Ознакомительная версия.
– Ewiva!
– Да здравствует латинский император!
– Да здравствует наш император Балдуин Фландрский!
Для того чтобы доказать собственное превосходство и оставшемуся в городе местному населению, и себе самим, захватчики устроили великолепную церемонию в самой церкви Святой Софии. Сначала будущий император справлялся со всеми неожиданными почестями довольно неуклюже, он спотыкался о сложные складки и оборки одеяния, приличествующего императорскому достоинству, восхищенно рассматривал жемчуг и драгоценные камни, которыми его украсили. Но по мере того как торжественное действо двигалось вперед, он все больше свыкался со своей новой ролью. Уже под самый конец церемонии коронования Балдуин с блаженным выражением лица высказал пожелание, чтобы она была продолжена У недавно рукоположенного латинского патриарха Фомы Морозини не было выхода. Еще позже одурманенный себялюбием император снова потребовал продолжения. Когда обряд повторился и в третий раз, присутствовавшие начали переступать с ноги на ногу, перешептываться, летописцы отложили перья, требуя, чтобы им была оплачена сверхурочная работа, даже солнце потеряло терпение, лучи его стали падать косо, и оно двинулось к закату… И кто его знает, насколько бы затянулись торжества, не упади на все это великолепие двуглавая тень орленка, которого выпустил из-за пазухи кто-то из греков, не смирившихся с поражением. Птенец с клекотом взлетел высоко под купол и принялся кружить там. Невзирая на святость места, рыцари-вассалы графа Луи де Блуа принялись обстреливать птицу из луков, но она удивительным образом избегала со свистом летевших под купол смертоносных стрел. Двуглавая тень орленка скользила по лицам латинян, заставляя их холодеть. Сделав несколько кругов, он выпорхнул через одно из окон под куполом церкви Святой Софии. Как потом доложили часовые, стоявшие на стенах и башнях, птица исчезла в направлении свободной Никеи.
С самого начала правления императора Балдуина I Фландрского дож Энрико Дандоло вел себя так, как это и соответствовало его природной хитрости. В церкви Святой Софии правитель Республики приказал поставить всех венецианцев по левую сторону от императора, чтобы они были в поле его зрения, так как еще с самого начала похода Балдуин держал свой правый глаз постоянно зажмуренным. Рыцарь-крестоносец дал обет носить под сомкнутыми веками образ своей возлюбленной до самого Иерусалима и обратно. В результате получилось, что новый император смог лишь сбоку бросить взгляд на своих недавних соратников.
Когда позже зашла речь о распределении территории, Энрико Дандоло так ловко манипулировал картами, что Балдуин не замечал, сколько и каких территорий отойдет к Венеции. В результате этого крестоносцы получили не имеющие особой важности земли в Малой Азии, часть Фракии и несколько островов в стороне от главных морских путей.
Республике Святого Марка достались Иония, Крит, Эвбея, Андрос, Наксос, важнейшие гавани на Геллеспонте и Мраморном море, Галлиполь, Радосто, Гераклея, исключительные права на все водные перекрестки да еще три восьмых самого Царьграда. К тому же ловкий дож раскрыл свой кошелек и предъявил крестоносцам их мартовское обещание освободить всех венецианцев от обязанности повиноваться органам управления Латинского государства. Попутно слепой дож наградил себя титулом правителя четверти и еще половины второй четверти Римской империи.
После этого слепой старец полностью предался обдумыванию того, каким образом вернуть себе похищенные государем Болгарии, дерзким Калояном, перья, которые были необходимы для того, чтобы восстановить целостность чудодейственного плаща.
IПочему это, что ли ветер, так обязательно через Жичу свищет?
На двадцать восьмой день осады пришел черед открывать окно нынешнего, глядящее вдаль. Опустив в задумчивости голову, игумен Григорий направился наверх, в катехумению. И без того было у него много забот, а тут еще начал путаться у него в рясе какой-то пустой ветер (из породы тех ветров, что проникают повсюду и несут с собой волнение, заставляют человека почувствовать, что покой бесповоротно покидает его, что тут ни делай, хоть втягивай голову в плечи и прячь кисти рук в рукава, хоть поднимай воротник и тщательно стягивай его рукой, чтобы сохранить внутреннее тепло, хоть при любой возможности укрывайся от него где придется).
Была суббота, преподобный отец Григорий, ступенька за ступенькой, поднимался наверх, пытаясь сообразить, откуда с таким упорством свистит эта напасть, не уничтожила ли она снова заветрину, куда еще могла пролезть и под конец, почему это, что ни ветер, так обязательно через Жичу свищет?
Была Водная суббота, и, вступив на порог притвора, старейшина монастыря обмер, увидев, откуда такой сквозняк – одно из окон было настежь открыто, петли сломаны, ставни из тисового дерева сорваны!
Нет, страшнее этого не могло быть ничего. Завет был нарушен. Боготканые времена перепутаны. Короли Драгутин и Милутин навсегда оказались вдалеке от храма. Но хуже всего было то, что вместо нынешнего, вдаль глядящего, было открыто окно будущего времени, то, чья очередь была только завтра, в первое воскресенье после дня святого Георгия, то есть в день святого Иакова. Открытое до срока, будущее еще не дозрело и поэтому развилось лишь на несколько лет вперед.
Молодое солнце богато одаряло первыми зернами тепла, но игумен дрожал от ужаса. Раздвигались заросли камыша, но преподобный, вперив взгляд вдаль, ничего не видел. Из зарослей вылетали заспанные стрекозы, скарабей катил перед собой последний за эту ночь комочек, трудолюбивые птицы усердно заполняли небо, но старейшина чувствовал лишь то, как в нем угасает последняя надежда на спасение от коварного и жестокого врага, засевшего под Жичей.
Отец Григорий и сам не знал, сколько времени провел, устремив в окно отсутствующий взгляд. И, конечно же, он никак не мог повлиять на то, что происходило в будущем. А там, отделенные от него расстоянием в несколько лет, спешили вперед две человеческие фигуры. Один был в черном кафтане из тонкого сукна, рукавов у которого было гораздо больше, чем рук у человека. Он шел, не оглядываясь на осажденный монастырь, помогая себе длинной палкой, такой, что если упереться ею в яркий солнечный луг, то небесный свет уже не сможет осветить на нем каждую мелочь. За ним, след в след, двигался второй, он был горбат, да в придачу еще и согнулся под весом мешка, основательно набитого какой-то тяжестью.
Сколько так времени прошло, определить было трудно. Во всяком случае, когда отец Григорий очнулся, оба путника отдыхали под деревом. Вернее, отдыхал горбун, а Андрия Скадарец вытряхивал содержимое мешка себе под ноги и рылся в нем.
– Пусть Господь простит тебе бегство и святой Николай пошлет добрый путь, но зачем же ты, неблагодарный, вверг нас в бедствие и открыл окно, которое сегодня открывать не полагалось? – пробормотал старейшина Жичи, узнав торговца свинцом, сумаховым деревом, перинами и временем, которого так гостеприимно принял у себя в монастыре накануне Пасхи.
Андрия Скадарец ничем не показал, что слышит игумена. Но даже если он его и слышал, ему нечего было бояться – между ним и Савиной катехуменией лежало надежное расстояние не менее чем в два года. И он продолжал по-прежнему то руками, то рукавами рыться в чем-то, что вытряхнул из мешка.
– Так это же наше… – вскрикнул преподобный, поняв, что торговец ограбил Жичу, потому что содержимым мешка были украденные часы, месяцы, целые времена года и даже годы, другими словами, время, принадлежавшее храму Святого Вознесения, время, без которого эта церковь, где неоднократно короновали властителей всей сербской и поморской земли, надолго останется пустой.
Отец Григорий захлебывался от обилия слов, поэтому ему не удавалось ничего произнести. «Неужели Жичу, построенную богоугодными братьями, постигнет судьба тех монастырей, из которых разбойники навсегда похитили будущие годы? Неужели самая первая архиепископия опустеет и останется стоять одинокой? Неужели и Жича, это священное место, будет заброшено?» Вопросы эти болезненно обжигали его, ведь и самое маленькое неизреченное слово может причинять страдания большие, чем раскаленное железо.
Вдалеке от него, под деревом, горбатый слуга встряхнулся, вздохнул глубоко, так что закашлялся, и сказал:
– Не пора ли, господин? Вдруг из монастыря погоню пошлют? Мне все время кажется, что кто-то смотрит нам прямо в затылок! Даже чудится запах ладана!
Андрия Скадарец осторожно высморкался, сухо чихнул и рассмеялся:
– Дорогой мой, там давно никого нет! Кроме того, нас отделяет оттуда не один-два дня хода, а несколько лет! Это просто пустой ветер разносит последние вздохи Спасова дома! И послушайся меня, дальше пойдем молча, без лишних слов, и в будущем не станем их вспоминать, потому что, говоря о них, мы только оттягиваем окончательный конец их повести!
Ознакомительная версия.
