Дядя Джек ждал меня все в том же «Красном Льве». Мама отрицательно помотала головой и отвернулась, когда я спросил, не хочет ли она пойти со мной. Я не винил се. По мне нужно было узнать, смогу ли я жить, зная, что теперь я один.
Разумеется, я не один. Есть мама, которая спит с включенным светом, сбитая с толку тем, что впервые в жизни осталась одна. И есть Пэт, которого судьба то и дело швыряет между радостью снова видеть Джину и удушающей печалью нашего собственного дома. И есть Сид, теперь далекая, затерянная в другом районе города, живущая с совершенно другим человеком.
И все же, когда отец умер, я почувствовал, что теперь остался один.
Даже когда наши отношения становились натянутыми, он всегда был моим покровителем и защитником, моим главным союзником. Даже когда мы ссорились, даже когда я разочаровывал или огорчал его, я всегда был уверен: он что угодно сделает ради меня. Теперь все это исчезло.
Дядя Джек погасил окурок и допил минеральную воду. Мы молча дошли до похоронного бюро, а когда маленький колокольчик оповестил о нашем появлении, дядя Джек положил руку мне на плечо. Он не очень стремился увидеть тело своего брата. Он согласился на это исключительно ради меня.
Хозяин похоронного бюро ждал нас. Он провел нас в вестибюль, похожий на раздевалку. Со всех сторон висели тяжелые шторы, разделявшие это помещение на шесть каморок. Я затаил дыхание, когда он отодвинул в сторону один из занавесов и нашим глазам предстал мой отец в гробу.
Только это был не мой отец. Это был уже не он. На его лице застыло выражение, которого я никогда раньше у него не видел. Он не выглядел спокойным или спящим, он не подтверждал ни одного из клише, описывающих смерть. Его лицо казалось совершенно пустым. Оно больше не имело к отцу никакого отношения. С него была стерта индивидуальность, так же как и боль и смертельная усталость. Я словно постучался в дверь и обнаружил, что дома никого нет. Более того, было похоже, что мы не туда попали. Та искра, которая делала моего отца тем, кем он был, исчезла. Я с полной уверенностью мог сказать, что его душа улетела. Я пришел посмотреть на своего отца в последний раз, но не нашел его.
Мне захотелось поскорее увидеть Пэта. Мне захотелось обнять своего сына и сказать ему: все, во что мы с таким трудом старались поверить, на самом деле правда.
Обычно я держался подальше от окна и из-за штор смотрел, как серебристая «Ауди» змеей ползет по улице, выискивая клочок пространства для парковки. Но сегодня я специально вышел из дому, когда увидел, что они подъезжают.
Белокурая голова Пэта виднеется на заднем сиденье, он рассматривал какую-то новую безделушку. Джина на переднем сиденье повернулась, чтобы поговорить с ним. А на водительском месте — этот невообразимый Ричард, полуразведенный мужчина, спокойный и невероятно уверенный в себе, как будто развозить Джину и Пэта по городу на «Ауди» — самое естественное для него занятие.
Я никогда не разговаривал с ним. Я даже ни разу не видел, чтобы он выходил из машины, когда они привозили Пэта назад ко мне. Он был темноволосый, упитанный и носил очки — сочетание, которое сработало в его пользу. Красивый, даже чем-то напоминающий Кларка Кента. Возле дома чудо осталось парковочное место для одной машины, и он мастерски зарулил туда на своей «Ауди». Вот ведь ублюдок, а?!
Обычно Джина стучала в дверь, здоровалась со мной и быстро целовала Пэта на прощание. Передача из рук в руки происходила с минимумом любезности, только на это мы и были способны. И все- таки мы старались. Не ради себя, ради нашего ребенка. Но сегодня я ждал их у калитки. Джина, казалось, этому даже не удивилась.
— Здравствуй, Гарри.
— Привет.
— Смотри, что у меня есть! — сказал Пэт, размахивая новой игрушкой — каким-то мрачным пластмассовым астронавтом с неправдоподобно огромной лазерной пушкой, — и пронесся мимо меня в дом.
— Прими мои соболезнования. — Джина осталась стоять по другую сторону калитки.
— Спасибо.
— Мне действительно очень жаль. Твой отец был самым добрым человеком из всех, кого я знаю.
— Он был от тебя без ума.
— Я тоже была от него без ума.
— Спасибо за игрушку Пэта.
— Это Ричард купил ее.
— Старина Ричард просто молодчина!
Джина искоса взглянула на меня.
— Лучше я пойду, — кивнула она.
— Мне казалось, тебе не нравится, что Пэт играет в игры с оружием.
Она тряхнула головой и принужденно рассмеялась. Но было ясно, что ей совсем не смешно.
— Если тебе действительно интересно, я считаю, что в нашем мире более чем достаточно насилия, и такие игрушки не увеличат его количество. Понятно? Он хотел пушку, он ее и получил.
— Я не собираюсь отказываться от него, Джина.
— Это решает суд.
— Я изменил всю свою жизнь, чтобы ухаживать за сыном. Я работаю на полставки. Я научился делать все по дому — все то, о чем раньше никогда не задумывался: кормить его, одевать, укладывать спать, отвечать на бесчисленные вопросы, сидеть рядом, когда он грустит или чем-то напуган.
— Все то, что я четыре года делала практически в одиночку.
— Именно это я и хочу сказать. Я научился заботиться о нашем ребенке так же, как ты заботилась о нем. А теперь ты возвращаешься и говоришь мне, что все это кончено.
— Ты неплохо поработал за последние несколько месяцев, Гарри. Но что ты теперь за это хочешь? Получить медаль?
— Мне не нужна медаль. Я не делал ничего сверх того, что должен был делать. Я знаю, что в этом нет ничего особенного. Но ты ждешь от меня слишком многого, Джина. Я научился быть для Пэта настоящим отцом, мне пришлось этому научиться. Теперь же ты хочешь, чтобы я вел себя так, как будто ничего этого не было. А я не могу. Как я могу это сделать? Расскажи мне.
— Что-то не так? — спросил Ричард, вылезая из «Ауди».
Значит, ноги у него все-таки имеются.
— Иди обратно в машину, Ричард, — сказала Джина.
— Да, действительно, иди-ка ты обратно в машину, Ричард, — поддержал ее я.
Он сел в машину, часто мигая глазами за стеклами очков.
— Ты должна решить, чего ты действительно хочешь, Джина. Чего хотите вы оба.
— О чем ты говоришь?!
— Я полностью за то, чтобы мужчины брали на себя ответственность за детей. Я за то, чтобы мужчины участвовали в воспитании своих наследников. Но то, чего вы требуете, невозможно. Нельзя ждать от нас, чтобы мы принимали в детях родительское участие, а потом просто уходили, едва вы, женщины, этого захотите, как будто ребенок — ваша собственность. Помни об этом, когда в следующий раз будешь встречаться со своим адвокатом.
— Ты тоже помни кое о чем, Гарри.
— О чем?
— Я тоже люблю сына.
* * *
Пэт сидел на полу у себя в комнате, вывалив игрушки из коробки на ковер.
— Хорошо провел время, милый? Ты хорошо провел время с мамочкой и Ричардом?
Я понимал, что мои слева до смешного жизнерадостны, как у ведущего телеигры, когда на кону очень большая ставка, но я решил, что Пэта ни в коем случае не должны расстраивать все эти новые отношения. Я не хотел, чтобы он считал предательством каждую встречу с матерью и Ричардом. Но одновременно мне не хотелось, чтобы ему слишком уж нравилось проводить время с ними.
— Все было нормально, — неопределенно сказал он. — Ричард и мамочка немножко поссорились.
Чудесные новости.
— Из-за чего, милый?
— Я капнул мороженым на сиденье его дурацкой машины. А он сказал, чтобы я больше не ел мороженое в машине.
— Но тебе нравится Ричард?
— Он нормальный.
Я почувствовал прилив симпатии к этому человеку, с которым никогда не общался. Не слишком сильный прилив, совсем небольшой, но все- таки это была симпатия. Роль, которую он для себя выбрал, было невозможно сыграть. Если бы он попытался стать Пэту отцом, у него ничего не получилось бы. А если бы решил стать просто другом, это тоже закончилось бы провалом. Но, по крайней мере, у Ричарда оставался выбор.
А Пэта кто-нибудь спрашивал, хочет ли он есть мороженое на заднем сиденье этой серебристой «Ауди»?
* * *
Сид работала в одном из красиво оформленных азиатских ресторанчиков, которые открывались по всему городу. Там, где продают тайские рыбные бургеры, японскую лапшу и холодные вьетнамские закуски-роллзы, точно целый континент превратился в одну большую кухню для Запада. Зал был светлым и ярким, повсюду полированное дерево и сверкающий хром, как в художественной галерее или в кабинете стоматолога.
С улицы я смотрел, как Сид ставит две дымящиеся тарелки с чем-то похожим на малайзийских гигантских креветок в соусе карри перед двумя молоденькими женщинами.
Как и на всех здешних официантках, на ней были белый накрахмаленный фартук, черные брюки и белая рубашка. Волосы были подстрижены короче, чем раньше, почти как у мальчишки: она переметнулась от стиля Ф. Скотта Фицджеральда к битловской стрижке всего за один визит к парикмахеру. Я знал, что когда женщина отрезает волосы, это означает что-то важное, но забыл, что именно.
