На прощание мы с доктором Клеем хлопаем друг друга по ладони, подняв руку, затем опустив ее и заведя за спину. Я иду в туалет и слышу, как он на крыльце разговаривает с бабушкой. Ее голос в два раза выше его.
— Ради всего святого, мы говорим о том, что он слегка обгорел на солнце и был укушен пчелой, — кричит она. — Я вырастила двоих детей, так что не надо рассказывать мне о приемлемом стандарте заботы.
Всю ночь я слушал, как миллионы маленьких компьютеров разговаривают между собой обо мне. Ма взбирается на небо по гороховому стеблю, а я стою на земле и сильно трясу его, чтобы она поскорее упала…
Нет. Это всего лишь сон.
— Мне сегодня кто-то шепнул, — говорит мне на ухо бабушка, свесившись с кровати, — чтобы мы поехали с тобой на детскую площадку, пока там не будет других детей.
Наши тени длинные, они протягиваются через всю комнату. Я трясу гигантскими кулаками. Бабушка не сидит на скамейке, потому что она мокрая, а просто опирается на ее спинку. Все предметы сегодня почему-то мокрые, она говорит, что это роса, которая похожа на дождь, только идущий не из облаков. Это что-то вроде пота, который выделяется ночью. Я рисую на горке рожицу.
— Не бойся промочить одежду, чувствуй себя свободно.
— Я чувствую, что мне холодно.
На площадке есть участок с песком, бабушка говорит, что я могу посидеть там и поиграть.
— Во что?
— А? — спрашивает она.
— Во что поиграть?
— Ну, я не знаю, покопайся в песке, вырой ямку или еще что-нибудь.
Я трогаю песок, он на ощупь шершавый, и я не хочу, чтобы он запачкал мне руки.
— А может, ты хочешь залезть в домик или покачаться на качелях? — спрашивает бабушка.
— А ты тоже со мной полезешь?
Бабушка издает короткий смешок и говорит, что еще сломает что-нибудь.
— Почему?
— Ну, не специально, конечно, а потому, что я тяжелая.
Я поднимаюсь на несколько ступенек, не как обезьянка, а как человек. Ступеньки лестницы сделаны из металла, и на них видны грубые пятна оранжевого цвета — это ржавчина. Перила холодные, и у меня замерзают руки. На вершине стоит крошечный домик, вроде как у эльфов, я захожу в него и сажусь за стол, чувствуя, что крыша домика — прямо у меня над головой. Она красная, а стол — голубой.
— Э-ге-гей!
Я вздрагиваю, но это бабушка машет мне рукой в окне. Потом она обходит домик с другой стороны и появляется уже в окне напротив. Я машу ей в ответ, и ей это нравится.
В углу стола что-то движется, это крошечный паучок. Интересно, остался ли паук в нашей комнате и строит ли он свою сеть? Я выстукиваю на столе мелодии, вспоминая, как мы с Ма мычали их и она должна была отгадать, что это за песни. В основном она отгадывала правильно. Потом я выстукиваю их на полу своими ботинками, и звук получается совсем другой, потому что пол — металлический.
— Попробуй съехать с горки, Джек, это очень весело. — Это говорит бабушка.
Я выхожу из домика и смотрю вниз — горка серебристого цвета, и на ней — несколько маленьких камешков.
— Не бойся, съезжай, я тебя поймаю.
— Нет, спасибо.
На площадке есть еще веревочная лестница, похожая на гамак, только свисает она вниз. Для моих рук ее веревки слишком грубые. На площадке много перекладин, и, если бы у меня были сильные руки или я действительно был обезьяной, я мог бы повисеть на них. Потом я замечаю предмет, у которого воры, наверное, украли ступеньки, и показываю его бабушке.
— Смотри, а вон там пожарный шест, — говорит она.
— Да, я видел его по телевизору. Но почему они на нем живут?
— Кто?
— Пожарные.
— Ну, это же не настоящий шест, а только для игры.
Когда мне было четыре, я думал, что все в телевизоре было просто картинкой, а когда мне исполнилось пять, Ма сообщила мне, что многие картинки отражают реальность, а все, что снаружи, — совершенно настоящее. Теперь, когда я оказался снаружи, выяснилось, что многие вещи вовсе не настоящие. Я снова залезаю в домик для эльфов. Паучок куда-то исчез. Я снимаю под столом ботинки и вытягиваю ноги.
Бабушка сидит на качелях. Двое из них — плоские, а к третьим прикреплено резиновое ведро с дырками для ног.
— Отсюда ты не упадешь, — говорит она. — Хочешь покачаться?
Ей приходится поднимать меня, и мне страшно ощущать, как ее руки упираются мне в подмышки. Она сажает меня позади ведра, но мне это не нравится, и я все время верчусь, чтобы получше рассмотреть площадку, и тогда она сажает меня спереди. Я поднимаюсь все выше и выше, и взмахи качелей все убыстряются. Я никогда еще не испытывал таких ощущений.
— Запрокинь голову.
— Зачем?
— Доверься мне.
Я запрокидываю голову, и все начинает качаться вверх ногами — небо, деревья дома, бабушка и все остальное. Это невероятно! На других качелях качается девчонка, я и не заметил, как она пришла. Движение ее качелей не совпадает с моим — она летит назад, когда я лечу вперед.
— Как тебя зовут? — спрашивает она.
Я делаю вид, что не слышу.
— Его зовут Дже… Джесон, — говорит бабушка. Почему она меня так назвала?
— А я — Кора, и мне четыре с половиной, — говорит девочка. — А она что, еще совсем маленькая?
— Это — мальчик, и ему уже пять лет, — отвечает бабушка.
— Тогда почему же она качается на качелях для малышей?
Я хочу спрыгнуть, но мои ноги запутываются в ведре. Я пинаюсь и дергаю цепи.
— Легче, легче, — говорит бабушка.
— У нее что, приступ? — спрашивает девочка по имени Кора.
Я нечаянно ударяю бабушку ногой.
— Прекрати, — говорит она.
— У братца моего друга бывают приступы.
Бабушка вытаскивает меня из ведра, и я, оказавшись в воздухе, болтаю ногами. Бабушка останавливает меня у ворот и спрашивает:
— Где твои ботинки, Джек?
Я напрягаю память и наконец вспоминаю:
— Они остались в домике.
— Беги туда и принеси их. — Она ждет. — Эта девочка тебе не помешает.
Но я не могу взбираться по лестнице, когда кто-нибудь на меня смотрит. Поэтому бабушке приходится идти самой, и ее попа застревает в дверях. Она приходит в ярость и застегивает мне ботинок на левой ноге так туго, что я сбрасываю его, а за ним и второй. Я иду к белой машине в носках. Бабушка говорит, что я могу поранить ногу о стекло, но все обходится.
Мои штаны промокли от росы, и носки — тоже. Отчим сидит в своем кабинете с огромной кружкой в руках. Он спрашивает:
— Ну, как наши дела?
— Помаленьку, — отвечает бабушка, поднимаясь по лестнице наверх.
Отчим дает мне отхлебнуть из своей кружки, и от этого меня пробирает дрожь.
— А почему места, куда люди заходят поесть, называются кофейнями? — спрашиваю я его.
— Ну, потому что кофе в них — самый главный товар. Большинство людей не может обходиться без кофе, оно придает им силы, совсем как бензин машине.
Ма пьет только воду, молоко и сок, и я — тоже. Интересно, что придает ей силы?
— А на чем работают дети?
— На фасоли.
Печеная фасоль и вправду придает мне силы, а вот зеленая — мой самый главный враг. Бабушка готовила ее недавно, но я просто сделал вид, что не вижу ее. Теперь, когда я оказался в мире, я ни за что больше не буду есть зеленую фасоль.
Я сижу на лестнице и слушаю, как в гостиной разговаривают бабушкины подруги.
— М-м-м. Математику он знает лучше меня и при этом не может съехать с самой обыкновенной горки, — говорит бабушка.
Это она обо мне, я думаю. В доме у бабушки собрался книжный клуб, но я не могу понять, почему он так называется, поскольку никаких книг они здесь не читают. Бабушка забыла сегодня отменить собрание, и они все явились в 3:30 с пирожными и всякой снедью на тарелках. Мне положили три пирожных на маленькое блюдо и велели уйти из комнаты. Бабушка дала мне связку из пяти ключей с брелком, на котором написано: «Дом пиццы Поццо». Интересно, как можно построить дом из пиццы, он же развалится? Этими ключами ничего нельзя открыть, но они красиво звенят, и я получил их с условием, что не буду больше брать ключ от бара, в котором хранится спиртное. Первое пирожное называется «кокосовое», оно не очень вкусное. Второе пирожное — лимонное, а третье — я не знаю из чего, но оно мне нравится больше всех остальных.
— Ты, наверное, вымоталась до предела, — произносит женщина с высоким голосом.
— Ты — просто героиня, — вторит ей другая.
Мне еще дали фотоаппарат, но он не такой навороченный, с одним большим кругом, как у отчима, а спрятанный в глазу бабушкиного мобильника. Если телефон зазвонит, я должен не отвечать, а позвать бабушку. Я сделал пока только десять снимков: первый — своих мягких туфель, второй — окна на потолке спортзала, третий — темноты в подвале (только он почему-то получился слишком ярким), четвертый — своей ладони с линиями на ней, пятый — дырки в полу у холодильника, которая, как я надеюсь, окажется мышиной норой, шестой — своего колена, обтянутого тканью штанов, седьмой — ковра в гостиной с близкого расстояния, восьмой — Доры, когда ее показывали сегодня утром по телевизору, но этот снимок почему-то оказался смазанным, девятый — отчима без улыбки, десятый — чайки, пролетевшей за окном, но только эта чайка на снимок не попала. Я собирался снять еще свое отражение в зеркале, но решил, что после этого меня станут считать папарацци.
