– Товарищ Ларин, проходите, пожалуйста!
Комната для заседаний могла вместить человек двадцать – тридцать, не больше, от широкого и высокого окна она была светлой, розовые учрежденческие занавески были раздвинуты, и поэтому лица членов комиссии по жилищным вопросам исполкома поссовета были хорошо освещены. Все они еще не успели устать от заседания, были свежими, энергичными, и только домохозяйка Пелагея Петровна Петрова – три «п» – подремывала в своем укромном уголке. Она сидела в старенькой телогрейке, голова была так плотно укутана пуховым платком, точно в зале для заседаний стоял лютый мороз, а здесь было даже жарко: на лбу Валентины Сосиной поблескивал пот.
– Садитесь, товарищи!
Председательствовал на комиссии сам председатель поселкового Совета Белобородов-Карпов. Он был наряжен в новый темно-коричневый костюм с просторными брюками, галстук у него неожиданно оказался модным, так как Карпов донашивал широкие галстуки сороковых годов, которые теперь опять входили в моду. Лицо председателя было непривычно суровым, и Нина Александровна подумала, что, пожалуй, впервые в жизни видит Белобородова-Карпова не рядом с собой в президиуме, а из зала, то есть в начальственном по отношению к ней положении.
– Изложите дело! – энергично предложил Белобородов-Карпов секретарше, и та быстро затараторила: состав семьи, социальное положение, прежние жилищные условия и прочее и прочее.
Она тараторила и тараторила, но секретаршу никто не слушал, так как члены жилищной комиссии все это знали давно. Когда секретарша закончила, Белобородов-Карпов, холодно поблагодарив ее, въедливо проговорил:
– Не понимаю вас, нет, окончательно не понимаю! Как это вам взбрело в голову рассматривать вопрос в отсутствие второй стороны? Где товарищ Булгаков? Немедленно попросите войти товарища Булгакова!
В коридоре Нина Александровна и Сергей Вадимович бывшего механика сплавной конторы не заметили, где он ждал Вызова, так и осталось загадкой, но появился Булгаков мгновенно, точно стоял у дверей.
– Здравствуйте, товарищи! – раскатистым басом поздоровался он и, не согнувшись в талии, сел на свободное место.– Я к вашим услугам, товарищи!
На Булгакове был серый костюм модного покроя – явно Влияние дочери Лили,– темная рубашка со светлым галстуком; щеки у Булгакова были выбриты до розовости, волосы расчесаны на пробор, и весь он был непривычно молодой, спокойный, важный, не суетливый.
– Изложите дело! – предложил Белобородов-Карпов.
Секретарша тем же нудным голосом и скороговоркой изложила суть заявления гражданина Булгакова, претендующего на ту же квартиру, что и теперешний главный механик сплавной конторы, и села на свое место, а председательствующий начал медленно, со значительным лицом рыться в бумагах, Что-то шепча и улыбаясь самому себе. Все остальные члены группы молча глядели прямо перед собой – думали свои думы. Нина Александровна наблюдала за ними…
Член комиссии Валентина Сосина сидела у торцевой части стола для заседаний, курила папиросу «Беломорканал», уголки губ у нее были опущены, глаза непонятно поблескивали. Валентина Сосина сегодня поднялась в половине седьмого, умылась в студеном общежитском коридоре холодной водой, выкурила натощак две папиросы, затем торопливо позавтракала чаем, большим куском свиного сала и копченой колбасой. В семь пятнадцать Валентина вышла из дома, в половине восьмого была на дворе мехмастерских, где получила от бригадира задание перенести на катер № 39 две бухты троса, набор новых инструментов и другую мелочишку; выполнив это задание, Валентина Сосина тем же бригадиром была направлена на катер № 16, где ей пришлось ручным насосом около часа откачивать воду из трюма. После этого Валентина торопливо побежала домой, надела праздничную одежду довоенного фасона и прибежала на заседание комиссии. Она так намерзлась, что не вытирала потный лоб – блаженствовала.
Члена комиссии домохозяйку Пелагею Петрову ввели в состав комиссии еще в то время, когда она работала поваром в орсовской столовой. Вскоре ушла на пенсию и сегодня, в день заседания, поднялась ровно в шесть, зная, что ее муж Иннокентий Егорович Петров, старшина катера № 4, неохотно ест хлеб государственной выпечки, подбила квашонку, растопила громадную русскую печку и примерно к семи часам подала на стол пшеничные калачи, теплые и пахнущие на весь дом осенью и солнцем. Муж Пелагеи Петровны в эти дни ровнешенько ничего не делал, так как его катер давно был отремонтирован и приведен в образцовую готовность, но к семи часам он проснулся, минут пятнадцать просидел на дворе в дощатой уборной, минут десять постоял на крыльце, разглядывая утреннее ясное небо, и, таким образом, за стол сел в половине восьмого. За завтраком муж мало разговаривал с Пелагеей Петровной, но дал ей задание купить папиросы и бутылочку постного масла – для чего ему понадобилось масло, неизвестно,– а потом снова лег постель, так как ему, мужу, предстояла навигация, в течение которой он несколько месяцев подряд будет недосыпать. Как только муж спокойно уснул, Пелагея Петровна рысцой побежала в орсовский магазин, купила селедку, мыло, килограмм сахара-рафинада, бутылочку постного масла и папиросы. Затем она вернулась домой, торопясь и нервничая, пробежала в третью комнату дома, где все еще спала младшая дочь Людмила – ученица десятого класса. Разбудив Людмилу и протянув ей школьную форму с пришитым белым воротничком, Пелагея Петровна бросилась в сенцы, так как в хлеве замычала корова у которой кончилось сено. Петрова собралась уж было переодеваться в праздничное, как явилась старшая дочь, что жила отдельно и была замужем за речником; пришлось заняться дочерью – выслушать длинный рассказ о муже, потом искать в сундуке какую-то старую фотографию дочери, которую она для чего-то хотела показать своему речнику. Когда дочь ушла и, казалось, можно было уже отправляться в поссовет, взял да и проснулся муж Иннокентий Егорович. «Мать, дай-ка кваску! – потребовал он.– Изжога у меня – хоть реви!» Пока муж пил квас, Пелагея Петровна стояла рядом, а потом сказала, что кончились деньги, мяса на завтра нет, на что муж, опять валясь в кровать, сонно ответил: «А я тебе не фабрика Гознак». Одним словом, пришлось перехватить десятку у соседки, на что ушло опять время – целых полчаса, так как соседка деньги всегда давала в разговоре о том да о сем. Поэтому Пелагея Петровна на заседание опоздала на двадцать минут, так и не успев позавтракать.
Член комиссии пенсионер Вишняков так усердно занимался общественными делами, нес так много добровольных нагрузок, что по инерции – кто много работает, того и нагружают – сделался еще и членом жилищной комиссии. В день заседания «железный парторг» Вишняков поднялся примерно в семь, сделал получасовую зарядку на открытом воздухе, после зарядки пробежал легкой рысцой с километр по главной улице поселка, затем позавтракал жареной картошкой со свининой, выпил два стакана очень крепкого чая и внимательно прочел первые страницы газеты «Правда». На последнюю страницу он едва взглянул – пустяки, несолидность! На чтение ушло полтора часа, и уже около девяти Вишняков неторопливо, но емкой армейской походкой направился выполнять общественные поручения. В том же самом поссовете, где Вишняков сейчас заседал, он взял у секретарши свиток типографских плакатов и начал расклеивать их по Таежному. Типографские плакаты имели жутковатый цвет, на них были изображены грязные руки, на которые лилась щедрая струя воды, а над струей и пересекая ее было написано: «Мойте руки перед едой. Этим вы предохраните себя от инфекционных заболеваний». Вишняков плакаты расклеивал густо и на самых видных местах. Развесив плакаты, пенсионер Вишняков за полчаса до начала явился на заседание комиссии.
Член комиссии слесарь Альберт Янович поднялся в семь, позавтракал яичницей с сыром, овсяной кашей, выкурил трубку хорошего табака, потом неторопливо пошел на работу, соображая по пути, с чего начать день. Шагать ему до мехмастерских было далеко, но Альберт Янович об этом не жалел, так как у него на плече висел транзистор «Спидола», настроенный на Ригу. В родных местах дела шли хорошо, и как раз у дверей механических мастерских Альберт Янович принял решение заняться непонятным стуком мотора у катера № 29. Под звуки родной речи ему показалось, что он понял причину стука: барахлила шестерня распределительного вала. Он оказался прав, и примерно в половине одиннадцатого шестерня с выщербленными двумя зубцами была извлечена из кожуха. За все это время слесарь-виртуоз Альберт Янович произнес два слова и одно Предложение. Два слова были сказаны жене – «здравствуй» и «спасибо», предложение было произнесено в телефонную трубку и предназначалось начальнику мехмастерских: «Иван Семенович, не надо иметь голову, чтобы утверждать, что у двадцать четвертого пошли к чертовой матери коренные подшипники!» После этого Альберт Янович неторопливо отправился в поселковый Совет и занял свое место за пять минут до начала заседания. Он, Альберт Янович Юрисон, был известен как великолепный работник не только в родной сплавконторе – большой очерк о нем был опубликован в газете «Советская Россия».
