Три дня «Жемчужина Востока» была закрыта, а дом Риада Халаби открыт для всех, кто желал заглянуть на огонек и поучаствовать в незабываемом празднике. За эти три дня у нас в гостях побывали едва ли не все жители городка. Зулему, естественно, свалил с ног очередной приступ головной боли, и она провела все это время в своей комнате, ни разу не показавшись перед гостями. Тем временем хозяин, я и помогавшие нам учительница Инес и другие соседки наготовили столько еды, что ее хватило бы, наверное, чтобы накормить целую свадьбу где-нибудь при багдадском дворе. На покрытые белоснежными скатертями прилавки были выставлены огромные подносы с рисом, сдобренным шафраном, кедровыми орешками, изюмом, фисташками, перцем и карри; вокруг стояло не менее пятидесяти блюд с арабскими и южноамериканскими кушаньями, а также несколько огромных емкостей с салатами на любой вкус, от очень острых до кисло-сладких. Мясо и рыбу для праздника привезли с рынка прямо с побережья в больших корзинах, набитых льдом. Немало соусов было приготовлено отдельно для того, чтобы еще больше разнообразить вкус подаваемых гостям блюд. В стороне стоял стол для десертов, на котором восточные сладости соседствовали с местными креольскими лакомствами. Я подавала гостям огромные кувшины с ромом, настоенным на фруктах; естественно, ни хозяин, ни его троюродный брат, как правоверные мусульмане, к этому напитку не притронулись. Другое дело гости: они прикладывались к кувшинам до тех пор, пока некоторые, самые довольные жизнью, не сползли под стол; те, кто остался на ногах, устроили танцы в честь гостя. Камаля представили каждому из соседей, и он был вынужден всякий раз рассказывать новому знакомому о своей жизни — по-арабски. Никто не понимал ни слова из его речей, зато соседи успели составить о молодом человеке первое общее впечатление: с их точки зрения, это был весьма симпатичный юноша, выглядевший хрупким и ранимым ну прямо как девушка. Впрочем, было в его облике что-то неординарное и неправильное, смуглое и волосатое, не дававшее покоя заглянувшим к нам в гости женщинам. Стоило Камалю войти в дом, как его присутствие начинало ощущаться повсюду, даже в самых дальних углах; когда же он под вечер присаживался на пороге магазина со стаканом в руках, по всей улице прокатывалась волна исходившего от него очарования. В чем это выражалось, никто толком сказать не мог, но все сходились на том, что невозможно отрицать его загадочное воздействие. Он едва мог объясниться с новыми знакомыми при помощи жестов и восклицаний, но все мы слушали его как зачарованные, внимая ритму и мелодии его речи, звучавшей для нашего слуха как музыка.
— Теперь мне будет спокойнее, особенно когда придется уезжать из дому, — говорил Риад Халаби, покровительственно хлопая младшего родственника по плечу, — как-никак в доме будет оставаться мужчина, да притом из нашего рода. Будет кому позаботиться о женщинах, о доме и магазине.
С появлением Камаля многое в нашей жизни резко изменилось. Я заметила это сразу же: столь горячо любимый мною хозяин стал на глазах отдаляться от меня; он уже не просил рассказывать ему сказки, перестал обсуждать со мной газетные новости и словно забыл все анекдоты, а читать друг другу вслух мы и вовсе перестали. Даже игра в домино совершенно неожиданно для меня вдруг стала чисто мужским занятием. С первых же выходных он взял за правило ходить в кино лишь с одним Камалем, потому что тот, видите ли, не привык появляться где бы то ни было в женском обществе. Если не считать нескольких женщин-врачей из Красного Креста и монахинь-евангелисток, в основном старых и костлявых, как сухое дерево, этот юноша впервые увидел женщин с не прикрытыми чадрой лицами, когда ему уже минуло пятнадцать лет; в тот день он воспользовался представившейся возможностью съездить в кузове грузовика в столицу, в тот ее сектор, где располагалась колония американцев; дело было в субботу, и практически около каждого дома можно было видеть, как светлокожие американки в шортах и блузках с дерзкими вырезами мыли свои машины; это зрелище привлекало целые толпы местных мужчин, специально приезжавших по такому случаю из самых дальних уголков страны. За небольшую плату они брали раскладные стулья, зонтики от солнца и усаживались поудобнее, как в самом настоящем театре. Вокруг них сразу же начинали, крутиться продавцы всевозможных сладостей и лакомств, а женщины словно не замечали производимого ими эффекта. Мужчины волновались, потели, дрожали, у них начиналась эрекция. Но для женщин, которых занесло сюда с берегов другой цивилизации, все они — смуглые, в странных одеждах и с бородами пророков — были всего лишь экзистенциальной ошибкой, галлюцинацией, бредом, возникшим вследствие теплового удара. В присутствии Камаля Риад Халаби обращался с Зулемой и со мною, как грубый и властный начальник, когда же мы оставались одни, он старался компенсировать перемену в отношении какими-нибудь подарками и мгновенно становился все тем же заботливым другом, что и прежде. Мне поручили обучить вновь прибывшего испанскому языку; задача эта оказалась не из легких, причем вовсе не потому, что у него не было способностей или желания учиться, просто он воспринимал любое мое замечание как унижение его мужского достоинства. Даже сам факт, что ему приходилось узнавать значение новых слов от женщины, казалось, приводил его в бешенство; впрочем, бегло болтать, с чудовищным акцентом и страшно коверкая слова, он научился довольно быстро, что дало ему возможность занять место за прилавком магазина.
— Ты должна всегда сидеть прямо и со сдвинутыми коленями и не забывай застегивать халат до последней пуговицы, — требовала от меня Зулема. Наверняка в такие мгновения она думала о Камале.
Его поле притяжения, безотказно действовавшее на всех женщин, проникло сквозь стены дома и распространилось на весь городок, а ветер разнес его еще дальше. В «Жемчужину Востока» потянулись девушки и молодые женщины как из Аква-Санты, так и из окрестных деревень. Они заглядывали в магазин под любым, даже самым надуманным предлогом. При виде Камаля они просто расцветали; все, как одна, приходили в коротких юбках и тесно облегающих блузках, а духов выливали на себя столько, что даже после того, как они выходили из помещения, воздух еще долго хранил следы их пребывания. Появлялись они обычно парочками или по трое; хихикая и шушукаясь о чем-то между собой, они опирались на прилавок так, чтобы как можно более наглядно продемонстрировать Камалю соблазнительность своих бюстов, а заодно как можно туже обтянуть бедра тканью юбок, выставив филейные части в наиболее притягательном виде. Само собой, при этом можно было прекрасно видеть и их загорелые ноги. Девушки поджидали Камаля на улице, приглашали заглянуть к ним в гости, напрашивались в качестве партнерш на какой-нибудь зажигательный карибский танец.
Что я переживала в те дни — словами не передать. Впервые в жизни я поняла, что такое ревность: это чувство совершенно неожиданно охватило меня, проникнув под кожу и осев черным пятном у меня в душе. Мне очень долго не удавалось отмыться от этой грязи, но, когда я наконец преодолела себя и освободилась от душившей меня ревности, мне стало понятно, что прививку от желания кем-то обладать, равно как и от искушения принадлежать кому-то, я получила на долгие годы, если не навсегда Появившись в нашем доме, Камаль перевернул всю мою жизнь. Я сходила по нему с ума меня бросало то в жар, то в холод; безумное счастье любить сменялось резкой болью от осознания того, что любовь моя никому не нужна. Я ходила за ним как тень, старалась предугадать любое его желание, превратила его в единственного героя моих тайных фантазий: все было напрасно — он не замечал меня. Я решила подойти к делу со всей серьезностью и попыталась критически отнестись к собственной персоне: подолгу смотрела на себя в зеркало, ощупывала свое тело, пробовала причесаться то так, то этак, а иногда — если была уверена, что рядом никого нет, — даже слегка проходилась румянами по щекам или подкрашивала губы. Камаль же по-прежнему вел себя так, будто меня не существует. Он, только он был главным персонажем всех моих любовных сказок. Мне в них уже не хватало одного последнего поцелуя вроде тех, какими заканчивались романы, которые я читала и пересказывала Зулеме; втайне от всех, в мире своих иллюзий я провела с Камалем немало страстных, мучительных, но вместе с тем блаженных ночей. Мне в то время было пятнадцать лет, и я была девственницей, но если бы придуманная крестной веревочка с семью узелками могла измерять и степень греховности мыслей, то не сносить бы мне головы.
* * *
Окончательно наша жизнь переменилась в те дни, когда Риад Халаби уехал в столицу и в доме впервые остались втроем Зулема, Камаль и я. Я не удивилась, поняв, что хозяйка чудесным образом излечилась от всех своих болезней и недомоганий и, более того, сбросила с себя покрывало летаргического сна, под которым прожила почти до сорока лет. Начиная с первого дня отсутствия мужа она вставала ни свет ни заря и готовила нам всем завтрак; одевалась она в свои самые лучшие платья, навешивала на себя лучшие украшения, а длинные, густые, подкрашенные до синевы волосы зачесывала назад, собирая половину из них в хвост на затылке, а остальные небрежно разбрасывая по плечам. Никогда раньше я не видела ее такой красивой и привлекательной. Поначалу Камаль всячески старался избегать ее, а встретившись с нею где-нибудь в доме, опускал глаза и по возможности не вступал в разговор; весь день он проводил за прилавком магазина, а по вечерам неслышно выскальзывал из дому и отправлялся на прогулку по городу. Впрочем, вскоре стало понятно, что никакой его силы воли не хватит, чтобы преодолеть колдовские чары этой женщины, вырваться из сетей и силков, расставленных ею на его пути; повсюду в доме он чувствовал густой и дерзкий запах ее присутствия, не то слышал, не то чуял жар ее шагов, а в ушах у него постоянно звучал ее завораживающий голос. В доме повисла атмосфера недоговоренностей и намеков, предчувствие чего-то запретного и сладостного. Я не столько умом, сколько сердцем понимала, что вокруг меня происходит нечто необыкновенное — какое-то чудо, в котором мне не только не дано участвовать, но даже быть полноценным его свидетелем. Между Камалем и Зулемой шла скрытая борьба, даже самая настоящая незримая война: воля против воли, страсть против страсти. Он с первого же дня лишь пытался удержать оборону, рыл траншеи, строил крепости и вгрызался в землю, призывая в союзники вековые запреты, традиции, уважение к законам гостеприимства и свято веря в силу своего главного талисмана — тех правил и ограничений, которые накладывало на него кровное родство с Риадом Халаби. Зулема, жадная, как плотоядный цветок, повсюду раскидывала свои лепестки-щупальца и, сгорая от нетерпения, ждала, пока он дрогнет, не заметит очередной ловушки и попадет к ней в лапы. Эта ленивая, рыхлая женщина, которая большую часть жизни провела в постели с холодным компрессом на лбу, внезапно превратилась в ловкую, хитрую, стремительную и ненасытную самку, в кровожадную паучиху, без устали ткущую свою смертоносную сеть. Я в те дни жалела лишь о том, что не могу стать невидимой.
