Лучше бы я вообще не уезжал из города, я уже больше не чувствовал себя дома, из каждой трещины тротуара рос сорняк; на каждом углу ворковали голуби; между телефонными столбами по проволоке бегали белки; все это были символы затаившейся природы, маленькие соглядатаи грядущего нашествия.
Было, конечно, обидно, что меня не пустили на серьезное совещание; интересно, что я должен был сделать, чтобы меня признали, — что бы и сколь бы хорошо я ни исполнял, всегда возникали такие вот ситуации. Я сказал «черт с ними» и вернулся назад, совещание уже закончилось, гости ушли, в передней гостиной оставались только мистер Шульц и мистер Берман, оба одеты официально, в рубашках и галстуках. Мистер Шульц ходил по комнате, вращая четки на руке, — дурной знак. Когда зазвонил телефон, он сам подбежал к нему, а миг спустя, надев пиджак и шляпу, уже стоял посреди гостиной белый от ярости. Я застыл в дверях.
— Что должен сделать человек? — спросил он, обращаясь ко мне. — Скажи. Чтобы заслужить отдых, чтобы начать собирать плоды своего труда? Когда это будет?
Мистер Берман, стоявший у окна гостиной, произнес «О'кей», а мистер Шульц открыл входную дверь и вышел. Я подбежал к окну и, раздвинув занавеси, увидел, как он садится в машину; Лулу Розенкранц посмотрел по сторонам, а потом нырнул на сиденье рядом с водителем, машина плавно тронулась и уехала; оставив после себя поднимающееся облачко выхлопного газа.
Вошла маленькая мадам Магси, держа под мышкой коробку от туфель, и поставила ее на кофейный столик. В ней лежали счета и накладные; она и мистер Берман принялись просматривать их, словно сказочная чета гномов или старый лесник и его жена; попыхивая белым дымком, они вели беседу на загадочном языке чисел. Я поднял с пола несколько газет: Мэр Ла Гардиа предупредил Немца Шульца, что если его увидят в каком-нибудь из пяти районов Нью-Йорка, то немедленно арестуют, а прокурор по особым делам Томас Дьюи заявил, что готовит обвинительное заключение на Немца Шульца за нарушение налогового законодательства штата. Вот, значит, в чем дело. Все это было связано с вердиктом в глубинке штата; авторы передовиц кипели от ярости; передовиц я никогда не читаю, но в нынешних имя мистера Шульца мелькало уже очень часто; все требовали его скальпа; каждый политик, кого журналистам удалось найти и процитировать, тоже кипел от ярости: районные прокуроры кипели от ярости; налоговые инспекторы, члены Коммерческого Совета, генеральные атторнеи, рядовые полицейские чины, комиссары и их заместители, даже исполняющий обязанности управляющего Санитарным отделом кипел от ярости, чего уж говорить о человеке с улицы из раздела «Человек с улицы» газеты «Ньюс». Интересно, как в контексте всей этой ярости счастливое улыбающееся лицо мистера Шульца приобретало наглый, надменный и зловещий вид.
— Это за убытки, — сказала мадам, имея в виду листок, который мистер Берман держал в руках. — Ваши парни разбили дюжину прекрасных обеденных тарелок, ты, видимо, не слышал, как они бросали друг в друга мой веджвудский фарфор.
— А это? — спросил мистер Берман.
— Накладные расходы.
— Я не люблю приблизительных оценок. Я люблю точные числа.
— Эти накладные расходы связаны с общим ущербом. Посмотри на кушетку, на которой мы сидим. Видишь пятна? Они не выводятся, винные пятна не выводятся, мне потребуются новые чехлы, и это всего лишь один пример. Видишь ли, Отто, тут у меня побывала не делегация молодых христиан.
— Ты, надеюсь, не собираешься на нас нажиться, Магси.
— Мне крайне неприятно это предположение. Ты знаешь, почему Немец приходит ко мне? Потому что я лучше других. У меня первоклассное заведение, которое стоит недешево. Тебе понравились девочки? Должны были понравиться, это отборные девочки, а не шлюхи с панели. Тебе понравилась прислуга и обстановка? Каким образом, по-твоему, я всего этого добилась? Нарисовала? Нет, я за все плачу, как и ты. Мне потребуется неделя, чтобы привести это заведение в порядок. Это потерянное время, но я все равно плачу за помещение, врачей и прочее. Как же вы дом-то, поганцы, отделали.
Мистер Берман вынул из кармана толстую пачку денег и снял с нее резинку. Потом начал отсчитывать стодолларовые банкноты.
— Вот это, и ни пенни больше, — сказал он, бросая деньги через стол.
Когда мы уходили, женщина, закрыв голову руками, плакала на кушетке. У двери ждала машина. Мистер Берман приказал мне садиться и сел в машину сам. Водителя я не узнал.
— Поезжай тихо и спокойно, — сказал ему мистер Берман. Мы проехали по Бродвею, по Восьмой авеню мимо «Мэдисон-Сквер-Гарден», а затем на запад, к реке, мимо доков, что на какой-то миг испугало меня, пока я не понял, в чем дело; мы миновали пристань на Гудзоне, где на колесный пароход садились экскурсанты, а затем направились по 42-й улице снова к Восьмой авеню и так далее, делая большой прямоугольник вокруг района, который называется Дьявольской Кухней — вверх-вниз, с востока на запад — три или четыре раза; наконец, мы остановились в Ист-сайде на одной из 40-х улиц неподалеку от пакгаузов. Через несколько домов впереди, на южной стороне улицы, напротив кирпичной церкви, соединенной со школой и школьным двором, стояла машина мистера Шульца.
Водитель не выключил мотора. Мистер Берман закурил сигарету и сказал мне следующее:
— Мы не можем позвонить Председателю по телефону. Не будет он говорить ни с кем из нас и лично, даже с Дикси Дейвисом, который все равно сейчас в Ютике, там расследуют прискорбную смерть нашего дорогого коллеги. По-моему, ты единственный, кто способен проникнуть к нему. Но ты должен хорошо одеться. Умойся и надень чистую рубашку. Ты навестишь его для нас.
Я тут же утешился. Дескать, и я принимаю участие в кризисе.
— Это мистер Хайнс? — спросил я.
Он вынул блокнот, написал адрес, вырвал листок и протянул его мне.
— Подожди до воскресенья. По воскресеньям он принимает людей у себя дома. Можешь сказать ему, где мы находимся, если у него будут новости для нас.
— Где?
— Насколько я могу судить, мы будем жить в отеле «Саундвью» в Бриджпорте, штат Коннектикут.
— Что я должен сказать ему?
— С ним очень легко и приятно говорить. Но говорить тебе ничего не придется. — Мистер Берман снова вынул пачку денег. На сей раз, сняв резинку, он начал отсчитывать банкноты с той стороны, где у него лежали тысячедолларовые бумажки, и, отсчитав десять, отдал их мне. — Прежде чем пойдешь к нему, положи их в белый конверт. Он любит белые конверты.
Я сложил десять тысяч долларов и сунул их в нагрудный карман. Но они выпирали, и я все время приглаживал карман. Мы молча сидели, глядя на черный «паккард». Я сказал:
— Наверное, сейчас не время обсуждать личные дела.
— Нет, не время, — согласился мистер Берман. — Может, тебе стоит поговорить с падре, когда он закончит беседу с мистером Шульцем. Может, тебе больше повезет.
— А что там делает мистер Шульц?
— Он просит безопасного убежища. Он хочет, чтобы его оставили в покое. Но, насколько я могу судить, хотя сам и не верю в Бога, они могут дать ему причастие, благословение и прочее, но предоставление убежища — это не церковное таинство.
Мы смотрели через лобовое стекло на пустую улицу.
— Что у тебя стряслось? — спросил он.
— Мать моя болеет, и я не знаю, что с ней делать, — ответил я.
— Что с ней?
— Разум помутился, ведет себя как сумасшедшая, — сказал я.
— В чем это выражается?
— В безумных поступках.
— Она причесывается?
— Что?
— Я спрашиваю, волосы она причесывает? Пока женщина причесывает волосы, можно не беспокоиться.
— С тех пор как я вернулся, она причесывается, — сказал я.
— Тогда, похоже, дела ее не так уж плохи, — сказал он.
Я бы солгал, если бы стал утверждать, что не думал о десяти тысячах долларах, лежащих у меня в кармане, о том, что мог сделать, если бы просто улизнул с ними — собрал сумки, привел мать на вокзал, сел на поезд и уехал бы очень далеко, боже мой, десять тысяч долларов! Я помнил рубрику «Деловые возможности» в «Онондага сигнэл» — за треть такой суммы можно купить ферму в сотни акров, а раз это так в одной части страны, то почему должно быть иначе в другой? А еще мы могли бы купить магазинчик или кафе, что-нибудь надежное, работать, прилично жить, а в часы отдыха мечтать о будущем. Десять тысяч долларов — это целое состояние. Даже если просто положить их в сберегательный банк ради процентов.
Но я знал, что не сделаю ничего подобного; я, конечно, не знал, что меня ждет, но чувствовал, что природа моего делового призвания еще не определилась; заурядный вор — незавидная перспектива, я до такого еще не опустился, и кто бы ни осенил мою жизнь, он выбрал меня не для трусливого предательства. Я попытался представить, что бы подумала Дрю Престон. Она бы даже не поняла такую мелочность, и совсем не по моральным соображениям, просто столь извилистый путь не мог идти в верном направлении. А где это верное направление и куда оно ведет? К трудностям. К агонии. Именно в этом направлении я продвигаюсь с той самой первой поездки на трамвае в контору мистера Шульца на 149-й улице.
