— Ты боишься, что он оставит тебя? — осторожно спросила она сестру.
— Мне раньше такое в голову не могло прийти. Но с некоторых пор — да, боюсь. Я чувствую, что он отдаляется, он стал смотреть на меня иначе, с каким-то другим выражением. Я даже приревновала к вашим перешептываниям на Рождество. Он говорит с тобой с большим уважением и симпатией, чем со мной…
— Что за ерунду ты болтаешь!
— Увы, нет. Я безжалостно точна. У меня много недостатков, но я уж точно не слепая. И чувствую, когда я человеку интересна, а когда нет. Не выношу равнодушия к себе.
Она проводила глазами струйку сизого дыма и вспомнила встречу с Серюрье. Он принимал ее в маленьком редакционном кабинете. Сыпал похвалами, глаза его искрились интересом и восхищением. Она чувствовала, как вновь оживает. Он был так предупредителен, так почтителен. Затягивался огромной сигарой, и в кольцах густого дыма возникали образы, намеченные Жозефиной. «Это вы здорово придумали про девушку, которая хочет в монастырь, а ее вынуждают идти замуж. Здорово придумали, что мужья умирают один за другим, и оставляют ее в богатстве и славе. Здорово придумали, что она хочет жить скромно и смиренно, но не может, и здорово, что она все время попадает в разные круги общества — от рыцаря к трубадуру, от проповедника к принцу… — Он ходил взад-вперед, и вскоре у нее закружилась голова. — Современно, при этом так мило старомодно, забавно, простодушно, с таким легким плутовством и народным юмором! Добавить еще капельку тайны, и вообще будет превосходно… Люди обожают сюжеты, где к истории Франции примешана религия, любовь, убийства, Бог и черт… но вы сами лучше меня знаете, я не хочу вам что-то навязывать! Меня все это просто очаровало. Честно говоря, я не думал что в такой хорошенькой головке может скрываться столько знаний и таланта… Откуда вы взяли эту историю про степени смирения? Это чудно! Просто чудно! Превратить женщину, которая мучит себя во имя смирения, в героиню поневоле! Гениальная идея!» В порыве воодушевления он крепко сжал ей руки. А потом выдал чек, добавив, что готов отдать остальное в любой момент. Ирис предпочла скрыть эту подробность от Жозефины. На дрожащих ногах она вышла из кабинета Серюрье. Сердце ее бешено колотилось.
— Откуда ты взяла эту историю про степени смирения? — спросила она, стараясь скрыть восхищение.
— В уставе святого Бенедикта… Я подумала, что это как раз подойдет для молодой девушки, которая решила посвятить себя Богу. Она пытается быть только презренной служанкой у мужчин и смиренно проходит каждую степень…
— А что это за устав? Объясни мне, пожалуйста.
— Согласно святому Бенедикту существует несколько степеней самоотречения, помогающих приблизиться к Богу. Он называет это лестницей смирения. В Библии сказано: «Тот, кто возвышает себя, тот унижен будет, а кто унижает себя, тот возвысится». На первом этапе от тебя требуется умерять свои желания и свой эгоизм и во всем быть покорным Богу. Потом ты учишься отдавать, любить тех, кто тебя обидел или оклеветал, быть терпеливым и добрым. На шестом этапе учишься довольствоваться любыми условиями жизни, даже самыми ужасными. Что бы монах ни делал, он считает себя нерадивым и неумелым работником. Он повторяет, бия себя в грудь, «я никто и ничто, я ничего не умею. Я аки дикий зверь перед лицом Твоим, о Господи. Но я всегда с Тобой». Седьмой этап — когда ты не только называешь себя жалким и убогим, а веришь в это всем сердцем. И так далее — до двенадцатого этапа, когда ты станешь всего лишь презренным червем на службе Богу и людям и безмерно вырастешь в своем самоотрицании. Моя героиня в начале книги, пока не вмешаются ее родители, мечтает претворить в жизнь устав святого Бенедикта…
— Ну в общем, ему ужасно понравилась эта идея!
— Шарль де Фуко, например, всю жизнь стремился к самоотречению. Святая Тереза из Лизье тоже…
— Слушай, Жози, тебе не кажется, что ты впадаешь в мистицизм? В монастырь часом не собираешься?
Жозефина решила не отвечать.
— Скажи мне, — продолжала Ирис после затяжной паузы, — если уж ты решила идти по тернистому пути святости, отчего же не прощаешь нашу мать?
— Потому что я всего лишь на первом этапе… Я пока скромная ученица! А кроме того, напоминаю, речь не обо мне, а о моей героине. Не путай, пожалуйста!
Ирис, смеясь, тряхнула головой.
— Ты, конечно, права! Я все путаю. Во всяком случае, ему понравилось, и это главное. А, главное, имя героини! Флорина! Как красиво — Флорина! Выпьем шампанского за здоровье Флорины?
— Нет, спасибо. Мне надо сохранить ясную голову, я собираюсь сегодня вечером еще поработать. Когда он хочет опубликовать мою книгу?
— Нашу книгу… не забывай, Жозефина! А когда она выйдет, это будет МОЯ книга. Не хотелось бы, чтобы ты что-нибудь случайно ляпнула.
Жозефина почувствовала, как болезненно сжалось сердце. Она уже успела привязаться к своей истории, к Флорине, к ее родителям, к ее мужьям. Засыпала вечером, сочиняя для них имена, придумывая цвет волос и характер, изобретая их судьбы, прошлое и настоящее, рисуя в уме ферму и замок, мельницу и корчму. Училась драться на мечах с рыцарями, печь хлеб с селянками, вышивать с дамами. Жила с ними одной жизнью и подолгу не могла уснуть от беспокойства за них. «Это моя история», — хотелось ей ответить.
— У нас сейчас февраль… Думаю, роман выйдет в октябре или ноябре. В сентябре начинается литературный сезон, слишком много конкурентов! Тебе нужно сдать рукопись в июле. Так что у тебя шесть — семь месяцев, чтобы все написать. Тебе хватит или нет?
— Не знаю, — ответила Жозефина. Обидно, даже как-то оскорбительно: сестра разговаривает с ней, как с секретаршей.
— Ничего, справишься. Да не волнуйся ты так! И прежде всего, Жози, ни слова ни одной живой душе! Если мы хотим, чтобы наша афера удалась, о ней нельзя никому рассказывать. Поняла?
— Да, — слабо выдохнула Жозефина.
Ей хотелось одернуть сестру, это не «афера», это книга, ее книга… «О Господи, — подумала она, — я слишком чувствительна, я все замечаю, любой пустяк меня ранит…»
Ирис жестом подозвала официанта и заказала бокал шампанского. «Один?» — удивленно переспросил он. «Да, я одна здесь праздную. — Я с удовольствием попраздновал бы с вами», — заявил официант, выпячивая грудь. Ирис окутала его рассеянным взглядом синих глаз, и он удалился, напевая: «У любви как у пташки крылья, ее нельзя никак поймать».
Ну как, опять ничего не вышло?
— Абсолютно ничего. Я в отчаянии!
— Да ладно тебе, успокойся. Ты годами пьешь таблетки, а теперь думаешь, что — чпок — ты щелкнешь пальцами, и внутри тут же образуется эмбрион! Имей терпение! Явится дивный младенец, всему свое время.
— Я, может, старовата стала, а, Жинетт? Уж тридцать девять скоро. А Марсель просто с ума сходит!
— И смех, и грех, тоже мне молодожены! Еще и трех месяцев не прошло, как вы начали пробовать!
— Он заставил меня пройти кучу обследований, чтобы выяснить, все ли в порядке. Раньше я от одного взгляда залетала!
— Так ты уже беременела?
— Три аборта. Короче, может…
— Короче, он боится, что ты теперь бесплодна?
— Да ты что! Я ему ничего не говорила! И ты молчок!
— Ты и от него делала аборт? — изумленно спросила Жинетт.
— Ох, ну ты даешь! Я что, по-твоему, стала бы играть в деву Марию? У меня-то нет под рукой Иосифа. А Марсель вечно в штаны готов наложить, как видит Зубочистку. Это, знаешь ли, не самый надежный залог безопасности. Он перед ней расплывается в лужицу дерьма! Я даже сейчас ни в чем не уверена. Кто может обещать мне, что он признает моего малыша, когда я все-таки забеременею?
— Он обещал.
— Сама знаешь, обещания важны только для тех, кто их получает.
— Глупости ты говоришь, Жозиана. Сейчас совсем другое дело! Он прям весь из себя такой помолодевший, только об этом и говорит, сел на диету, катается на велике, ест здоровую пишу, курить бросил, два раза в день меряет давление, роется в каталогах детских шмоток, только что памперсы на себя не примеряет…
Жозиана с сомнением посмотрела на нее.
— Ммм… Посмотрим, что будет, когда его семечко попадет в почву. Но хочу тебя предупредить, если он еще раз прогнется перед своей Зубочисткой, я все пошлю к черту, избавлюсь и от папашки, и от ребеночка.
— Тсс! Он идет.
Марсель поднимался по лестнице в сопровождении грузного господина, отдувающегося на каждой ступеньке. Они вошли в кабинет Жозианы. Марсель представил Жинетт и Жозиане мсье Бугалховьева, украинского бизнесмена. Обе женщины улыбнулись и поклонились. Марсель нежно взглянул на Жозиану и украдкой чмокнул ее в макушку, когда украинец зашел в его кабинет.
— Как делишки, мусечка?
Он положил ей руку на живот. Жозиана, ворча, высвободилась.
— Что ты меня держишь за несушку, вот возьму да снесу яйцо.
