— Ну, до Монако нам далеко… А у нас на форуме есть миловидные участницы?.. — вдруг спросил он.
— Вам лучше знать. Вы в президиуме сидели, сверху виднее, — парировал я. — Судя по спинам, штук шесть могут быть употреблены в сыром виде…
— Натощак, — добавил он, а я окончательно смекнул, что мои шутки возымели действие, и старик, действительно, не прочь провести вечер с дамами (кого-нибудь подыскать можно будет — среди «молодых ученых» есть несколько полупожилых полуадминистративных теть, у которых планка допустимого явно была на уровне мелкого ручейка).
За окнами трамвая было уже темно. Стал ярче виден неон вывесок. Сумрачное небо за собором походило на громадную дюреровскую гравюру, по которой летают стаи черных птиц и ползут серые облака.
Академик смотрел в окно, потом прерывисто вздохнул и пробормотал:
— Жаль уходить… Очень жаль…
— Куда? — не понял я.
— Жаль уходить с земли… Жаль зелени, голубизны, криков детей, запаха весны, женской красоты… — не отрываясь от окна, говорил он. — Вот этого собора жаль… Будет тяжело без букв, стихов, книг… Будет не хватать птиц и собак… Моцарта и Гайдна… И вот этого стука трамвая… И теплых вечеров… Ничего не поделаешь. Пожил — дай пожить и другим… — Он пальцем смахнул из-под очков слезинки.
— А чего не жаль, Ксаверий Вениаминович? — спросил я, желая отвлечь его от грустных мыслей.
— Политиков и дураков, — ответил он так четко и быстро, что у меня невольно мелькнуло, не меня ли он имеет в виду с дурацкими вопросами. — Впрочем, у смерти есть свои большие преимущества. Да-да, есть! — добавил он, встряхиваясь и пристукивая палочкой по полу.
— Какие же? — удивился я.
— А такие. Счастье мертвых — не знать, что они мертвы. И вообще ничего уже не знать… Отдыхать… Спать вечным сном, ни о чем не заботясь… А несчастье живых — знать, что они смертны.
8
Мы вошли в холл гостиницы, где за сдвинутыми столами молодые ученые слушали, как г-н Бете зачитывает распорядок завтрашнего дня. Оправляя сюртучок, он топтался возле г-жи Хоффман, которая что-то помечала у себя в бумагах. Вид у нее был уставший, глаза не накрашены, волосы сбились набок. Я помог академику сесть в кресло, сам пристроился рядом.
— Завтра каждый русский гость идет на один день жить к немецкому участнику, вот список, все распределены. Таким образом вы сможете лучше познакомиться друг с другом и с жизнью нашей страны, — занудливо гундосил г-н Бете, а одна из девушек переводила его слова на русский язык.
— О, господи!.. — вздохнула дебелая женщина в платье-джерси. — И в прошлом году так делали — мучение одно!
— Почему? — спросил академик, расстегивая пальто и укладывая палочку и пакет с покупками на пол.
— Да пока в их домах все эти кнопки и рычажки найдешь и поймешь!.. — Она безнадежно махнула рукой. — Окна-двери открываются не по-нашему. Форточку не отворить, на балкон не выйти… В ванной в глазах рябит от кнопок. Где горячая вода, где холодная — не разобрать. Как смеситель поворачивать — неизвестно. Как душ включать-выключать — загадка. В туалете, простите, кнопка слива обязательно так запрятана, что днем с огнем не сыщешь…
— Видели бы вы кухню в доме моего немецкого профессора! — усмехнулся Ксава. — Это не кухня, а кабина космического корабля! Год как купили, а сами до сих пор не знают, где что нужно нажать, чтобы кофе сварить. Об обеде я уже и не говорю…
— Вот-вот, — поддакнуло джерси. — А они сидят и следят за тобой, как ты эту технику осваиваешь. И между собой посмеиваются. Как зверь в клетке, честное слово.
Я осмотрелся — Цветаны не было. Это мне не понравилось.
— В гости вы идете во второй половине дня. А утром, с 8.15 до 8.35, мы собираемся в холле, — продолжал нудить г-н Бете, — и едем на прием к оберсекретарю ландесрата. Оттуда — на обед, а потом по семьям. Утром следующего дня — отправка в Россию.
— А экскурсия к Кельнскому собору? — спросила вдруг одна вдохновенная девушка с тургеневской косой.
— Не успеваем. Или обед — или собор, — отрубил г-н Бете.
— Собор! — твердо сказал чей-то голос. — Мы выбираем собор.
— Быть в Кельне — и не увидеть собора? Это же абсурд! — поддержали его другие.
— Что? — удивился г-н Бете. — Вместо обеда — собор?
— Конечно! — подтвердил тот же голос. (Он принадлежал яростному спорщику, вихрастому пареньку, который вчера больше всех нападал на Свидригайлова). — Конечно, мы меняем обед на собор!.. Мы три дня в дороге потеряли, ничего тут не видели толком, завтра по семьям, потом опять три дня в дороге — и всё?.. Даже собор не посмотреть?.. Нет, какой там к черту обед! Пока я Кельнский собор не увижу — из Германии не уеду!.. И обед мне никакой не нужен! Лучше я буду голодать! — твердо заключил он, и никакие доводы г-жи Хоффман не могли переубедить его в этом. — Ребята, кто со мной? — запальчиво произнес он, теребя свои вихры.
— Я!.. Я!.. И я!.. — раздались голоса.
Немцы недоуменно переглядывались и в растерянности разводили руками:
— Но обед?.. Но прием?.. Ведь всё уже заказано! Обговорено!
— Как же это так можно?.. Это безответственность! Произвол!
— Видите, немцы не могут понять, как можно жертвовать обедом ради собора, — шепнул я академику.
Он хитро улыбнулся, покивал головой:
— Вот она, загадочная душа, которую им не разгадать! Недаром мудрый Черчилль говаривал, что Россия никогда не бывает такой сильной, как кажется, но и никогда не бывает такой слабой, как может показаться…
— Ребятам надо помочь. Немцы от регламента не отойдут. Скажите, пусть сожмут время обеда или прием у дурацкого секретаря — и всё. Вам г-жа Хоффман не откажет, вас она может послушать, — сказал я академику, шаря глазами по холлу (болгарки упорно не было видно).
— Да-да, именно помочь! — сразу согласился академик, пригладил брови и, приосанившись, представительно обратился к хозяевам конференции на хорошем немецком языке: — Господин Бете, мы ведь можем пойти на компромисс — немного сжать обед, немного — ландессекретаря оберрата…
— Оберсекретаря ландесрата, — обиженно поправил его г-н Бете. — Но это никак невозможно!
— У секретаря всё запланировано! — взвилась г-жа Хоффман. — Мы же не виноваты, что поляки два дня автобус на границе держали!.. И так весь план полетел!..
— Все-таки я думаю, что компромисс возможен, — настаивал академик.
— Да ну его совсем, этот ландесрат! Пошли вместо него в город! — раздались новые протесты молодежи.
— Вот они, русские мальчики, о которых пророчил Достоевский! — начал было я, но осекся: в холле появилась Цветана, а за ней — долговязый бородатый тип, делавший вчера доклад по фонетике.
Их оживленный вид, взаимные улыбочки и касания мне очень не понравились. Щедрость — тоже одна из составных загадочной славянской души, но у женщин она иногда принимает странные формы и виды, если не сказать позы. Поэтому я с большим неудовольствием наблюдал, как бородач суетливо трогает её за локотки, поспешно пододвигает кресло и что-то жарко шепчет в ухо. Все выпитые чекушки загомонили во мне разом, а душа беспокойно заворочалась, заворчала по-собачьи. Я смотрел на них пристально. Цветана как будто прятала глаза.
— Компромисс не только возможен, но даже необходим, — продолжал развивать академик. — Мы должны пойти навстречу естественному желанию юных дарований осмотреть один из интереснейших памятников мирового зодчества…
— Правильно, Ксаверий Вениаминович! — заголосили молодые ученые. — А то что же получается — полгода визы оформляли, шесть дней в дороге трясемся — и собора даже толком не видели, только шпили из автобуса! А ведь там Достоевский ходил! Восхищался!
— И Версилов!
— И Ставрогин!
— А вот и нет! — взъярилась девушка с косой. — Ставрогин — не ходил!
— Не ходил — так стоял! — не уступал вихрастый спорщик, инициатор бунта.
— Где это сказано? Где?
— В записных книжках, вот где! За 1871 год.
— Это всё твои домыслы! Бездоказательные гипотезы!
— Друзья! — призвал академик. — Г-н Бете ждет, надо решать!
— Кстати, до собора тут на трамвае десять минут, рукой подать, — крикнул вихрастый паренек. — Можно и самим съездить! Сейчас же! Поехали, ребята! Кто со мной?
Но другие остудили его, сказав, что сейчас же нельзя — негоже срывать вечер дружбы. А вот завтра — да, обязательно и во что бы то ни стало. В итоге решили в ландесрат вообще не идти, а с утра ехать прямо к собору.
От этого решения г-жа Хоффман пришла в тихий ужас. А г-на Бете так прошиб пот, что его лоб ярко заблестел под лампой. Утираясь платком, он грозно переспросил:
— Как!.. Не идти в ландесрат?.. Когда сам оберсекретарь ждет?.. Это же конфуз, позор!..
Бородач что-то шептал Цветане в самое ухо, вкрадчиво трогая её рукой, как кошка — мышку. Стало ясно, что надо шевелиться, да поживее.
