Ознакомительная версия.
– Ах ты, дрянь! Теперь держись! Пришел твой последний час!
Я продолжала сидеть на месте, слушать, как в висках пульсирует кровь, ощущать пот на ладонях.
– Постой, Мейсон. Эйб мне рассказал про твои претензии. Клянусь, я к твоим картинам не притрагивалась.
– Врешь, мерзавка! Давай, выходи. Я тебе мозги прочищу, раз память отшибло.
– Не стану я с тобой драться, Мейсон. Если я действительно нанесла тебе ущерб, выстави счет – я все оплачу. Ты мне всегда внушала симпатию. Попытайся понять – я была нездорова. Как бы не в себе. В смысле, если я чего и натворила, то это сделала не я…
Мейсон дала мне оплеуху.
– Это для начала! А сейчас я тебя на кусочки порву!
Меня прошиб холодный пот – предвестник провала. Но я держалась. Я твердо решила остаться в сознании. Слишком много зависело от этого сейчас. Я сцепила пальцы.
Мейсон схватила меня за локоть. Мои пальцы разжались. Мейсон выволокла меня в центр зала. Толпа расступилась, образовав ринг. Эйб бросился было нас разнимать, но, видя, что сила на стороне Мейсон, остановился и принял позу Наполеона.
– Не надо, Мейсон! – просила я, пытаясь снова сцепить руки. – Клянусь, я не со зла. Я все оплачу…
Она ударила меня кулаком под дых. Я упала, Мейсон взгромоздилась сверху и распяла меня на полу. Видит бог, я не хотела драться. Но вдруг поняла: если я не дам отпор Мейсон, это сделает кое-кто другой. Поэтому я стала извиваться под ее грузным телом, высвобождать руки. В затылке нарастала боль. Мне удалось пихнуть Мейсон коленом. Я вскочила.
Я применила к Мейсон бросок через спину с захватом руки и шеи. Одному богу известно, где я выучилась таким приемам. Мейсон хрипела, дергалась все слабее. Кто-то произнес: «Раздроби ей череп. Сломай ей шею!» И я поняла: мне это сделать проще простого.
Над поверженной Мейсон я соединила ладони. Пальцы левой и правой рук переплелись. Локтем продолжая удерживать Мейсон в беспомощном положении, я стиснула руки. Раз.
«Убей эту суку! Убей!»
Сначала казалось, что меня подначивают из толпы. Потом я поняла: голос звучит в моей голове. Мои движения были замедленны, зато все вокруг мельтешило, как в фильмах, снятых на заре кинематографической эпохи.
Мейсон извивалась, пытаясь ударить меня по голове; я была ловчее. Я совершенно успокоилась, я контролировала ситуацию. Правой рукой чуть потянув за левую, вовсе не желая причинить Мейсон боль, я на миг перекрыла ей кислород, а сама тем временем стискивала пальцы. Два. Три.
– Давай поговорим, Мейсон, – спокойно сказала я. – Сейчас я дам тебе подышать, а ты за это должна меня выслушать. Кивни, если обещаешь больше не драться.
Мейсон издала булькающий звук и кивнула. Я чуть ослабила хватку. Теперь Мейсон получала достаточно воздуха, но вырваться не могла.
– Видишь ли, Мейсон, не я эту драку затеяла. Ты, верно, думала, что мигом со мной разделаешься. Однако я сильнее, чем кажусь на первый взгляд. Стоит мне только пожелать – и я тебе шею сломаю. Ты понимаешь?
Мейсон кивнула.
– Я была больна. Сейчас не могу всех подробностей рассказать. Меня мучили провалы в памяти. В такое время я устраивала разные безобразия, сама не ведая, что творю. Точно так же не помнит о содеянном тот, кто перебрал со спиртным или употребил наркотическое вещество. Только, в отличие от алкоголика или наркомана, я в своих провалах не виновата. Прости ее – в смысле, меня – за то, что было сотворено с твоими картинами. И обещай, перед многочисленными свидетелями, что, когда я тебя отпущу, ты не попытаешься взять реванш. В противном случае я могу потерять контроль над собой, и тогда тебе очень сильно не поздоровится. Я не хочу причинять тебе боль, наносить увечья, однако бывают моменты, когда я за себя не отвечаю. В данный момент я на грани, и знала бы ты, до чего мне трудно балансировать и не срываться…
В собственном голосе мне слышалось отчаяние. Мейсон чуть повернула голову, увидела мои глаза, и ее лицо, до сих пор искаженное ненавистью, вытянулось от страха. Она попыталась кивнуть, захрипела:
– Да… понятно… отпусти… я… тебя… не трону…
Я отпустила Мейсон; она откатилась от меня, села на полу, обеими ладонями потирая намятую короткую шею. Я поднялась. Через минуту подняться удалось и Мейсон.
– Я ухожу и больше никогда не переступлю порог этого заведения, – заговорила я. – Если мы с тобой, Мейсон, случайно столкнемся на улице или еще где-нибудь, давай просто сделаем вид, что незнакомы. Еще раз прошу прощения.
Мейсон попятилась, я шагнула к столику, взяла свою сумочку. Оглядела напоследок зал, вышла на улицу.
Роджер нагнал меня, когда я пересекала Макдугал-стрит. Сразу почуял неладное.
– Что случилось, Салли?
Внезапно испарились мои сила, выдержка, хладнокровие. Если бы Роджер не подхватил меня, я бы упала прямо на улице.
– Что случилось? Кто вас расстроил?
Я заплакала.
– Роджер, пожалуйста, отвезите меня домой. Мне холодно. Умоляю, отвезите меня домой!
В такси я все рассказала.
– Роджер, мне хотелось ее убить. А потом найти какое-нибудь укромное место, вроде чердака, и перерезать себе горло.
– Тем не менее вы ничего такого не сделали, – утешал Роджер. – Еще несколько недель, а может, и несколько дней назад вас бы постиг провал. А сегодня вы сумели выстоять, защитить себя без посторонней помощи. Я горжусь вами, Салли.
– Но я же хотела ее убить!
– Нормальное человеческое желание. Людям свойственно желать смерти ближнему. Умение контролировать подобные импульсы говорит о личностной зрелости и торжестве цивилизованности над дикостью.
Такси подъехало к моему дому. Роджер расплатился с таксистом и хотел уже прощаться.
– Вам придется зайти ко мне, Роджер. Честное слово, я сейчас не смогу быть одна.
Он поколебался, но все-таки кивнул. Я взяла его под руку, и мы стали подниматься по лестнице.
– Роджер, почему я не помню про инцидент с картинами Мейсон? Память словно резинкой стерли.
– Очень многие события в жизни наша память услужливо стирает своей особой резинкой, Салли. Мы открещиваемся от болезненных воспоминаний. Мы вымарываем наши моральные травмы и дурные сны чернилами амнезии. В памяти образуются этакие черные дыры. С течением лет одни раны зарубцовываются, но продолжают гноиться под непрочной корочкой, а другие кровоточат и саднят. Впрочем, каждый из нас вырабатывает особые повадки, чтобы не бередить ни рубцов, ни ссадин.
– Я ведь не вылечилась, Роджер?
– Пока – нет. Но вы на пути к выздоровлению.
– Вы от меня что-то скрываете.
– Поверьте, я делаю это для вашего же блага. Не нужно спешить.
Я примостилась на диване рядом с Роджером, приникла щекой к его груди. Сердце у него запрыгало.
– Как же мне не спешить, Роджер? У меня скверное предчувствие. Что-то случится со мной. Что-то ужасное. Значит, нужно ловить каждую минуту – ведь кто-то продолжает красть у меня время. Я привыкла запирать квартиру, чтобы воры не украли мои деньги, но только недавно догадалась, что всю жизнь у меня похищают время. Минуты, часы, целые дни. И новые взять неоткуда. Время не продается. Время не поместишь на банковский счет, под проценты, не вложишь в ценные бумаги. Его можно только тратить – по одной секунде. А те, другие люди – альтеры – годами проникали в мой разум, оккупировали его на целые часы, на целые дни и ночи. Только подумайте, какой ущерб мне нанесен! У меня столько похищено, что теперь я должна спешить жить!
– Салли, да у вас лихорадка!
– Держите меня крепче, Роджер. А то я расщеплюсь.
Он обнял меня.
– Просто не прошло еще потрясение от встречи с Мейсон. Ничего, оно пройдет. Обязательно. Попытайтесь расслабиться. А я вам помогу. Ему известно, что скрыва…
Я прервала его речь поцелуем. Я повисла на Роджере и впилась ему в губы. Он ответил с готовностью, с жадной страстью.
Наконец оторвавшись от моих губ, он чуть отстранился, заглянул мне в глаза.
– Почему ты не дала мне применить гипноз?
– Потому, Роджер, что я хочу оставаться в сознании.
– Не следовало мне тебя целовать.
Я приложила палец к его губам.
– Я первая начала.
И я снова поцеловала Роджера – на сей раз едва коснувшись его губ.
– Роджер, я тебя люблю.
Он качнул головой, отодвинулся и даже встал.
– Это неправильно, Салли.
– Ты ведь тоже этого хочешь. Я же чувствую.
– Мне пора идти.
– А я как же? Одна останусь? Не хочешь любить меня – по крайней мере, возьми меня. Возьми.
– Да не могу я! – вскричал Роджер. – Как ты не понимаешь? Господи! Из-за этого моя жена и повесилась!
Этими словами он мне словно пощечину влепил.
– Как – из-за этого, Роджер?
– Когда мужчину постигает синдром эмоционального выгорания, это касается всех аспектов жизни, не только отношений с пациентами. Становится плевать на всех, понимаешь? На чужих, на своих, на жену, на детей, на родителей – на всех без исключения. Вроде как-то живешь – ходишь, говоришь, ешь, пьешь. А на самом деле ты мертвый.
Ознакомительная версия.
