромном канее, чтобы в полной мере насладиться этим запахом и этой неукротимой женщиной, ее упругим телом и гладкой кожей, было пределом желаний косоглазого. Ради его достижения он чувствовал себя способным бросить вызов природе, диким зверям, людям, да хоть Привидениям Саванны.
Поэтому-то он и совершал, не зная отдыха, свое долгое плавание, не обращая внимания на огромных кайманов, плотоядно взиравших на него с песчаной береговой косы; его не испугала даже четырехметровая анаконда, которую он обнаружил на рассвете вблизи своего ночлега.
Это было как раз в то утро, когда окрестности стали казаться ему как будто знакомыми, а в середине дня, увидев «Четыре мориче» — четыре одинаковые пальмы, которые с поразительной точностью обозначали основные стороны горизонта, — он прикинул, что при такой скорости, возможно, еще до наступления ночи доберется до излучины реки, откуда просматривалась большая часть имения «Кунагуаро».
Он не ошибся и следующий день провел, укрывшись среди мереев не дальше чем в полукилометре от дома, наблюдая за его обитателями с помощью сильного бинокля и с бесконечным терпением льянеро.
Первое, что его удивило, — большая шхуна, стоявшая под навесом сбоку дома. В свои тридцать два года он никогда не покидал саванну, а значит, никогда не видел корабля таких размеров, и поэтому спросил себя, какого черта тот понадобился здесь, так далеко от места, где от корабля была бы хоть какая-то польза.
Затем он сосредоточил внимание на Айзе Пердомо, тщательно изучая все ее передвижения, пока не пришел к выводу, что ее спальня — угловая комната с юго-западной стороны либо же смежная с нею, но никакая другая.
После полудня он увидел Селесте Баэс и здоровенного парня: они целовались и обнимались, воспользовавшись тем, что корабль заслонил их от дома, — и присвистнул от восхищения, наблюдая, как великан поднял женщину за талию, она обхватила его ногами, и они прямо там предались любви.
— Обалдеть! Обалдеть, как он ее трахает средь бела дня! — пробормотал Рамиро. — Ах ты, развратная шлюха! Вечно корчит из себя принцессу, и вот, пожалуйста, пользуется «услугами» пеонов. Никому нельзя верить!
Затем Рамиро долгое время проспал, предчувствуя, что ночь будет длинной, и обрадовался, увидев, что после захода солнца дождь начал усиливаться, потому что знал, что чем сильнее ливень, тем меньше вероятность того, что его обнаружат.
Поэтому он подождал, мужественно и терпеливо перенося атаки комаров и мошек, а после трех часов ночи подкрался к дому и спрятался среди столбов из парагуатана, служивших опорами.
Он прислушался.
Дробь дождя заглушала всякий иной звук, поэтому он решил взобраться на галерею, прямо под окно спальни юго-западного угла. Затем, передвигаясь с терпением ленивца, вытянул шею и заглянул внутрь. Подождал, пока глаза привыкнут к темноте, разглядел кровать с москитным пологом и спящего человека. И тут на помощь ему поспешила далекая молния: ее вспышки хватило, чтобы прийти к заключению, что это Айза Пердомо.
Он скользнул внутрь, поднял полог, ударил девушку по затылку, чтобы она не проснулась, и, удостоверившись (для этого пришлось зажечь спичку), что это действительно она, взвалил ее на спину, захватил ее обувь и одежду, аккуратно сложенную на стуле, и спрыгнул обратно на террасу.
Спустя несколько мгновений он исчез во мраке, направляясь туда, где оставил плот. Когда первый свет нового дня начал окрашивать в серый цвет плотный слой туч, нависших над равниной, именье «Кунагуаро» окончательно осталось позади и течение упорно несло их к Арауке.
Айза не приходила в себя до середины утра. Первое, что предстало ее взору, был темный брезент небольшого навеса, которого едва хватало, чтобы защитить ее от дождя. Когда же она вдруг увидела Рамиро Галеона, стоявшего на корме с длинным шестом в руках, тот поприветствовал ее легкой ироничной улыбкой.
— Удивлена? — спросил он.
Девушке понадобилось всего несколько секунд, чтобы осознать, что произошло, и она покачала головой:
— Не очень.
— И что скажешь?
— Я всегда знала, что вы это сделаете.
— Ах ты, черт побери! — Косоглазый залился смехом, чувствуя себя победителем. — А если знала, почему не помешала?
— Потому что единственное спасение было в том, чтобы уехать, но паводок еще не набрал силу. Как вы намерены поступить?
— Продам тебя Кандидо Амадо за пятьдесят тысяч боливаров. — Он подмигнул ей, стараясь успокоить. — Ну, а там через несколько месяцев разведешься, получишь кучу денег — и вперед… От жизни надо брать все, что можно, а тебя природа наделила всем, чтобы извлечь из нее пользу.
Говоря это, он кивнул в сторону девушки, и тогда она увидела, что на ней всего лишь мокрая ночная рубашка, прилипшая к телу. Она огляделась, обнаружила свою одежду и обувь и, накинув на себя брезент, поспешно, как только позволяла теснота, натянула ее на себя.
