А бабушка собирала деньги, когда ей было семьдесят лет, и, поди, думала: да ладно, пока хватится городское начальство, я, может, и помру.
Собирала, когда ей было семьдесят пять — но никто не вспоминал про деревню.
Когда восемьдесят исполнилось, тоже собирала — и все равно никакой начальник не являлся проверить крутившее свое счетчики.
Так и девяносто годков подошло незаметно.
Наконец приехали служивые — но, разузнав все, даже ругаться не стали. Один махнул в сердцах левой рукой, другой правой — и раздали всем собравшимся на сходку квитки, где обозначалось, куда идти, чтоб оформить себе свет в окне.
И кипяток в электрическом чайнике, правильно подсказываете.
Про бабушку еще добавить пару слов?
А чего говорить: на нее и не обиделся никто, люди у нас живут добрые, веселые и с юморком. Посмеялись и забыли.
Мы все забыли напрочь.
Ничего не помним, как и не было ничего.
Может, и не было никакой деревни здесь никогда.
Вот приедет следующая комиссия черед двадцать пять лет и все выяснит.
2009
До недавнего времени их было трое: две женщины и один не женщина.
Сутки отсидят — и домой. Иногда меняются сменами, и тогда кто-то из них сидит двое суток.
Речь о вахтерах в офисном здании, где располагается редакция газеты, которой я руковожу.
Нас всего восемь человек в редакции, все молодые и, скажем прямо, интеллигентные люди. Вахтеры знают, чем мы занимаемся: каждую пятницу мы выкладываем свежий номер нашей газеты, штук 50 экземпляров, на стойку возле вахты. Ее сразу разбирают служащие других офисов, в течение получаса. Те, кому не досталось газеты, иногда стучатся к нам и просят: «…нет ли еще номерочка?» Нашу газету нельзя купить в киоске: мы порой ругаем местные власти, и по совету губернатора наше издание было изгнано из киосков «Союзпечати».
Мы, конечно, даем номерочек, забесплатно, нам не жалко.
Так получилось, что на первом этаже этого здания располагается только наш офис, соседей у нас нет. Все остальные учреждения — на втором, третьем, четвертом, пятом. Люди, работающие в этих учреждениях, курят в курилках на своих этажах; и вообще, как я понимаю, занимаются там чем хотят, — ведь их никто не видит, никому они не мешают.
А наша редакция располагается прямо напротив входа в здание, и если мы выходим курить, нам приходится идти мимо вахты.
Каждый раз, когда прохожу, например, я — кожей чувствую, насколько неприятно людям, сидящим в будке, мое существование. Знаете, иногда люди умеют нарочито смотреть мимо, показывая всем видом: тебя вообще нет, ты пустое место. Вот так смотрят наши вахтеры: ледяным, брезгливым взглядом в никуда, сквозь меня, сквозь моих товарищей и сотрудников.
Даже не знаю, когда это началось.
Мы въехали сюда два года назад.
Ну, вахтеры и вахтеры, никто особенно не заморачивался. «Здравствуйте!..» «До свидания!» «Да, вот этот ключик!» «Ага, спасибо!»
Но у них, видимо, что-то назревало уже.
Однажды мы сдавали номер — а все, работавшие в еженедельниках, знают, что процесс этот, как правило, затягивается часов до 10 вечера и даже позже, — но мы поставили работу так, чтоб позже не получалось, а получалось в срок. К 10 или чуть раньше.
Часов в шесть вечера мне нужно было уехать на встречу, в 21:30 я вернулся. Вход в здание был заперт. Я нажал звонок, весело перетаптываясь и сквозь стеклянные двери удивленно наблюдая вахтера — как раз мужик дежурил.
Это было зрелище.
У них там такая кушеточка в будке и столик с журналом, где мы расписываемся, когда получаем ключи. Вахтер лежал на кушеточке, закинув ноги на столик, никак не реагируя на мои звонки. Вообще никак. То есть своей позой он показывал, как относится к моему приходу — и довольно с меня.
Я набрал номер шеф-редактора и попросил ее открыть мне дверь. К счастью, там простая щеколда на двери. Мне открыли. Я подошел к будке вахтера и спросил:
— У вас все в порядке? Вы не слышали звонка? Я, между прочим, с улицы его слышал.
Даже не помню, что он мне ответил, но ответ был громким. Видимо, про то, что все нормальные люди уже сдали ключи, и он не обязан нас тут караулить. Других дел, видимо, полно, занятой человек.
— У нас есть договор с вашим руководством: по четвергам мы имеем право работать до 12 часов ночи, — сказал я.
— Я не видел никакого договора! — орал он, с натуральной ненавистью глядя на меня.
Нестарый еще мужик, надо сказать. Ему лет пятьдесят, вполне в форме.
Мы сдали газету, я дождался, когда уйдет весь коллектив, чтоб остаться с вахтером в здании вдвоем.
В половине одиннадцатого я подошел к его будке и спросил:
— Ну и чего тебе не нравится, человек?
На «ты», каюсь. Но вахтер первым меня назвал на «ты».
Он уже не лежал, а сидел и смотрел на меня, правда, не в глаза, а куда-то в область лба, с неожиданной приязнью.
— Да все в порядке, — уверил он меня словами, мимикой и жестикуляцией.
— Серьезно? — не поверил я своим ушам.
— Конечно-конечно. Никаких проблем!
Я сходил в офис, принес бутылку водки и батон копченой колбасы.
— Нате, — сказал. — И давайте больше не ссориться.
Он взял дары и даже пожал мне руку, очень крепко и приветливо.
На следующее утро я пришел на работу, и новый вахтер ключи от офиса мне не выдал.
— К начальству вас вызывают, — не сдерживая радости, сказали мне.
Тот, вчерашний, вахтер, оказывается, уже успел написать на меня кляузу — ночью сочинял!
Пришел-де я пьяный, буянил, запугивал, пытался устроить драку.
Одновременно с кляузой вахтер подал заявление об уходе, сообщили мне.
Хозяева офисного центра смотрели на меня строго и ждали моих оправданий.
— Слушайте, это бред, — сказал я. — Какой «пьяный», если я приехал на своей машине?
— Из-за вас человек уволился, — сказали мне.
— Ну, скажите, чтоб вернулся. Передайте ему, что я не буду его бить. Пусть только он двери не запирает больше, пока мы на работе.
Пожурив меня, ключи мне отдали.
«Удивительный человек, — думал я растерянно о вахтере. — Взял водку с колбасой и сел писать донос. Так можно разве?»
С тех пор все и началось.
Мужика-вахтера не было неделю, потом он вернулся и стал вести себя более-менее прилично. Иногда только уйдет за соком и эдак неспешно возвращается, видя, что я стою у вахты и жду, когда мне выдадут ключи. Порой еще остановится и с кем-нибудь перекинется парой слов.
Но это ничего, я жду спокойно. Хочется сока человеку, можно ж его понять. Сока и общения.
Зато две его сменщицы — о, они объявили нам натуральную войну. Она не прекращается ни на секунду.
Знаете, как я получаю утром ключи?
Мне их кидают как дворовому псу. Восхитительный жест, символизирующий абсолютное презрение. Мне иногда хочется кинуть их обратно, но я сдерживаюсь.
Всякий корпоративный праздник (а они у нас, поверьте, случаются редко) превращается в скандал. Им не нравится, что мы выходим курить. Им не нравится, что, покурив, мы возвращаемся. Они каждый раз норовят закрыть двери и стоически не открывают их, невзирая на звонки.
На вопрос «В чем дело?» они отвечают: «У нас тут не кабак!»
— Слушайте, — в муках смиряя себя, говорю я. — Я стою перед вами, вменяемый и вполне трезвый человек, что вам надо от меня? Какое вам дело до того, чем я занимаюсь в офисе, аренду которого я оплачиваю?
В ответ меня обзывают разными словами — вот в буквальном смысле обзывают так, как не обзывал никогда никто, а если кому-то приходило в голову, он получал за это по лицу. Но тут женщины — их же не ударишь! Их не напугаешь ничем! Я совершенно не знаю, как себя с ними вести. Я едва не рассыпаюсь от собственного бессилия, глядя на них.
Недавно мы в моем кабинете сидели с одним очень известным человеком, неоднократным чемпионом мира в одной настольной игре, ну и политиком еще. Пили чай! Мне нужно было выйти на минуту — я открыл дверь и тут же увидел вахтершу, которая стояла возле двери и вполне откровенно подслушивала.
— Как вам не стыдно? — спросил я, задохнувшись на секунду.
Не удостоив меня ответом, вахтерша величаво отошла.
Причем они знают, кто я такой. Они не читают книг, но смотрят телевизор, и одна из вахтерш как-то обмолвилась неприязненно моим сотрудникам, что, мол, «видела вчера вашего…»
Кажется, что данный факт только прибавляет им гонора и злобы.
«Писс-ссатель, ага… Знаем мы, какой он писс-ссатель!»
Во время очередного поединка, которые происходят теперь чуть ли не еженедельно, мне было брошено:
— И газета ваша тоже дурацкая.
— Это почему? — удивился я.
— Только и делаете, что власть ругаете.
— А она хорошая, эта власть?
— Какая б ни была, а нечего ее ругать. Таким, как вы — тем более.
