А потом наш президент возомнит себя помазанником Божьим и начнет разбрасывать бомбы. И тогда мы исполнимся ненависти к самим себе.
Все покатится к чертям собачьим. А еще у нас закончатся деревья.
Некоторые из нас, мечтатели, усядутся в шлюпки и поплывут к берегам Гренландии. Гренландия, земля бесконечных возможностей. Первые двести лет все будет просто восхитительно.
За последние несколько дней у меня создалось обманчивое ощущение, будто я все держу под контролем. Мне казалось, что от моего решения зависит, поедем мы дальше или останемся, ввяжемся в драку или убежим. А на самом-то деле всем здесь заправлял Иэн. И естественным окончанием нашего путешествия предстояло стать не тупику, которым заканчивалась эта петляющая вермонтская дорога, а тому месту, которое выберет Иэн.
— Скажи-ка мне, как называется город, где живет твоя бабушка? — спросила я после долгих размышлений и приготовилась к взрыву.
— Мэнксон, — не задумываясь ответил Иэн.
Он соскользнул с капота на бампер и повернулся ко мне с таким ликующим видом, будто занял первое место в какой-то игре, хотя лично я понятия не имела, что он будет делать, когда мы доберемся до этого самого Мэнксона.
— Хорошо, — ответила я, — поехали.
— А мы уже приехали! — радостно закричал он и начал клацать зубами, как макака. — Я жду не дождусь наконец увидеть бабушку!
— Приехали?
— На дороге был знак! Вы что, не видели? Там было написано: «Мэнксон, зона обитания Великого Мэнксонского Лося!» Я запомнил слово в слово!
— И какой же у нее адрес?
— Знаете, я забыл вам кое-что сказать. Она умерла. Я хотел просто побывать у нее на могиле. И угадайте, где ее могила!
— Вот на этом кладбище?
— Да! Наверняка!
Иэн соскочил с капота и, театрально вышагивая, направился обратно к ограде, где принялся старательно оглядывать могильные плиты, не слишком талантливо изображая, словно пытается что-то вспомнить, — на этот спектакль не купилась бы даже самая недогадливая школьная учительница.
Я уже достаточно твердо стояла на ногах, чтобы последовать за ним, но чувствовала, что мне все-таки необходимо поесть. Я вслед за Иэном подошла к ограде и толкнула створку распашных ворот. Мы ступили на мертвую замерзшую траву и бороздки полурастаявшего снега. Это было совсем маленькое кладбище, могил на нем насчитывалось не больше тридцати или сорока. Иэн, прищурившись, вглядывался в надпись на каждой плите, хотя среди них не было ни одной, которая выглядела бы так, словно ее установили недавно. Буквы, которые когда-то были четко выгравированы в камне, с годами стерлись и превратились в размытые неглубокие отпечатки, будто начерченные пальцем на песке.
— И как же звали твою бедную бабушку, Иэн?
— Элеонор Дрейк, — ответил он и тут же снова открыл рот, как будто хотел поменять имя на какое-нибудь другое. — Но у нее была еще эта, как ее, девичья фамилия. И она совершенно точно похоронена именно здесь, потому что меня привозили сюда, когда я был маленьким.
Мне хотелось остановить его, сказать, что весь этот обман ни к чему, но у него, казалось, был разработан какой-то план, и у меня не складывалось ощущения, будто он напуган и судорожно пытается выкрутиться. Я говорила себе, что надо позволить ему довести эту игру до конца, но понимала, что на самом-то деле мною движет исключительно эгоистичное любопытство. Словно дочитываешь ужасную детскую книжку только потому, что хочешь узнать, каким образом автор спасет от пиратов запертых в трюме няню и ее собаку. Иэн переходил от одной плиты к другой, зачитывая вслух те имена, которые еще можно было разобрать.
— Томас Фенстер! 1830–1888! Это точно не моя бабушка!
Остановившись перед следующей могилой, он что-то сосчитал на пальцах.
— Эта девочка умерла в шесть лет! — крикнул он мне. — Наверное, погибла при пожаре!
Неужели он и в самом деле может вычислить разницу в шесть лет только на пальцах? Я всегда считала, что он очень хорошо учится, ведь он так много читал, но, возможно, с математикой все было иначе. Математика, логика, решение задач — все это и в самом деле не слишком вписывалось в мир Иэна.
Я шла за ним и внимательно ждала первых признаков поражения, чтобы сразу же его остановить и сказать, что я все равно отвезла бы его куда угодно, хоть на край земли.
Прошло минут пять, Иэн остановился перед плоским каменным прямоугольником и прищурился. Я встала у него за спиной и тоже попыталась прочесть надпись. Буквы почти совсем стерлись, особенно наверху — там, где должно было быть имя.
— Наверное, вот это ее могила, — сказал Иэн.
— Почему ты так решил? Ведь здесь не видно имени.
— Да, но дело в том, что мне как-то показывали фотографию ее могилы. К тому же я здесь уже бывал, пусть и совсем маленьким. И даты совпадают.
Он указал на единственную строчку на могильном камне, которую можно было прочитать без труда: «1792–1809».
— Знаешь, Иэн, это очень-очень давние даты, — сказала я. — Этот человек умер почти двести лет назад.
— Ну да, конечно, — не растерялся он. — Я ведь забыл вам сказать, что это моя какая-то там прапрапрапрапрабабушка!
— Угу… — промычала я и почувствовала, что больше всего на свете мне хочется спать.
Иэн опустился перед могилой на корточки. Я бы села с ним рядом — я бы даже легла прямо на землю, — если бы не каша из талого льда, снега и грязи.
— А что тут дальше написано? — спросил он.
— Дальше неразборчиво.
Под датами было три коротких слова, причем то, что посередине, состояло чуть ли не из одной-единственной буквы. Строчкой ниже шли еще три: первое тоже очень короткое, а второе похожее на слово «город».
— У меня идея! — сообщил Иэн. — Мисс Гулл, если вы встанете вот тут, чтобы ваша тень падала на плиту, читать будет легче.
Он был прав. Солнечные лучи падали прямо на могилу, и слова, выбитые в камне, становились почти невидимыми. Я загородила собою солнце, и Иэн, опустившись на корточки, козырьком приложил ко лбу ладонь.
— Кажется, первое слово — «Пал», — сказал он. — По смыслу подходит, правильно? Потому что она ведь как раз пала — умерла. Просто последняя буква могла с годами стереться. Дальше, кажется, буква «в». А потом еще одно слово — какой-то «бок».
Я вдруг догадалась — даже прежде, чем взглянула на плиту.
— В бою! — прочитала я. — Видимо, это был солдат.
— Круто! — воскликнул Иэн.
— Твоя бабушка была семнадцатилетним солдатом?
Иэн не ответил.
— Стойте здесь, не двигайтесь! — вдруг снова крикнул он. — Последнюю строчку я никак не разберу, зато у меня появилась отличная мысль!
Он отбежал к большому голому дереву, стоявшему в нескольких футах от могилы, между крайним рядом плит и церковью, и полез вверх по стволу.
— Думаю, отсюда будет лучше видно! — сообщил Иэн с дерева.
«И с этими словами он сорвался вниз и разбился насмерть», — произнес голос за кадром у меня в голове, но с Иэном все было в порядке, через несколько секунд он уже сидел на нижних ветвях.
— Нет, — помотал он головой. — Все равно ничего не видно! Может, вам попробовать? А я пока загорожу солнце.
— На дерево я не полезу, — предупредила я. — А посмотреть могу.
Мы поменялись местами. Я уже была уверена в первых двух словах, и вместе со словом «город» в следующей строчке надпись, очевидно, гласила: «Пал в бою за город». Я смотрела на буквы долго-долго, и, когда все остальные предметы стали расплываться перед глазами, буквы вдруг собрались в размытое, но читаемое слово.
— Похоже, тут написано «Говр», — сказала я. — Но я думаю, что это Гавр. Наверное, он погиб, защищая город Гавр.
— Она, — поправил меня Иэн. — Моя бабушка была девушкой!
Он заучил надпись на могильной плите — по крайней мере, в том виде, в каком мы ее прочитали, — и спросил, нельзя ли нам найти библиотеку, чтобы узнать там про этот город и даты. Мы вернулись в машину и поехали сначала на запад, а дальше — на юг. Мы могли бы еще раз попрощаться с отцом Диггсом, но не сделали этого. Мы могли бы пересечь границу и начать новую жизнь, но и этого не сделали.
Впрочем, такая возможность все еще оставалась. Я могла спрятать Иэна в багажник и рвануть в Канаду. Могла высадить его у церкви и опять же рвануть в Канаду. Но я понимала, что не стану этого делать. Для этого нужны были решимость и дерзость, которых я больше не чувствовала — момент был упущен. Впрочем, он никогда и не наступал — момент, когда я поняла бы, что готова бежать. Я стыдилась себя самой — за неспособность оторваться от Америки, в которой мне и держаться-то толком не за что. Конечно, у меня были родители, но они бы приехали ко мне в гости, где бы я ни оказалась. У меня был Иэн, но ненадолго. Друзей у меня не было. Даже те немногие, кого я считала друзьями, оказались кем-то другим. Что такое половина русского? Половина американца. Что такое половина американца? Лишь половина беглеца.
