И вот пришли однажды в деревню немцы. Заняли самый лучший дом. Народ прижали, чтоб по струнке ходили, да и то, кого прижимать-то – одни бабы да старики. Людям и вовсе житья не стало. Одна лишь ведьма никого не боялась. По прежнему шастала по деревне с безумным видом, в своём рваном чёрном балахоне, и бормотала себе под нос проклятия. Немцы отчего-то её не трогали, то ли принимали за чокнутую, то ли забавляла их эта старуха, вместо развлечения была. Как-то раз, когда она снова шла мимо того дома, где жили немцы, один из них сидел на крыльце и курил. И вдруг ведьма остановилась, подошла к нему и встала напротив, глядя в глаза. Ему это не понравилось и он крикнул ей что-то грубо на своём языке. Но никакого действия на старуху это не возымело. Она пробормотала слова себе под нос, улыбнулась своей жуткой ухмылкой и пошла дальше. Всё это видела одна из женщин. И как она рассказывала ведьма бормотала:
– Хорошее сердце, мне такое нужно!
И вот стал тот молодой немец чахнуть, слёг, немцы к нему привозили какого-то фельдшера своего, да без толку, на полнолуние умер он. Но перед смертью успел рассказать про старуху и её бормотание. Немцы очень боялись и верили во всякую мистику и поэтому безоговорочно решили, что старая ведьма навела на них всех проклятие и вскоре их постигнет та же участь, что и умершего. В большом гневе помчались они к дому ведьмы, выволокли её на улицу и забили штыками насмерть, а после сожгли и её и избу. Лишь печь осталась торчать посреди чёрного пепелища.
Люди сидели по домам в ужасе, что и их дома сейчас сожгут заодно со старухиным, но обошлось, как ни странно. Немцы вроде как успокоились. Прошло несколько месяцев и в деревню вступили наши войска, люди плакали от радости, встречали наших солдат как святых, они и были, наверное, святыми, эти люди, прошедшие ад войны. Деревня была освобождена от оккупации. Но жизнь у людей всё равно не заладилась. Стала умершая ведьма в полнолуние к людям являться, дети начали пропадать бесследно. И начали люди уезжать с проклятого места. Так и разъехались все кто-куда. А дома стали рушиться со временем, а в один из дней случился в пустой деревне пожар. Сгорело всё дотла. Одни печи остались стоять посреди гари. Выглядело это жутко, говорили те, кто видели эту картину, случайные грибники да ягодники, забредшие туда, бродя по лесу.
История, рассказанная Женькой, нас очень впечатлила. Но приняли мы её больше с шуткой, вроде как лагерных страшилок, которыми вечерами пугали мы друг друга у костра. Женьке это показалось обидным.
– А слабо сходить туда? – вызывающе сказал он нам.
Мы своим ушам не поверили. От Женьки такого никто не ожидал, слишком он казался нам правильным. Но он стоял на своём, называя нас трусами. И мы согласились.
В ту ночь после отбоя мы тихо выбрались в окно комнаты и, прижимаясь к стене, прячась от сторожа и света фонарей, перелезли через забор и вышли за территорию лагеря. Женька уверял, что дорогу он найдёт, потому что однажды был рядом с той деревней, когда родители ездили в лес за грибами. Ночь была лунная, светло почти как днём, дорога просматривалась отлично и мы шли бодрым шагом к месту назначения. Нам было весело и немного страшно, острота ощущений усиливалась тем, что мы совершаем что-то противозаконное, устроили побег и если попадёмся, то нам конкретно влетит за такое.
Как ни странно, до деревни мы и правда добрались, это, конечно, звучит немыслимо, но тогда нам это не показалось удивительным, в силу возраста, скажу одно – было чувство, что нас ведут, помогают обойти преграды и препятствия, ведя самым коротким путём. Нас будто ждали там…
Деревня открылась перед нами пустошью, на которой лишь местами разросся лес, остатки печных труб торчали то тут, то там из-под земли, словно пальцы, готовые схватить ночных гостей, и, залитая лунным светом картина, на миг поразила нас своей ужасающей разрухой и мёртвой тишиной. Здесь было удивительно тихо, никаких звуков не было слышно в ночи. Мы осторожно пошли между рядами печных останков, решив обойти всю деревню, там где, как мы предполагали, были её примерные границы, и двигаться в обратный путь.
Мы шли медленно и вдруг почувствовали запах гари, пахло так сильно, что мы остановились испуганные, помимо запаха гари пахло чем-то ещё, будто сгоревшим мясом. И тут мы увидели её. В лунном свете нам навстречу брела костлявая полулысая фигура в рваных обгоревших лохмотьях, глаза её были похожи на два варёных яйца – белые, безжизненные и тусклые, нос провалился, а беззубый рот без губ был растянут в жуткой ухмылке. Мы застыли в страхе, не в силах пошевелиться, а старуха дошла до нас, остановилась, повела провалом носа в нашу сторону, принюхиваясь, а потом мы услышали глухой скрипучий голос, идущий казалось не из губ, а откуда-то из живота старухи:
– Хорошие сердца, очень хорошие, мне нужны такие.
Мы заворожённо смотрели на неё и вдруг, как по команде, рванули с места и понеслись прочь. Ведьма, до этого еле двигающаяся, резко поднялась в воздух и полетела за нами, она кружила вокруг нас и тянула к нам свои обгоревшие чёрные пальцы с которых свисали лохмотья обгоревшей кожи, обнажая белые кости, она хохотала и выла.
Мы добежали до деревьев и понеслись дальше, не останавливаясь, ведьмы не было видно и мы уже было решили, что нам удалось уйти от старухи, как вдруг она вылетела прямо перед нами, всё так же дико хохоча и завывая.
И тут, сам не знаю откуда, я, пионер, вспомнил молитву, которую читала моя бабушка, я никогда не учил её, лишь слышал как бабушка тихо молилась, в то время, как я что-то мастерил, к примеру, или читал книгу. Сам не знаю каким образом отложились в моём сознании старинные, малопонятные слова, но сейчас я выкрикивал их беспрерывно. И вы знаете, это подействовало и, скорее всего, именно это нас и спасло.
Ведьма, в очередной раз подлетев к нам, заверещала и отдёрнула свою костлявую руку, будто обжёгшись. Злобно закричав, она отлетела за дерево. Мы бежали так, как никогда в жизни ещё не бегали, как только не оставили глаза на одной из торчащих веток, царапающих нам лица. Вот что ещё было интересно – в обратную сторону дорогу словно подменили, гладкая и ровная она сейчас стала непроходимым заросшим лесом. Хорошо что луна светила по прежнему ярко.
Вскоре впереди показались корпуса лагеря, мы из последних сил рванули вперёд и перелетев через забор упали прямо перед носом сторожа Филипыча, который от неожиданности громко матюкнулся, а после, разглядев, что это мы, взял за шкирки и отвёл прямиком к вожатым. Но мы были рады и ругани Филипыча и крикам вожатых, и лишь блаженно улыбались, слушая их, и приходя в себя. Конечно же, про деревню мы им не рассказали, сказали, что просто поспорили, кто не побоится ночью сделать круг по периметру лагеря и вернуться обратно. И нам даже сошло всё с рук, вожатые не стали ни о чём сообщать ни директору лагеря, наверное, сами боялись получить по шапке за то, что проглядели детей, ни родителям. Всё так и осталось шито-крыто.
Сейчас мне уже за сорок лет, а я до сих пор отчётливо помню скелеты печных труб, залитые лунным светом и уродливую жуткую старуху, кружащую в воздухе.
Как Марья за мертвяка замуж ходила
– Что же ты, Марья, нос воротишь от моего Илюши? – сгорбленная, одетая во всё тёмное, Кулапиха кружила вокруг Марьи чёрным вороном, заглядывала в лицо, дышала тяжело, сверкала злобно выцветшими глазами.
Марья уставившись под ноги, не глядя на старуху, и лишь крепче сжимая руками коромысло, на котором несла в тяжёлых вёдрах воду из колодца, упрямо шла вперёд.
