Ознакомительная версия.
– У тебя же есть ключи. Или ты их в Кишинёве забыл?
– Они где-то в рюкзаке, долго искать. – Улыбался, входя. – Я на побывку. Наш курс в колхоз отправили, а я отпросился. По справке. Только не подумай, что по липовой. Врач рекомендовал пока тяжести не поднимать – из-за болей в позвоночнике.
– Ну вот, все будут виноград убирать, а ты на диване валяться… Совесть не замучает?.. Как мама?
– В дерготне. У неё что-то там завертелось, не пойму. Интриги вокруг какие-то. Её учебник на премию двинули, с этого и началось. А ты в институт?
– Да, мне пора. Еда в холодильнике, так что давай хозяйничай.
Автобус, прежде чем двинуться в старую часть города, долго петлял по микрорайону, меж длинных пятиэтажек, собирая на остановках пассажиров, и Бессонов, глядя, как они шумно вламывались в распахнутые двери, бесцеремонно тесня друг друга, зависали над сидевшими, держась за поручни, громко перекликались на смешанном русско-молдавском с вкраплениями украинского, вспоминал Олонешты, узкий переулок, где была его хатка, откуда он выходил по утрам с рыжей Лаской – она бежала впереди, словно бы вела его в школу по пустынным сельским улицам, где редкий встречный уже издалека кивал, норовя остановиться и поговорить.
Нет, конечно, не городской он человек, многолюдье утомляет его. Раньше накопившаяся усталость быстро рассеивалась, стоило ему в выходные побродить с ружьём часа три-четыре, но сейчас с каждым днём всё меньше мест для таких прогулок. Уехать? Но – куда?
А тут ещё непонятная ситуация с сыном, живущим «на два города» – то у отца, то у матери. Институт экономики, куда Алексей поступил, ему, видимо, стал неинтересен; друзья у него в основном здесь, с тех лет, когда учился в школе; и хотя он сам выбрал, с кем жить после родительского развода (не задумываясь сказал: «С мамой в Кишинёве»), всё чаще приезжает в Бельцы.
Вначале Бессонова коробило всё – и выбор сына («Да, конечно, у отца тяжёлый характер, – обличал себя, – с мамой жить легче»), и та лёгкость, с которой Лучия Ивановна соглашалась на челночные вояжи Алексея. Но смирился, услышав от неё упрёк в том, что он, Бессонов, весь свой «учительский дар общения» тратит на чужих сыновей, обделяя своего.
И в самом деле, стал замечать за собой: с чужими никогда не утрачивает чувства такта, держит дистанцию, позволяющую вести диалог на равных, без авторитарных вспышек, какие возникают у него в отношениях с сыном. Ну а как соблюсти с ним эту пресловутую дистанцию, не вспылить, не сорваться на крик, когда на твоих глазах сын из-за инфантильного недомыслия и упрямства старается жить поперёк родительской воли? Да, конечно, Алексей, может быть, потому и втянулся в челночный образ жизни, позволяющий ему лавировать меж двух родительских полюсов.
На конечной остановке, у сквера, Бессонов вышел, пересёк городскую площадь, постоял под шелковицей, в кроне которой на днях видел двух горлиц. Сейчас их там не было, зато внизу, на тротуаре, топтались упитанные голуби, не боясь шаркающих ног прохожих. «Прикормленные, почти ручные», – подумал о них с неприязнью Бессонов и снова уличил себя в том, что так и остался тоскующим по диковатой природе жителем села, несмотря на свою уже довольно долгую жизнь в городе.
В институтском, многолюдном в этот час, фойе он задержался у доски объявлений, обшаривая глазами её пёстрое пространство и не находя афиши «Горизонта». Сняли? Кто посмел? И – почему? Прошёл, как всегда – размеренным шагом, на свою кафедру, в конец гулкого коридора, церемонно кивая на каждое приветствие.
В двух тесных комнатах, заставленных столами и книжными шкафами, толпились преподаватели. Разговор был общий, из тех, когда почти все говорят одновременно, каким-то образом успевая улавливать ход коллективной мысли. Заведующий кафедрой, щуплый старичок в круглых очках, увидев Бессонова, провозгласил:
– А вас, голубчик, опять Марк Григорьевич просил зайти. Сразу, как появитесь.
Поднимаясь на второй этаж, он прикидывал, о чём на этот раз пойдёт разговор. О переносе (или – отмене) вечера миниатюр? Зачем? Что за нелепость?!
В приёмной ректора томились люди, но, увидев Бессонова, Роза Самойловна торопливо кивнула ему седыми, слегка вздыбленными буклями и юркнула в кабинет, плотно прикрыв за собой двустворчатую, обитую дерматином дверь. И тут же появилась:
– Проходите!
Ректор был не один. Справа от его стола, спиной к окну неподвижно сидел массивный человек, кого-то Бессонову напоминавший. Кого? Спортивная выправка. Внимательно-спокойный взгляд. Лет около сорока. Да-да, где-то встречались. Уж не на охоте ли?
Поднявшись из-за стола, Марк Григорьевич произнёс странную фразу:
– Ну вот он, весь в вашем распоряжении, беседуйте. А я отлучусь по срочному делу.
Выходя, ректор плотно затворил за собой дверь.
5 Агенты влияния
– Присаживайтесь, Александр Алексеевич, – по-хозяйски предложил незнакомец, кивнув на стоявший напротив стул, и плавным жестом извлёк из внутреннего кармана пиджака развёрнутое на несколько секунд удостоверение.
Бессонов успел увидеть аббревиатуру КГБ СССР и имя – Иван Евсеевич Морандюк. И тут же вспомнил: серенький январский день позапрошлой зимы, овражистый склон, по которому рассыпалась цепочка охотников, подковой выцеживавшая из припорошённого лёгким снежком кустарника предполагаемый волчий выводок. Но вместо опасного зверя из-под куста вывернулся заяц. Панически петляя, он нёсся вдоль «подковы», и соскучившиеся стрелки в азарте палили по нему, промахиваясь.
Заяц уже почти миновал всю цепочку, оказавшись на открытом месте, и тут последний с краю стрелок гулким дуплетом подсёк его. Перевернувшись в последнем прыжке, зверёк упал в снег, пятная его кровью. Он ещё судорожно перебирал лапами, когда подстреливший его охотник, подбежав, поднял за уши – под шутливо-завистливые восклицания остальных. Александр Алексеевич был единственным, кто в этой цепочке не стрелял. Удачливым же стрелком оказался вот этот человек, внимательно разглядывающий сейчас доцента Бессонова.
– Вы по-прежнему так же метко стреляете, Иван Евсеевич? – спросил его Бессонов улыбаясь. – Кажется, тот заяц был последним на наших бессарабских холмах.
– Я вас тоже тогда запомнил, – ответил ему Морандюк со сдержанной улыбкой. – Хотя вы и не стреляли.
– Похоже, теперь я оказался в роли последнего зайца. Ну что ж, выстрел за вами. Не промахнётесь?
– Не о вас речь, Александр Алексеевич. О вашей бывшей жене Лучии Кожухарь.
Нет, ничего сверхординарного не произошло, спокойно объяснил Морандюк негромким доверительным голосом. Просто так случилось, что недавно, в очередной раз изучая архив сигуранцы, конфискованный ещё в сорок пятом, в Бухаресте, нашими сотрудниками был обнаружен документ, свидетельствующий о намерении Л.И. Кожухарь сотрудничать с румынскими спецслужбами. Сейчас ведётся проверка, и ему, Морандюку, по роду службы хорошо знающему местную жизнь, поручено провести с ним, Бессоновым, беседу. Нет, не допрос, а именно беседу. На добровольных началах. Без протокола, разумеется. Замечал ли он, Бессонов, в поведении Л.И. Кожухарь что-то, что давало бы повод заподозрить её в таком сотрудничестве?
Не был готов к этому разговору Бессонов. Прошлое, ставшее для него чуть ли не мифом, полустёршимся наскальным изображением, невнятным преданием, вдруг ожило, явилось из небытия во всех своих тревожных подробностях, обступило так плотно, что трудно было дышать. Это длилось недолго – может быть, несколько секунд, но ему, умевшему владеть собой и видеть себя со стороны, мгновение растерянности показалось вечностью.
Сосредоточенно нахмурившись, он кашлянул в кулак, как это делал в аудитории, прежде чем заговорить, закинул ногу на ногу и, переплетя на груди руки (отчего его старомодный пиджак с подбитыми ватой плечами слегка словно бы вздыбился), произнёс:
– Я отвечу. Но вначале мне хотелось бы задать два встречных вопроса: неужели по тому документу, который попал в руки наших спецслужб в сорок пятом, тогда же не провели необходимую проверку? И если не провели тогда, то почему именно сейчас, двадцать четыре года спустя, вдруг возникла такая необходимость?
Непоколебимым изваянием высился сидевший напротив человек.
– Не уполномочен отвечать на такие вопросы, – всё тем же доверительным тоном произнёс Морандюк. – Проще говоря, ответа на них я не знаю. Я действую в рамках данного мне поручения.
– Ладно. В таком случае вот мой ответ. В начале сороковых, когда Молдавия стала советской и мы с Лучией Ивановной Кожухарь оказались по разную сторону «железного занавеса», она, добиваясь разрешения на выезд ко мне, из румынских Ясс в советские Пуркары, в отчаянии дала подписку о сотрудничестве работнику сигуранцы. Но за все эти годы ни о каком подобном сотрудничестве не могло быть и речи. Доступа к секретным данным у неё никогда не было, она всю жизнь работала в системе просвещения. А так как человек она талантливый и страстный, то везде трудилась с фанатической самоотдачей, не жалея себя, – в сельской школе, здесь, на кафедре молдавского языка, в Кишинёвском университете, где и выпустила под своей редакцией учебник, по которому учат детей в школах. Кстати, этот учебник, я слышал, выдвигают на республиканскую премию.
Ознакомительная версия.
