Глава сороковая
Женщинам-репортерам, как правило, ведущим раздел светской хроники в манильских газетах, всем, как одной, не хватило слов и главным образом эпитетов для описания пышного торжества, устроенного семейством Монтеро в связи с переселением в роскошную виллу. Торжество приурочили к возвращению Долли из Парижа, и оно стало торжественным вдвойне.
Ему предшествовал более скромный прием, организованный архитектором Понг Туа-соном для репортеров и корреспондентов по случаю завершения строительства. Донья Хулия самолично водила гостей по саду, показывала бассейн и все три этажа большого дома. Вилла оказалась действительно хороша, не поддавалось, правда, определению, в каком она была задумана стиле. Бросалось в глаза смешение старого, классического испанского стиля эпохи покорения Филиппин и нового, ультрасовременного. Внутреннее убранство многих комнат было истинно королевским: золоченые потолки, дорогие персидские ковры на полу, стенные панели из красного и черного дерева. По углам в нескольких комнатах стояли оригинальные китайские вазы «гуси», предмет вожделенной зависти многих антикваров и коллекционеров, кое-где на стенах висели подлинные картины старых мастеров, — у Монтеро все должно быть «настоящим». С особым усердием расписали досужие репортеры апартаменты хозяина и хозяйки, а также молодой сеньориты.
К празднику готовились с приличествующей случаю тщательностью. Приводить в порядок виллу и два гектара прилегающего к ней сада были собраны не только все слуги, но и их семьи и даже родственники. Чтобы отблагодарить всех их, донье Хулии пришлось вытащить из сундуков старую одежду и разменять несколько банковских билетов крупного достоинства. Когда все вокруг заблестело и засверкало, она приказала развесить во дворе и в саду несколько сотен японских фонариков. Двор был уставлен большими круглыми столами на двенадцать персон каждый. Центральное место занимали три длинных стола, предназначенных для почетных гостей. Изысканные блюда приготовили специально для этого случая приглашенные два лучших в Маниле кулинара. Тут были угощения на любой вкус, прежде всего из китайской, французской и филиппинской кухонь. Чтобы увеселять гостей, были приглашены два оркестра.
В тот вечер в саду Монтеро присутствовала вся элита филиппинского общества, все те, кого манильские журналисты окрестили «четырьмястами избранными». Машины съезжавшихся гостей являли собой обширную выставку самых последних моделей, на них были самые маленькие в стране номера. Дорогу к вилле полиция заблаговременно перекрыла и пропускала только гостей Монтеро. Дом и сад также охраняли многочисленные полицейские, оживленно болтавшие с шоферами в ливреях в предвкушении угощения с господского стола. К семи часам вечера все общество уже было в сборе. Помимо филиппинцев, здесь находились именитые иностранцы. Торжественно прохаживался среди гостей епископ Димас, удостоившийся чести освятить открытие виллы, поскольку архиепископа в этот момент на Филиппинах не оказалось, а папский нунций был срочно вызван в Ватикан. За епископом почтительно шествовал, словно преданный адъютант, красавец генерал Байонета.
Супруги Монтеро битый час стояли у ворот своей новой виллы, терпеливо ожидая прибытия президента страны и почти не обращая внимания на остальных гостей. В последнее время президент обнаружил склонность опаздывать не только на торжества подобного рода, но и на открытие национальных праздников. В укромном уголке сада на скамейках расположилась знакомая компания: епископ Димас, генерал Байонета, сенатор Ботин, губернатор Добладо, судья Пилато и несколько их единомышленников, дельцы и конгрессмены. К ним то и дело услужливо подбегали официанты с подносами, уставленными напитками и закуской.
— Ну вот у нас и кворум, — заметил сенатор.
— Что касается покера — да, но не для заседания сената, — живо откликнулся губернатор.
— Какие новости, генерал? — обратился к нему судья.
— В стране все тихо, все спокойно, — отвечал генерал.
— А если тихо, то зачем же армия нагнетает повсюду страх?
— Потому что у армии маленький бюджет. Ну а стоит нам обнаружить слабость, как бандиты сразу же поднимут голову.
Неожиданно истошно завыла сирена, послышался стрекот множества мотоциклов.
— Вот наконец и президент! — воскликнул генерал и поспешил к воротам. За ним немедленно устремился губернатор.
Дон Сегундо, изогнувшись в глубоком поклоне, услужливо распахнул дверцу черного лимузина. Выйдя из машины, президент сердечно пожал руку дону и донье Монтеро. А Первая Леди и донья Хулия трогательно прильнули друг к другу щеками.
— Проходите, проходите, дорогие крестные родители, — залебезил Монтеро и повел крестных отца и мать своего детища в дом.
Гости, сгрудившиеся в огромной гостиной, дружно поднялись со своих мест при виде главы государства. Однако приветствовать его лично отважились только близкие ему люди. Монтеро представил президенту Долли.
— Кумпадре и кумадре[68], — обратился он к президенту и его супруге, — это моя дочь Долорес, которая только что вернулась из Сорбонны.
— Монте, да у тебя дочь — настоящая Мисс Филиппины! — похвалил президент. Первая Леди с улыбкой осведомилась, что изучала Долли в Париже, и когда услышала, что та совершенствовалась «в области интерьера», немедленно пригласила ее в президентский дворец.
— Нам так необходим там «new look»[69], — со вздохом проговорила она. — Вот у вас, я вижу, дом обставлен очень современно и с большим вкусом.
Среди всех манильских красавиц и великосветских львиц Долли выгодно отличалась красотой и свежестью. Платье ее было неподражаемо. Париж есть Париж. Любое платье, сшитое у самой дорогой портнихи Манилы, совсем не имело вида рядом с парижским туалетом Долли Монтеро. Долли заранее готовилась к триумфу и, будучи в Париже, не жалела для этого ни времени, ни средств. Платье действительно было неподражаемо. Небесно-голубого цвета, с декольте, без рукавов. К нему пришлись кстати колье из рубинов и огромная пунцово-красная роза в волосах Долли. Долли не успевала отвечать на комплименты. И действительно, она не только похорошела в Париже, но приобрела европейский лоск, как нельзя лучше подчеркивавший ее природную красоту и выгодно отличавший ее среди женщин манильского света. Это был уже не нежный бутон, едва приоткрывшийся под лучами солнца, а роскошный цветок, распространявший вокруг себя пьянящий аромат.
Но среди всего этого веселья и восторгов Долли не ощущала себя счастливой. Любопытное внимание гостей, и в первую очередь мужчин, ее не радовало. Понг Туа-сон ходил за ней по пятам, словно собачонка. Долли была напряжена, едва заслышав автомобильный гудок, она нетерпеливо оглядывалась на дверь, — видно, ждала какого-то дорогого ей гостя.
Завершилась церемония освящения, начался обильный ужин, потом танцы. А Долли все ждала и ждала гостя, которого пригласила по телефону сегодня утром, — Мандо Плариделя. Он обещал приехать во что бы то ни стало. Но вот уже пробило девять, а его все нет. Долли пришлось танцевать с другими: с архитектором Туа-соном, губернатором Добладо, генералом Байонетой, но ни один из них не пробудил в ней ни малейшего интереса. Более того, они ее раздражали.
Тем временем все гости перешли на террасу, где должно было начаться представление национальных филиппинских танцев. Восхищению гостей не было предела. Епископ во всеуслышанье сетовал, что такие прелестные танцы не показывают теперь на сцене театров, погрязших в отвратительных и разнузданных зрелищах — всех этих водевилях и бурлесках, где женщины предстают перед зрителями полуобнаженными, а то и вовсе голыми.
— Искусство и мораль во все времена шествовали рука об руку, — проповедовал епископ Димас. — В доисторический период танцы были частью религиозных церемоний. И только много позднее дьявол превратил танцы в средство совращения.
— Наши национальные танцы могут быть использованы и для бизнеса, и для утверждения своего престижа, — перевел разговор в иную плоскость сенатор Ботин. — Если у нас будут свои танцоры, нам не придется импортировать всяких балерин и танцовщиц из Америки и Японии и мы сможем показать всему миру, что у нас есть свое, самобытное национальное искусство.
— Беда, конечно, в том, что наших национальных танцоров способны оценить по достоинству только иностранцы, — для этого достаточно отправить их на гастроли или на какую-нибудь выставку. А наши соотечественники филиппинцы, те, что побогаче, сходят с ума от балета, плебеи же увлекаются джазом.
Закончился знаменитый танец со свечами — «панданго са илау», и зрители наградили его исполнителей бурными продолжительными аплодисментами. Для Долли же они прозвучали салютом в честь неожиданно появившегося Мандо. Он вошел никем не замеченный.
