Ветер снова изменил направление и яростными порывами дул ему в лицо, замедляя спуск. Его удивило, что холодный ветер приходит с виноградников, которые уже покрылись зеленью. Температура стремительно падала. На нем была только легкая лыжная куртка поверх рубашки, тонкие перчатки, на голове — ничего. Видимость ухудшилась: далеких вершин он уже не видел и с трудом различал хребет.
Обернувшись, чтобы взглянуть через долину на Вальпину, Левантер увидел, что клубящийся бурый туман надвигается на него, подобно дыму из заводских труб. В мгновение ока его окружил со всех сторон снежный туман, так что невозможно было разглядеть даже концы лыж. Но Левантер продолжал спускаться. До хребта оставалось совсем немного.
Под лыжами он ощущал замерзшие следы других лыжников. Хотя он видел только в полуметре перед собой, он знал, что уже достиг хребта. За хребтом расстилалась первая долина Аваля, с двух сторон защищенная массивными склонами, круто спускающимися ко второй из трех долин. Левантер надеялся, что в долине видимость улучшится, а сила ветра уменьшится, но, когда пересек хребет, понял, что ошибся.
Он оказался в самом центре кипящего и шипящего облака. Он хорошо помнил маршрут и полагал, что сумеет найти дорогу до дна долины, чтобы оказаться ниже центра бури. Он проехал несколько сотен метров, и вдруг снизу с огромной скоростью поднялся чудовищно ледяной воздух. Левантер упрямо боролся с ним и, только когда обнаружил, что не может продвинуться и на дюйм, прекратил спуск. Буря становилась все сильнее, и он начал опасаться, как бы его не смело на тянущиеся вдоль склона скалы. Раздуваемый невидимыми мехами ветер приподнял его, толкнул к обрыву и повалил на землю. Он понял, что его застигла одна из тех весенних бурь, которые могут закончиться через несколько часов, а могут и продолжаться несколько дней. Левантер дрожал и задыхался; он понимал, что, спускаясь вниз, рискует угодить в расщелину или оказаться в ловушке горной лавины. У него не оставалось другого выхода, как отказаться от спуска и потратить два часа на обратный подъем к станции фуникулера «Солнечный Пик».
В куртке не было карманов; чтобы немного согреть руки, ему приходилось с силой тереть ладонью об ладонь. Лицо онемело, а окоченевшая от холода шея поворачивалась с трудом. Он не мог шевельнуть губами; ноздри были забиты ледяными хлопьями. Левантер дотронулся до ушей, но прикосновения не почувствовал. Чтобы разогнать кровь, он нагнулся и руками, утратившими всякую чувствительность, зачерпнул горсть снега и принялся растирать им лицо и уши, но тут же сморщился от боли и прекратил это занятие. Закрыв глаза, Левантер заставил себя вспомнить мертвых немецких солдат, которых видел ребенком во время войны: у них не было подбородков, носов, ушей, зубы виднелись сквозь дыры в отмороженных щеках. Этот образ оказался страшней, чем причиняемая себе боль, и он продолжил растираться до тех пор, пока чувствительность не восстановилась.
Он начал подниматься вверх, рассчитывая добраться до хребта, к возвышающемуся рядом с ним большому утесу, за которым он сможет укрыться от ветра. Но сбился с пути и испугался вдруг, что взял слишком круто вверх. Должно быть, я уже нахожусь над хребтом, подумал Левантер, пересекая гигантский склон и все дальше и дальше удаляясь от хребта и единственной тропы, ведущей к станции фуникулера.
Я должен продолжать подъем, твердил он себе. Я должен продолжать подъем. Левантер с трудом тащился в тумане, понимая, что теряет всякое ощущение времени и расстояния, стараясь по шуршанию своих лыж на ледяной корке обнаружить, следует ли он еще по пути других лыжников.
Всякий раз, когда ему казалось, что он сбился с пути, он снимал перчатки и, широко расставив лыжи, проводил пальцами по ледяной корке, отыскивая следы. Вскоре его руки настолько замерзли, что он уже не мог определить, к чему они прикасаются. Но он шаг за шагом продолжал карабкаться вверх по склону, убежденный, что, если бы тучи рассеялись хоть на мгновение, он сразу бы определил, где находится.
Я должен продолжать подъем, думал он. Но теперь между «я» и «должен» возник разрыв. За пределами белого ковра снежного пространства слово «я» еще сохраняло смысл, что же касается «должен», то эта слабая команда откуда-то уже была такой же бесполезной, как солнечные очки, прижавшиеся к его лбу. На этом крутом склоне, укутанном туманом, «я» еще сохранялось, а «должен» уносилось вдаль вместе с ветром.
Он устал, ему нужно было присесть, отдохнуть. Возможно, следовало даже снять лыжи и немного полежать. Левантер не позволял себе поддаваться панике из-за того, что ощущал боль под левой рукой. Пару раз сердце сбилось с обычного ритма, но на такой высоте, при таком холоде и обрушивающемся на него ветре у человека его возраста появление легкой дрожи было вполне естественным. Оказавшийся один в бурю, замерзший и усталый, он нуждался в передышке.
Я всегда старался делать все как можно лучше, подумал он, и если не достигал самим собой установленной планки, то старался совершенствоваться. Как-то Левантер увидел негра, совсем одного в бродвейской аркаде, одетого в лохмотья. Он мастерски закатывал шары и в каждой игре набирал наибольшее число очков. Левантер попытался проверить свои способности, но после нескольких попыток не смог набрать и гораздо меньшей суммы. Он подошел к негру и спросил, не может ли тот за деньги дать ему урок, так как он тоже хочет овладеть этой игрой.
Негр рассмеялся.
— Овладеть этой игрой? — спросил он. — Зачем это тебе надо? В нее больше никто не играет!
— Ты играешь, — сказал Левантер, — и каждый раз получаешь по максимуму.
— Разумеется, парень, я играю, разумеется! — Негр продолжал смеяться, выкатывая один шар за другим, причем каждый шар попадал в нужную цель. — Но кроме этой игры я ничего не умею. Потому-то и играю в нее, чтобы по-настоящему понять, как хорошо я это делаю. Но тебе-то, парень, зачем это надо? — С исполненным радостью лицом негр смотрел на Левантера, одновременно подхватывая каждый деревянный шар, который катился к нему; рука его то сгибалась, то распрямлялась, и, отправляя очередной шар, он зарабатывал новые очки. Он продолжал смеяться, довольный собой и тем, что Левантер продолжает наблюдать, как он играет.
Левантер задыхался. Ледяной воздух заполнил его легкие. Его одолевало отчаяние. Он вяло обхватил лицо руками. Он всегда набирал хорошие очки в тех играх, в которые играл, хотя, как и тот негр, знал, что очень немногие захотели бы научиться играть в его игру. Игра была хороша для него, он хотел в нее играть, но даже одинокий игрок нуждается порой в передышке. Левантер оперся о лыжные палки, ветер угрожал сбить его с ног. Он присел и отвернул лицо от ветра. Медленно дотянулся до креплений; они замерзли, но ему удалось их отстегнуть. Он поставил лыжи рядом с собой; вдруг его колени и голени выказали готовность возобновить движение.
Мне повезло, подумал Левантер, я отыскал себе убежище, где могу передохнуть. Буря вот-вот прокатиться мимо, а он тем временем вздремнет. Скоро появится солнце и согреет его тело точно так же, как растопит белые стены этого снежного свода.
Я решил передохнуть не потому, что поддался буре, думал он. Его сопротивление продолжается даже тогда, когда он отдыхает. Он уже не ощущал кровообращения в ногах и руках. Чтобы сохранить то малое тепло, которое еще оставалось в его теле, он расстегнул молнию на куртке и натянул ее на голову. Его грудь сжало ледяным жилетом. Сердце взбунтовалось, один удар следовал за другим только после продолжительного молчания. Ледяной жилет все сильнее обхватывал его грудь, но, погружаясь в сон, Левантер подумал: какой уютной может быть снежная постель!
Постепенно он начал понимать, что одолевающий его сейчас холод беспокоит его не больше, чем жара в тот день, когда друзья в Пальм-Бич удивлялись, не слишком ли жарко, чтобы выходить наружу. Против жары он ничего не имел. Он наблюдал за одним мальчиком на берегу. Мальчику хотелось дослушать историю, которую начал рассказывать ему Левантер. Мать мальчика, раздражительная американская разведенка, и ее поклонник, занудный британец, неодобрительно отнеслись к тому, что Левантер рассказывал ребенку. Они сказали, что не хотели бы, чтобы мальчик слышал подобные истории. Он должен наслаждаться морем, а не разговаривать с незнакомцами.
Мальчик рассмеялся. Он встал и медленно побрел к океану. Он стоял по колени в воде. Когда волна подкатилась к нему, он принял боевую позу и рассек ее невидимым мечом. Волна прокатилась мимо и разбилась о берег. Когда накатила следующая волна, он дважды успел ударить ее, прежде чем она распласталась и вспенилась у его ног. Как фехтовальщик, замерший в ожидании удара, он позволил следующей волне вздуться на песке перед ним, потом еще одной. Волны, одна за другой, одна за другой, оставляли свою пену на испускающем пар песке, а мальчик, повернувшись спиной к Левантеру, отстраненно за ними наблюдал.
