В следующем году он ночи напролет сочинял роман об исчезновении своего отца. Семнадцатилетний Барбер, попав в ловушку юношеских мечтаний, вообразил себя художественным дарованием, будущим гением, который может доверить свои страдания только бумаге. Вернувшись в Миннесоту после нашей первой встречи, он послал мне экземпляр той рукописи, — не для того, как он предупредил в сопроводительном письме, чтобы похвастаться своими юношескими талантами (роман не приняли в двадцати одном издательстве), а чтобы показать, насколько тоска по отцу мучила его воображение. Книга называлась «Кеплерова кровь» и была написана в романтическом стиле романов тридцатых годов. В ней было немного от вестерна, немного научной фантастики, и повествование будоражило воображение, разворачивая перед читателем самые невероятные события. В литературном плане много было ужасного, но в целом роман меня захватил, и когда я дочитал его до конца, то понял: теперь я лучше представляю себе Барбера и то, что волновало и формировало этого человека.
События в романе начинают развиваться в семидесятые годы девятнадцатого века, а далее почти следуют тем немногим фактам из жизни отца, которые знал Барбер. Тридцатипятилетний художник по имени Джон Кеплер прощается со своей женой и малюткой-сыном, покидает родной Лонг-Айленд и отправляется на полгода в путешествие по Юте и Аризоне, непременно ожидая, словами семнадцатилетнего автора, «открыть землю неведомую и чудесную, мир девственной красоты и буйства цвета, страну таких огромных размеров, что в ней даже песчинка несет на себе печать безмерности». Первые месяцы все идет хорошо, а потом с Кеплером случается несчастье, такое же, о каком рассказывали маленькому Барберу: он падает со скалы, получает многочисленные переломы и теряет сознание. Придя в себя на следующее утро, он понимает, что не может двигаться, а значит, не может добраться до съестных припасов и обречен на голодную смерть среди пустыни. Однако на третий день, когда он уже почти готов испустить дух, его спасают индейцы — это уже отголосок других домыслов, которые Барбер слышал в детстве. Индейцы приносят умирающего в свое поселение, закрытое со всех сторон неприступными скалами, и в этом оазисе жизни, источающем ароматы юкки и можжевельника, выхаживают его и возвращают к жизни. Там живет человек тридцать-сорок индейцев, примерно одинаковое количество мужчин, женщин и детей, ходят они почти (или совсем) нагие под палящим летним солнцем, редко обмениваясь словами, они наблюдают, как он выздоравливает, дают пить и кормят странной, никогда не виданной им пищей. Постепенно ум его просветляется, и Кеплер замечает, что эти люди не похожи ни на одно из местных индейских племен: юта, навахо, райют и шошонов. Они кажутся ему более дикими, отстраненными и более благородными. Присмотревшись внимательнее, он обнаруживает, что у многих из них совсем нет индейских черт. У некоторых глаза голубые, у других волосы с рыжеватым оттенком, а у некоторых мужчин даже волосатая грудь. Вместо того чтобы принять действительность такой, какая она есть, Кеплер начинает думать, что он все еще на грани смерти, а его улучшающееся состояние — предсмертная эйфория. Но сомнения оказываются недолгими. Мало-помалу, с возвращением сил, он понимает, что жив, выздоравливает и все, его окружающее — не вымысел и не бред.
Они называли себя Гуманами, писал Барбер, Народом, Который Пришел Издалека. Давным-давно, рассказывали они Кеплеру свою легенду, их предки жили на Луне. Но чудовищная засуха отобрала у них воду, и все Гуманы умерли, кроме прародителей Пога и Умы. Двадцать девять дней и ночей Пог и Ума шли через пустыню, а когда дошли до Горы Чудес, то взобрались на нее и ухватились за Облако-Дух. Облако несло их сквозь пространство семь лет, и под конец они подлетели к Земле, нашли на ней Лес Первовещей и начали жить снова. Пог и Ума произвели на свет более двухсот детей, и долгие годы Гуманы жили счастливо, строили дома среди деревьев, растили кукурузу, охотились за волшебными оленями и ловили в озерах рыбу. В Лесу Первовещей жили еще и Другие, они не таили своих секретов, и от них Гуманы познали Великую Науку о растениях и животных, которая помогла им прижиться на Земле. На доброту Других Гуманы отвечали своими дарами, и веками два рода жили в мире и согласии. Но потом с другого конца земли пришли Бородатые Дикари: однажды утром они высадились на берег из огромных деревянных лодок. Поначалу Бородатые держались дружелюбно, но потом нагрянули в Лес Первовещей и вырубили множество деревьев. Посланцы Гуманов и Других просили их прекратить рубку, но Дикари убили их своими громо-молниевыми палицами. Гуманы поняли, что им не под силу противостоять такому оружию, а Другие решили биться до конца. То было время Ужасного Расставания. Некоторые Гуманы присоединились к Другим, некоторые Другие присоединились к Гуманам, и два рода разошлись навсегда. Гуманы покинули свои дома и ушли в Темноту — прошли почти весь Лес Первовещей и остановились лишь тогда, когда поняли, что вне опасности. И длилось это бегство немало лет: не успевали они основать новое поселение в каком-либо уголке Леса и зажить там спокойной жизнью, как за ними вслед приходили Дикари. Бородатые всегда поначалу проявляли дружелюбие, но потом все равно начинали вырубать деревья и убивать Гуманов, крича о своем Боге, своей Книге и своей неодолимой силе. И Гуманы, таким образом, продолжали бегство, продвигаясь на запад, стараясь уйти от Дикарей. В конце концов они вышли из Леса Первовещей, и им открылась Ровная Земля, где зимы были затяжными, летние дни жаркими и короткими. Оттуда они перебрались на Землю в Небе, а когда пришлось покинуть и ее, они спустились в Землю Маловодную, такое уединенное и пустынное место, что даже Дикари там жить не могли. Дикари появлялись лишь тогда, когда шли походом в новые места, а те из них, кто задерживался и устраивал жилище, были так разобщены, что Гуманы почти не сталкивались с ними. Здесь-то Гуманы и жили с наступлением Нового Времени, а началось оно так давно, что теперь уже никто и не помнит, что было до того.
Их язык Кеплеру сначала был непонятен, но за несколько недель он запоминает несколько слов для поддержания простого разговора. Он начинает с расспросов о предметах вокруг: что это? что то? — и речь его незамысловата, как детская. «Кренепос» — женщина. «Мантоак» — боги. «Окиренаук» — съедобный корень, а «таписко» означает камень. На него обрушивается столько слов сразу, что он не в состоянии разобраться в структуре языка Гуманов. Например, местоимения не существуют как самостоятельные слова, а являются частью сложной системы глагольных окончаний, которые меняются в зависимости от пола и возраста говорящего. Некоторые широкоупотребительные слова имеют диаметрально противоположные значения: верх и низ, полдень и полночь, детство и старость, — и есть немало примеров тому, как от выражения лица говорящего зависит значение слова. Через два-три месяца язык Кеплера уже лучше произносит непривычные звуки чужой речи, а по мере того как лавина неразличимых слогов начинает оформляться в более конкретные и понятные значения, его слух становится острее и восприимчивее к нюансам смысла и интонации. И, что удивительно, Кеплеру начинает казаться, будто он улавливает сходство английской и гуманской речи — конечно, не классического английского, а вырванные куски, обрывки английских слов, некий переиначенный английский, странным образом проникший в систему этого чужого наречия. Выражение «Маловодная Земля», например, превращается в одно слово: «Мавозем». «Дикие Бородачи» становятся «Дибо», а «Ровная Земля» чем-то напоминает «Розем» и «Розу». Вначале Кеплер склонен воспринимать это сходство как случайность. Звуки, так или иначе, перетекают из одного языка в другой, и художник не хочет давать волю своему воображению. С другой стороны, у него есть ощущение, что каждое седьмое-восьмое слово гуманского языка формируется именно по такой схеме: по слогу каждого слова из целостного выражения. Наконец Кеплер решает опробовать свою гипотезу и начинает называть Гуманам составленные таким способом слова (которым его еще не учили) и обнаруживает, что некоторые слова гуманы воспринимают как свои.
Ободренный успехом, художник продолжает рассуждения о происхождении этого диковинного народа. Вопреки легенде о Луне, он понимает, что они, скорее всего, потомки каких-то первых людей английской и коренной индейской крови. Затерянная в огромных лесах Нового Света, писал далее Барбер, продолжая линию рассуждений Кеплера, глядя в лицо угрозе истребления, группа ранних колонистов вполне могла бы присоединиться к племени индейцев, чтобы выдержать удары враждебных сил природы. Возможно, те индейцы и были «Другими» из рассказанных Кеплеру легенд. Если так, то, возможно, какая-то их часть отделилась от основного племени, направилась на запад и постепенно осела в Юте. Развивая свое предположение, он подумал, что легенда их происхождения была сложена, скорее всего, уже после прибытия в Юту — чтобы решение жить в таком пустынном месте имело возвышенный смысл. Потому что нигде больше в этом мире, продолжал свою мысль Кеплер, земля не похожа так на Луну, как здесь.
