Их прервал шум от дверей: вернулась набожная публика. Вошла Ада, в вязаном жакете, шотландском берете и серой юбке. Осенний туман изящным блеском осел в ее волосах. Щечки порозовели, глазки горят. Она явно обрадовалась Клайву, и хотя ее восклицания ничем не отличались от восклицаний Китти, впечатление было другое.
— Почему не предупредили? — вскричала она. — У нас, кроме пирога, ничего нет. Мы бы попотчевали вас настоящим английским обедом.
Он сказал было, что ему скоро надо ехать, но миссис Холл и слышать ничего не хотела — останетесь у нас на ночь. Что ж, это приглашение он принял с радостью. Дом наполнился теплыми воспоминаниями, особенно когда говорила Ада. Как сильно она отличается от Китти!
— А я решил, что вы — Морис, — сказал он ей. — У вас голоса удивительно похожи.
— Просто я сейчас простужена, — пояснила она со смехом.
— Вы правы, они очень похожи, — вступила миссис Холл. — У Ады голос как у Мориса, нос, а стало быть, и рот, плюс бодрость духа и крепкое здоровье. Это я давно подметила. А Китти пошла в него умом.
Все засмеялись. Видимо, этим трем женщинам было хорошо в обществе друг друга. Клайву открылись отношения, о которых он не подозревал, — в отсутствие своего мужчины они раскрепощались. Цветам для жизни нужно солнце, но некоторые растения набирают силу с приходом ночи, и Холлы напомнили Клайву заросли энотеры, украшавшей пустынную аллею в Пендже. Даже Китти, разговаривая с матерью и сестрой, превращалась в красавицу, и Клайв сказал себе, что обязательно упрекнет Мориса — разве можно так относиться к сестре? Сильно нажимать он не будет, не настолько Морис несовершенен; вообще в новом свете фигура его вырисовывалась объемно и крупно.
Девушки теперь ходили на курсы первой медицинской помощи — сказались соседские отношения с доктором Барри — и после обеда взяли Клайва в оборот: будем делать перевязки. Клайв безропотно подчинился. Ада перевязала ему голову, Китти — лодыжку, а миссис Холл, счастливая и беззаботная, все повторяла:
— Ну, мистер Дарем, по сравнению с вашим прошлым заболеванием это сущий пустяк.
— Миссис Холл, сделайте одолжение, зовите меня по имени.
— С удовольствием. Девочки, к вам это не относится.
— Нет, пусть Ада и Китти тоже зовут меня по имени.
— Значит, Клайв! — не стала кокетничать Китти.
— Значит, Китти!
— Клайв.
— Ада… так лучше. — Однако он слегка покраснел. — Терпеть не могу формальностей.
— Я тоже, — откликнулась Ада. — Меня вообще ничье мнение не волнует и никогда не волновало. — И взгляд ее невинных глаз застыл на его лице.
— А вот Морис, — вздохнула миссис Холл, — жуткий привереда.
— Да, с Морисом не соскучишься… ох-хо, головку пожалейте.
— Ох-хо, — скопировала Ада.
Зазвонил телефон.
— Он звонит из города, получил вашу телеграмму, — объявила Китти. — Спрашивает, здесь вы или нет.
— Скажите, что здесь.
— Тогда он попозже приедет. А сейчас хочет поговорить с вами.
Клайв взял трубку, но услышал только зычный треск. Их разъединили. Перезвонить Морису они не могли, не знали, куда, и Клайву сразу полегчало — приближение реальности наполняло сердце тревогой. Он с удовольствием отдал себя в руки будущих медсестер. Все чудесно, и скоро приедет его друг. Над ним наклонилась Ада. Он увидел хорошо знакомые черты, но сейчас их облагораживал какой-то внутренний свет. Взгляд его украдкой бродил по темным волосам и глазам, переходил на ясно очерченный рот, изгибы тела — Клайв находил в этой девушке все, чего требовало его переходное состояние. Ему встречались и более соблазнительные женщины, но ни одна из них не сулила такой покой. Вот он, компромисс между памятью и желанием, вот он, спокойный вечер, каких никогда не знала Греция. Ее не могли коснуться грубые споры, она была сама нежность, которая примиряет настоящее с прошлым. Раньше ему казалось, что такие существа можно встретить разве что в раю, но в рай он не верил. И вдруг… столь многое стало возможным. Он лежал и смотрел ей в глаза и частично видел в них себя, и от этого узнавания в нем зажглось ровное, без шипения, пламя. Ему было хорошо, дальше его желания пока не простирались, и беспокоила лишь одна мысль: только бы не приехал Морис, потому что воспоминание должно оставаться воспоминанием. Когда, заслышав какой-то шум — уж не Морис ли едет? — другие выбегали из комнаты, Клайв удерживал Аду подле себя, и скоро она поняла: ему этого хочется — и уже не срывалась с места.
— Если бы вы знали, как хорошо в Англии! — признался он вдруг.
— В Греции разве хуже?
— Там просто кошмар.
Она огорченно вздохнула, вздохнул и Клайв. Их глаза встретились.
— Мне очень жаль, Клайв.
— Ничего, ведь все кончилось.
— Но в чем же…
— В том, Ада, что в Греции мне пришлось целиком перестроить свою жизнь. Так уж вышло. Нелегкая задача, но, кажется, я справился.
— Мы часто о вас говорили. Морис уверял, что Греция вам понравится.
— Морис не знает… никто не знает, кроме вас! Я рассказал только вам. Тайну хранить умеете?
— Конечно.
Клайв вдруг растерялся. Их разговор зашел в тупик. Но Ада и не рассчитывала на долгую и последовательную беседу. Остаться наедине с Клайвом, которого она тихо боготворила, — разве этого мало? Она призналась, что благодарит судьбу за его возвращение. Он с жаром согласился.
— Да, хорошо, что я вернулся сюда.
— Машина! — взвизгнула Китти.
— Не ходите! — взмолился он, схватив Аду за руку.
— Но как же… Морис…
— Да ну его!
Он удержал ее возле себя. Со стороны вестибюля донесся топот ног.
— Где он? — голосил его друг. — Куда вы его девали?
— Ада, погуляйте со мной завтра. Я хочу, чтобы мы виделись чаще… Договорились?
В комнату ворвался ее брат. Увидев повязки, он решил: что-то случилось. Но тут же разобрался в ошибке.
— Давай, Клайв, вылезай из бинтов. Зачем ты им позволил? Слушайте, он прекрасно выглядит. Ты прекрасно выглядишь. Молодец! Пошли выпьем. Сейчас я тебя распотрошу. Нет, девочки, я сам.
Клайв пошел следом, но обернулся, и Ада едва заметно ему кивнула.
В меховой шубе Морис походил на немыслимых размеров животное. Он скинул ее, едва они остались вдвоем, и с улыбкой подошел к другу.
— Значит, ты больше меня не любишь? — спросил он с вызовом.
— Давай подождем с этим до завтра, — сказал Клайв, отводя глаза.
— Вот как? Что ж, тогда выпей.
— Морис, может, не будем сейчас выяснять отношения?
— Будем.
Клайв отодвинул стакан. Чему быть — того не миновать.
— Только не надо так со мной разговаривать, — промолвил он. — Мне и так нелегко.
— Я хочу выяснить отношения, и я их выясню. — Как в их лучшие времена, он подсел к Клайву и запустил пятерню ему в волосы. — Садись. Ну почему ты написал это письмо?
Клайв не ответил. С растущим страхом он смотрел в лицо, которое когда-то любил. Неприязнь к мужскому полу вернулась — не дай Бог, Морис сейчас попытается его обнять!
— Так почему? А? Сейчас ты поправился — говори!
— Слезь с моего стула, тогда скажу. — И он начал одну из своих подготовленных речей. С философским оттенком, нейтральную, чтобы как можно меньше обидеть Мориса. — Я стал нормальным мужчиной… Не знаю, как это произошло… ведь я же не знаю, как я родился. Это не поддается объяснению, так случилось помимо моей воли. Можешь задавать мне любые вопросы. Я приехал, чтобы ответить на них, потому что распространяться в письме просто не мог. Но я его написал, потому что это правда.
— Правда, говоришь?
— Была и есть.
— Значит, тебя теперь интересуют только женщины, а мужчины — нет?
— Мужчины меня интересуют в истинном смысле, Морис, и так будет всегда.
— Ну-ну.
Голос его тоже звучал нейтрально, но со стула он не слез. Не убрал и руку, и пальцы его касались повязки на голове Клайва, однако веселье улетучилось, его сменила сдержанная озабоченность. Он не был рассержен или испуган, он лишь хотел исцелить Клайва, и тот, терзаемый отвращением, понял: вот сейчас, на его глазах, рушится храм любви… какой сюрприз могут преподнести силы, которые правят человеком!
— Кто заставил тебя перемениться?
Постановка вопроса Клайву не понравилась.
— Никто. Перемена, что произошла во мне, — чисто физическая.
И он начал делиться своими ощущениями.
— Наверное, это сиделка, — задумчиво произнес Морис. — Жаль, что ты не сказал мне раньше… У меня было дурное предчувствие, и я кое-что заподозрил — но не это. Нельзя такие вещи держать в себе, от этого становится только хуже. Надо говорить, говорить, говорить — конечно, если есть с кем, как у нас с тобой. Сказал бы мне сразу — давно бы исцелился.
— Почему?
— Потому что я бы тебя исцелил.
